Я открываю верхний ящик кухонного стола и вижу поблескивающий внутри нож, меня словно пронзает молнией. Видимо, я положила его туда по ошибке, когда разбирала посудомойку. Я сразу же убираю его в потайной ящик в шкафу к остальным ножам, зубочисткам и другим острым предметам. Ничего такого у нас дома пока не происходило, но рисковать я не хочу. Насмотрелась на разные ужасы на работе – в доме престарелых «Рённен». Или, как говорит моя коллега, – в тюрьме для живых мертвецов. Папе там точно не понравится, так что, пока он не выходит из квартиры, мы с ним справимся сами.

Папа еще спит, прежде чем уйти, я готовлю завтрак и оставляю его на столе: большой бутерброд с маслом и сыром – хлебные корки я обрезаю, потому что ему трудно жевать, – термос с кофе и апельсиновый сок.

На лестнице я вижу Таню. Стук ее каблуков раздается по всему дому, я чувствую запах вчерашних духов, смешавшийся с запахом ее кожи. Она подходит к окну, открывает створку и закуривает. Ждет, пока разгорится огонь, и жадно затягивается.

– Все нормально?

Я киваю. Я уже отправила ей сообщение, когда заходила к девочкам сегодня утром.

– Ты ведь знаешь, что я могу спать у них, если хочешь.

– Все хорошо, – говорит она и машет сигаретой так, что с нее слетает пепел. – Ты нужна отцу.

– Ладно, но обещай, что ты мне скажешь, если передумаешь, – отвечаю я и закрываю за собой дверь. – Обед в холодильнике.

Она выдыхает дым и тушит сигарету об оконный косяк.

– Надеюсь, мои дети будут заботиться обо мне так же, когда я постарею. Кстати, я слышала, что к тебе вчера кое-кто заходил. Мне звонила Инез, – добавляет она, пожимая плечами.

«Чертова Инез», – думаю я. Похоже, она целыми днями просиживает возле окна. Не упустит ничего, что происходит в нашем квартале.

– Ничего особенного. Очередные рекламщики.

– Ага, – говорит она, выбрасывает окурок и закрывает окно. – Береги себя.

– И ты.

Утреннее солнце отражается в окне Инез, из-за этого внутрь заглянуть невозможно, но я знаю, она там, и едва сдерживаюсь, чтобы не показать ей средний палец. По дороге к автобусу я звоню Дани, но мне отвечает все тот же монотонный голос. Чем он вообще занят? Почему не отвечает?

Эмоции кипят, я придумываю, что именно скажу ему, когда он появится. Абсолютно безответственно вот так исчезать. Потом я вспоминаю о том случае, когда Дани разнял двух драчунов возле Стуртинга и его пырнули осколком бутылки. Тревога вспыхивает с новой силой, мне становится стыдно за свои мысли. Может быть, на моего брата напали! Может, он истекает кровью где-нибудь в подворотне!

Я захожу на самый большой сайт новостей, прочитываю основные заголовки и немного успокаиваюсь. Никаких сведений о нападении на человека или поножовщине. Вместо этого в новостях рассказывают о железнодорожной катастрофе на севере страны, о политическом соглашении и о пропавшей женщине. Мой взгляд останавливается на ее фотографии. Блондинка в белой блузке, большие глаза, как у олененка. Написано, что уже несколько дней ее не могут найти. Завтра ее фотография появится на передовицах всех газет, готова ставку в тотализаторе сделать.

Я думаю о Фатиме, семнадцатилетней девушке, которая пропала в прошлом году всего в нескольких кварталах отсюда. Она шла в прачечную, чтобы забрать свою куртку, и так и не вернулась домой. Через некоторое время ее мама начала беспокоиться и пошла ее искать, но нашла только мокрую куртку в стиральной машине. На протяжении нескольких недель ее родители расклеивали объявления с ее фотографиями на столбах, я их несколько раз видела. Несмотря на то что опросили почти весь квартал, средства массовой информации не написали об этом ни строчки. Конечно, ведь у Фатимы не было светлых волос и глаз олененка.

От этих воспоминаний мне становится нехорошо, и я думаю, не стоит ли отправиться на поиски Дани, пройти мимо его дома, зайти в магазинчик на углу, куда он обычно заходит, но тут приходит автобус, и я уезжаю. Смена начинается через двадцать минут, и как бы я ни волновалась, за такое короткое время замену мне не найти.

Через восемь часов я ухожу из дома престарелых. От Дани так ничего и не слышно, немного поколебавшись, я звоню его начальнику Самиру, тот говорит, что не разговаривал с моим братом с прошлой пятницы, когда тот сказался больным.

– Он потерял мобильный, – выдавливаю я. – Но он по-прежнему плохо себя чувствует. Думаю, грипп подцепил.

– Здесь была полиция, расспрашивали о нем, – говорит Самир. – Ты что-нибудь знаешь об этом?

Какое-то время мы оба молчим, пока я подыскиваю, что бы такое сказать.

– Он был свидетелем нападения, – вру я наконец. – Полиция, видимо, пыталась с ним связаться по потерянному мобильнику.

– О черт! – говорит Самир, но я слышу нотки скепсиса в его голосе.

– Он кашляет, и температура все время повышается, – продолжаю врать я, потому что знаю, как нравится Дани его работа. – Но он обещает перезвонить, как только ему станет лучше.

– Ладно. Передавай, чтобы выздоравливал.

Я вижу, как набитый людьми зеленый автобус подъезжает к остановке. Я смотрю на часы. Нужно приготовить ужин для папы, да и в магазин хорошо бы зайти, и все-таки я поворачиваю и иду в другую сторону.

Дани снимает квартиру в неуютном многоквартирном доме. Когда-то учитель рассказывал нам, что вплоть до 1920-х годов в этом районе засеивали поля, но потом тут пришлось построить жилье для рабочих. Восемь деревянных бараков без туалетов и проточной воды. Временное жилье, превратившееся в постоянное, когда район постепенно застроился панельными домами для тех, у кого не было денег. Даже сейчас это место – черная дыра, попав сюда однажды, невозможно избавиться от грибка на стенах и всевозможных насекомых-паразитов.

Я всем телом ощущаю присутствие этих насекомых. А что, если что-то произошло с Дани в его квартире? Он ведь мог упасть и удариться головой или внезапно заболеть. Я ускоряюсь и чувствую, как нарастает тревога, я начинаю злиться на полицейского, который приходил ко мне вчера. Он вообще был дома у моего брата? Он убедился в том, что Дани не лежит без сознания на полу?

Сердце колотится, мне приходится сглатывать тошноту. Я обхожу желтый дом с осыпающейся штукатуркой. На одном из балконов соседи повесили жалюзи из бамбука, но они порвались от ветра, и теперь их обломки болтаются на грязной телевизионной антенне.

Я поднимаюсь по знакомой лестнице многоэтажного дома и думаю о том дне три года назад, когда Дани переехал сюда. Как он был рад, что у него появилось его собственное жилье. Мила помогала заносить черные пластиковые пакеты с вещами и мебель, купленную с рук на сайте объявлений. Потом мы заказали пиццу и ели ее прямо из коробки, как самая обычная семья.

Когда я поворачиваю ключ и толкаю дверь, кровь стучит у меня в висках.

– Дани! – кричу я, но никто не отвечает.

Дверь открывается, и я вздрагиваю от того, что вижу. Замерев в дверном проеме, я оглядываю квартиру. Весь коридор завален вещами. Обычно аккуратно висящие на вешалке куртки сброшены, шкафчик для обуви перевернут, все, что лежало на комоде, валяется по всему полу. Стеклянная ваза, в которой Дани обычно держит ключи, разбилась на тысячу осколков, острые стекляшки сверкают на вечернем солнце.

Я глубоко вдыхаю, переступаю порог и закрываю за собой дверь. Дани бы никогда не оставил квартиру в таком беспорядке, он намного более организованный, чем кажется.

В гостиной все как обычно. Занавеска у спальной ниши наполовину задернута, за ней виднеется аккуратно застеленная кровать Дани с лиловым покрывалом. Одна из дверей шкафа распахнута, но в остальном все выглядит как всегда. На диване лежит книга и небрежно свернутая салфетка, а на столе стоят два стакана с водой.

Меня охватывает паника, дышать так тяжело, что мне приходится напрягаться, чтобы загонять воздух в легкие. Я пытаюсь собрать воедино картинку того, что я вижу. Я все еще пытаюсь уловить какой-то знак. На маленькой стеклянной полочке над раковиной в ванной комнате стоит стакан, но зубной щетки в нем нет, косметичка, которую я подарила брату на Рождество, тоже пропала.