© Анастасия и Владимир Толкачёвы, текст, 2023

© Дарья Грушина, иллюстрации, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Полностью правдивая, по-настоящему удивительная и абсолютно невероятная история жизни и познания себя и мира королевой гадюк, малышкой Наташей – Амун Птха Ра, рассказанная по памяти, без неправды и украшательств, бессменным хранителем Большого белого маяка, старым балтийским крокодилом Морисом редактору издательского дома «Буксир» Карлу Францевичу Барыгину-Амурскому

На каменистых берегах холодного Балтийского моря достаточно пожилой, но не старый крокодил Морис был разбужен жутким криком Мамы Роузи. Большая куриная мама в миг вылупления очередного цыплёнка из растрескавшегося куриного яйца неожиданно увидела опасную, разрисованную мордочку серой балтийской гадюки. Её жёлтые глазки дружелюбно моргнули «маме»:

– Мама, мама!

Но её взгляд был таким ярким и пугающим, что вызвал истошный крик Мамы Роузи.

– Гадюка, гадюка, ядовитая змея! – завопила она. – Помогите!

Это был новый мир для малышки из яйца. Ей надо было быстро привыкать к этому миру. Уже очень скоро она поймёт, что другие люди и звери жутко боятся гадюк и не готовы с кем‑либо делить свою власть и монополию на силу и страх.

Старый балтийский крокодил Морис был хранителем Большого белого маяка. Кого вы сразу себе представили? Правильно – большого, ужасного нильского крокодила с жуткими жёлтыми зубами. Морис тоже был заложником сложившегося мнения и своего внешнего вида.

Жители прибрежной старинной финской деревушки Лаута Ранта – Солнечный Берег и её малочисленные соседи каждый раз ожидали от него чудес героизма и вершин мужества.

– Это всё из-за того, что я француз. А тем, что мне тоже иногда бывает очень страшно, они не интересуются… – часто бурчал себе под нос Морис.

Его ещё задолго до революции 1917 года детёнышем случайно загрузили и привезли в Российскую империю на старом французском судне – в ящике с бананами, прямиком из Алжира, а может, из Марокко. Жители деревни Солнечный Берег в результате сложных умозаключений пришли к выводу, что если он приплыл на французском судне, значит он француз. А поскольку его обнаружили в ящике, на котором было написано большими красными буквами «Морис», то сразу назвали путешественника этим красивым, с претензией на аристократичность именем. Морис, иногда специально слегка грассируя, тянул звуки и представлялся так:

– Мор-р-рис.

Сколько ему лет и сколько вообще живут крокодилы, он не знал. Но за долгие годы он стал старейшим жителем Солнечного Берега, окрестных бухт и рыбацких посёлков, поэтому добавлял к своему имени титул «балтийский» – для того чтобы ни у кого даже мысли не возникало, что он не местный.

А такой мысли ни у кого и не возникало – вступать в споры с крокодилом, к тому же он красиво вписывался в суровую природу Балтики.

Морис любил производить эффектное впечатление своим неожиданным появлением.

– Крокодил! Крокодил! – кричала какая‑нибудь до смерти напуганная туристка на САПе, когда Морис, проплывая мимо прекрасной незнакомки, заводил галантный разговор:

– Чудесная водичка, не находите?

Или что‑либо в этом роде.

А ещё подходил со стороны леса к туристам у костра и напоминал об экологических и природоохранных правилах: не сорить на пляже, забирать с собой бутылки и мусор, не разводить открытый огонь, готовить в принесённом с собой мангале, тщательно тушить, заливая водой, раскалённые угли перед уходом из леса. Вы уже догадались, что мусор и костры туристы не оставляли. Мусор, все вещи, да и сами отдыхающие, навсегда стремительно без следа исчезали из прибрежного рая.

Простите, мы заболтались.

Так вот. Морис смело бросился в ту сторону, откуда доносились панические вопли Мамы Роузи, – в её детский сад. И обнаружил, что это не рыжие разбойники, лисы, которые, как он ожидал, пробрались, чтобы похитить цыплят.

Маленькая серая змейка с разрисованным лицом-мордочкой, с умными, живыми жёлтыми глазами смотрела на него и вдруг произнесла:

– Папа.

Морис был очень опытным и бывалым крокодилом и сразу понял, что она безобидна для него и окружающих, что ей страшно и холодно. И если кто‑то здесь похож на змею, то – пусть и с большой натяжкой – это он. Поэтому, подойдя к змейке вплотную, он спросил:

– Ты кто?

– Ш-ш-ш, – ответила она. – Папа. Ш-ш-ш-ш…

– Ясно, – сказал крокодил. – Ты будешь малышка Наташа. И смотрю, тебе холодно. Полезай ко мне в рот… Я тебя не съем. Там тепло и влажно, тебе там будет хорошо.

Он положил голову на сено и чуть приоткрыл пасть – и маленькая змейка проворно туда юркнула.

– О-о-о, – протянула наседка. – Ты не боишься, Морис? Какой ты мужественный! Если бы все были такие тут, на берегу, – мечтательно заключила Мама Роузи.

Закрыв рот и попрощавшись, Морис поспешил к себе на маяк. Теперь с ним был ребёнок, и надо было понять особенности рациона и пристрастий его новой дочки, малышки Наташи. Мама Роузи, когда он уходил от неё, также отдала ему красивую пёструю ленту и надушенную записку, которая лежала рядом с Наташиным яйцом. Записка была написана изящным каллиграфическим почерком. Текст гласил: «По причине ужасной, смертельной опасности я вынуждена оставить у вас это яйцо. Это не простая змея, это дочь карельского короля гадюк Великого Зелёного Змея – луноликая Амун Птха Ра».

«Амун Птха Ра – это очень уж длинно и официально», – подумал Морис. И малышка змея стала окончательно называться Наташей.

Морис помнил Солнечный Берег в блеске, в зените славы. Прекрасных дам, блестящих кавалеров, балы и торжественные приёмы. Чаепития с денишами [1] и сконами [2], дореволюционный, довоенный Санкт-Петербург 1913 года, маскарады и рождение русского художественного авангарда… Помнил себя студентом Императорской академии художеств, бунт против старых порядков и устоев, когда он демонстративно вышел из числа слушателей академии.

После была война, революция, потом гражданская война. Затем пришли другие звери и люди, или люди и звери. Бедность и запустение Лауты Ранты. Бегство бывших хозяев. Помнил, как его вышвырнули из их красивого красного дома на берегу. Как, обезумевшие от зависти и злобы, соседи и слуги топорами рубили и жгли белую господскую беседку.

Морис жил так долго, что не было никого рядом, кто мог бы подтвердить его удивительные истории о прошлом, которые он любил рассказывать дочке Наташе по вечерам у жаркой печи-камина. Сто лет пробежали как один миг. Из прошлого все уже умерли, а он всё жил и неплохо себя чувствовал. «Десять раз по десять лет – вот и сто лет, – любил повторять Морис. – Десять лет я жил как барин, вокруг была жизнь, люди жили с достоинством, не спеша. Потом была война и революция, разруха, бедность, злоба и ненависть, смена людей вокруг. Дачи, которые не сожгли, поменяли своих хозяев…»