Annotation
Все будет хорошо. Иначе и быть не может.
Чопчик Алиса Игоревна
Чопчик Алиса Игоревна
Во мне живет вселенная
Шел дождь. Собрались лужи, и грязь от ботинок разнеслась по улицам словно чума. Черные зонты скрывали лица прохожих, витрины магазинов были забрызганы растекшимися каплями грязи от проезжающих машин. Много стариков и старушек, шаркая и громко кашляя, проживали остатки дней на серых улицах. Они шли вдоль дороги, часто оглядываясь, будто искали остатки воспоминаний из прошлой жизни. Машины, покрытые слоем мокрой пыли, замерли в пробке. Водители громко ругались, сигналили, курили сигареты. Бездомные сидели на картонках в ожидании милостыни, - как правило, их банки всегда были пусты. Какой-то музыкант стоял босиком у входа в метро. Он играл на скрипке, но мелодия утопала в какофонии городского шума.
Я натянула капюшон и, сгорбившись, направилась в сторону метро. В руках у меня был пакет. Бутылки звонко ударялись друг об друга, этот звук заставлял ускорить шаг. Сегодня я была бледнее, чем обычно, и сброситься под поезд хотелось больше, чем, скажем, несколько дней назад.
В метро тишина прерывалась сильным кашлем и матом пьяных бомжей. Удушливый запах пота и бедности заполонил собою легкие.
Передо мной стояла женщина с ребенком. Мальчик крутился вокруг нее, словно сытый волчонок, и прижимал к груди облезлого медведя. Один глаз игрушки висел на ниточке и вдруг оторвался и покатился к моим ногам. Я подняла маленькую сверкающую стекляшку и увидела в ней свое отражение.
Ребенок заплакал, затрясся, будто в конвульсиях, но мать не обратила на него внимания. Она дернула его за руку, даже не взглянув на него, дернула так сильно, что малыш выронил медведя, с шумом выпустив воздух из легких.
Подъехало метро, открылись вагоны, оживилась толпа, а ребенок, шмыгая носом, тянулся к медведю. Мать велела ему заткнуться, хотя он молчал, и потянула его за собой.
Я тоже должна была сесть в то метро, но продолжала неподвижно стоять, глядя на маленькую ручку, тянущуюся к игрушке, и глядя на то, как мать с не материнской грубостью тащит его вслед за собой. Я могла поднять мишку и дать этому мальчику. Но я не двигалась, а когда метро заскользило дальше, толпа заметно поредела, я подняла игрушку и прижала к себе. Она пахла сыростью и чем-то еще. Запахом детства, ребенка и молока.
- Где ты шляешься?! - рявкнул отец, вырвав из рук пакет.
Я бросила в его сторону короткий взгляд и отвернулась, не желая разговаривать.
У него бегали глаза, и дрожали губы, отросшие волосы спутались на затылке; серая майка видела лучшие времена, а порванные спортивные штаны не улучшали внешний вид. Меня от него тошнило.
Отец сжал мое плечо и насильно повернул к себе. Он улыбнулся кривой улыбкой и склонил голову набок, будто разглядывает.
- Неприятно на папу смотреть? Я настолько тебе противен?
Он усмехнулся, вглядываясь в мои глаза, будто что-то ищет и не находит. Я почувствовала горький запах перегара и попыталась вырваться из хватки, но отец только сильнее сжал мое плечо.
- Ну, спасибо, доченька. Ты так любишь своего папочку!
- Меня от тебя тошнит! Отпусти меня!
Заметив, как озверело выражение его лица, я ахнула и отпрянула, но он схватил мое запястье, притянул к себе и ударил пощечину. Мне показалось, хлопок оглушил меня. Я отступила на несколько шагов, прикрывая лицо руками. Щека пульсировала, слезы застилали глаза. Я не хотела плакать, но ничего не могла с собой поделать.
Отец замолчал, словно понял свою ошибку. Некоторое время он молча смотрел на меня, а затем, уже спокойным голосом, сказал:
- Иди в комнату и больше не перечь мне, ясно?
Не дождавшись ответа, он засеменил на кухню.
Я вытерла слезы, неровно выдохнув, сняла рюкзак и кинула его на диван.
Тело стало тяжелым и неуклюжим - так всегда бывает, когда я прихожу домой. Может, это из-за спертого, прожженного алкоголем воздуха, а может, из-за присутствия отца: мне всегда хочется куда-то убежать, когда он рядом.
Я стояла еще несколько минут неподвижно, пытаясь придти в себя. Наконец, зайдя в комнату, я тихо закрыла за собой дверь, облокотилась на нее и, зажав во рту кулак, закричала. Крик получился сдавленным, и отец его не мог услышать, но мне стало заметно легче.
Я лежала на спине, считая трещины на потолке. Было тихо, но стоило мне прислушаться, как я услышала звон бутылок и чей-то женский пьяный смех. Я скривилась от отвращения к отцу, к незнакомке, ко всему, что находится в этой квартире.
Мне хотелось убежать отсюда, хотелось закричать, что есть силы, не боясь гнева отца, хотелось как-то дать понять этому миру, что я существую, что я здесь. Мне казалось, будто рот заклеен скотчем, и наручники с шипами скрепляют мои запястья.
Тогда я представила, что комната, в которой я нахожусь, вдруг рассыпается, как ее стены тают, будто сливочное мороженое, и мои ноги начинают утопать в горячем песке. Я представила палящее солнце, ленивые облака на фоне неба. Я почуяла запах моря, услышала, как волны с тихим шипением касаются берега.
Многие детали сами начали проявляться, без малейшего усилия, и я забыла, что лежу на жестком матраце, пропахнувшем сигаретным дымом и пивом. Действительность растворилась, она покорилась моей фантазии, и я точно знала, что мои пальцы касаются песчаных крупинок, что мое лицо печет от летнего морского солнца. Я была в другой реальности, и в моей реальности не было боли и одиночества. В моей реальности существовали только море и я.
На мне желтое платье, волосы заплетены в небрежную косичку и украшены небесно-голубой лентой. Я лежу на спине, погружая пальцы в песок. Ветер нашептывает какие-то тайны природы. Жмурюсь от яркого солнца и оглядываю берег. Мне так хорошо, что я задерживаю дыхание. Подхожу к воде и касаюсь ее пальцами ног. Море кажется холодным, но я все равно решаю окунуться. Отхожу на несколько шагов назад, разгоняюсь и ныряю.
Вода шипит, словно от недовольства. Я смеюсь, брыкаюсь, ныряю так часто, что не хватает дыхания. Когда возвращаюсь на берег, падаю от бессилия. Я лежу несколько минут, когда замечаю маленькую фигуру вдалеке. Она приближается и постепенно увеличивается, и вскоре я могу отчетливо разглядеть в этой фигуре какого-то мужчину. Он в белой рубашке и в красном галстуке, брюки подкатаны почти до колен. Его официальный вид непривычно смотрится на фоне моря.
Он садится рядом со мной, не сказав ни слова, и зачарованно смотрит на горизонт. Мы сидим в тишине слишком долго, и я говорю:
- Привет.
- Привет, - отвечает он.
- Я, Ангелина.
- Я знаю, кто ты, - говорит незнакомец, взглянув на меня. Он улыбается и добавляет:
- Ты назвала меня...
Он думает с секунду, а потом говорит:
- Хоуп (от анг. hope). Как странно, что ты назвала меня именно так, не думаешь? Вот что тебе не хватает... надежды.
- Что значит назвала?
Хоуп взъерошивает свои волосы, оглядывая море.
- Я - твое подсознание. Все, что здесь существует, в том числе и я, создала ты.
На мгновение я удивляюсь, позабыв, что все это ненастоящее, но потом чувствую отдаленное прикосновение матраца к коже и киваю. От этого мне становится так грустно, что даже небо вдруг чернеет и все вокруг начинает мигать, точно лампочки. На секунду мне кажется, я вижу пожелтевший потолок, запах море и свободы сменяется на затхлый и душный воздух моей комнаты.
- Не расстраивайся, - тихо говорит Хоуп, - и попробуй сконцентрироваться. Ты не оторвана оттого мира, и никогда не будешь, но когда ты здесь, со мной, попытайся думать только о хорошем, договорились?
