Пёрди тем временем вооружилась двумя разноцветными маркерами и снова повернулась к доске.
– Чтобы было понятнее, возьмем практический пример. Вот идете вы, скажем, через Берджесс-парк. Вошли вот тут, внизу, через южные ворота, а надо вам вот сюда, на самый верх, к Олд-Кент-роуд. Есть два варианта маршрута: первый – сначала вдоль боковой стороны, потом вдоль верхней. Это, как сказали бы вы, крутые парни, «длинный прошвыр».
Она честно подождала, пока кто-нибудь засмеется. Ну, хоть кто-нибудь… После долгого холодного душа из тишины она таки решила продолжить.
– Ну что ж, понедельник – день тяжелый. Ладно. Короче, длинный маршрут – это все время идти по дорожке, сначала вдоль бока, потом вдоль верха. Но есть и другой вариант – короткий путь, вот так, наискосок, прямо по газону.
Когда она соизволила отойти от доски, на коротких сторонах треугольника обнаружились цифры, а на длинной – знак вопроса. Поняв, что сейчас из класса будет выхвачена жертва для полного досмотра с раздеванием, мы испустили хоровой вздох.
– Начнем с самой короткой стороны треугольника. Кто мне скажет, что получится, если я возьму число три и возведу во вторую степень?
Надьина рука стрельнула вверх – единственная иголка в этом стоге сена. Пёрди ее проигнорировала – надо же и остальным иногда шанс давать, в конце-то концов! – и обратилась к тому, кто уделял происходящему куда меньше внимания.
– Роб, сколько будет три в квадрате?
Судя по взгляду Роба, устремленному прямо сквозь нее, мисс Пёрди была сделана из стекла.
«Пожалуйста, пусть он сообразит, что три на три будет девять!» – сказал я себе. Роб и Като были мои лучшие друзья. Да, я знал, что в математике он в целом не сечет. Если честно, он и в школе вообще не очень сёк. Зато спроси его, в чем разница между английским дриллом, нью-йоркским и чикагским, и он тебе мигом превратится в Эйнштейна. Или перескажи любой сюжет из вечерних новостей и – гляди-ка! – он уже на раз-два связал его с иллюминатами и их зловещим заговором извести всех черных, коричневых и восточноевропейцев одним махом. Он, кстати, сам был поляк. Но это еще ничего о нем не говорило.
Като, сидя сбоку от Роба, зашептал ему:
– Афганистан! Ответ – Афганистан, зуб даю!
– Афганистан, – повторил Роб, обратив к Пёрди самый свой горделивый лик.
Она моргнула, потом еще раза два или три. «Афганистан» напрочь отшиб у нее дар речи, но в конце концов закрыла рот и отвернулась – а что еще тут сделаешь?
Като, совершенно в кусках, рукавом вытирал слезы восторга – все в жизни вызывало у этого парня гомерическое веселье. Возможно, потому, что все в жизни давалось ему с исключительной легкостью. Роб прожигал его взглядом и цыкал зубом, пока слюни не потекли. Я частенько думал, что доведись мне, не дай бог, пропустить где-то с неделю уроков, и от нашей хрупкой дружбы камня на камне не останется, но спроси хоть кого в Пенни-Хилл, и тебе скажут, что это счастливое трио, Като, Эссо и Роб, – ну просто не разлей вода. Даже когда хулиганил кто-то один, забирали все равно всех троих. Словно у меня в паспорте были отпечатаны все три имени.
– Эссо? – Пёрди обратила на меня лишенный всякой надежды взор.
– Ну, просто берем число и умножаем на него же, так?
Я в общем-то не хотел, чтобы из ответа вышел вопрос, но в конце фразы как-то сам собой дал петуха. Она наклонила голову – ну, а дальше?
– Ну, и трижды три получается девять.
Но нет, она все же заставила меня пройти последовательно все этапы и отпустила, только когда чертово уравнение получило всю заботу и ласку, каких заслуживало.
– Ну и, значит, с, которое длинная сторона, равно пяти, – наконец заключил я.
Окончательный ответ я вычислил в уме за несколько секунд до того, и пока она записывала всю последовательность на доске, я прикидывал, стоит ли задавать естественно вытекавший отсюда вопрос. Мисс Пёрди сама сказала еще в начале урока, что Пифагор изобрел эту свою знаменитую теорему две с половиной тысячи лет назад. Две с половиной тысячи! Это ж еще до того, как бумагу придумали! Но как?
Проблема в том, что, как бы там взрослые ни говорили, идиотские вопросы существуют. Вообще-то большинство вопросов, которые я задавал, именно такой взгляд в ответ и получали – что, мол, за идиотский вопрос! То в школе тебя учитель осадит за то, что поднял тему, которой нет в учебном плане… То дома – мама, если вякнуть что-нибудь про отца. Стоит только начать предложение с «почему» или «как», и на тебе! – обязательно кто-нибудь испугался или рассердился.
Но стоило только вопросу как-то оформиться у меня в голове, и свято место уже никак не желало оставаться пустым. Хорошо еще мисс Пёрди продолжала мне улыбаться, да и вообще была рада, когда руку тянул кто-то не с первой парты. Да в жопу, подумал я и даже кашлянул, готовясь в бой. Что худшего может со мной случиться?
– А откуда вообще Пифагор взял это свое уравнение? – постарался спросить я как можно небрежнее, хотя на месте отсутствующего пока ответа уже разверзся кратер, увеличивавшийся в размерах буквально с каждой секундой.
Тут по моему уху что-то чиркнуло. Быстро, хрустко, но легонько. Это что… бумажка?
– Ботаааааан! – провыл Като, пальцами изображая круги вокруг глаз на манер очков.
Роб тоже покатился со смеху, а с ним и вся задняя половина класса. Все, пора заводить новых друзей, решил для себя я. Но тут ко мне повернулась Надья, и на физиономии у нее мешались в равной мере удивление и «ну, ты меня впечатлил». Этого оказалось достаточно, чтобы всякая неловкость исчезла без следа. Я едва успел надеть обратно мою фирменную ар-н-би рожу.
Следующие пять минут мисс Пёрди объясняла нам, как Пифагору удалось превратить свой задвиг на треугольниках в математический закон, которому вся вселенная теперь будет повиноваться до скончания своих дней.
В тот миг, когда она кончила свои разглагольствования, у меня в голове словно ржавый замок отомкнулся[1]. И – всего лишь во второй или третий раз в жизни – у меня появилось такое ощущение, что, может быть, – ну хотя бы может, и то хлеб, – я смогу когда-нибудь жить в мире, где все имеет смысл.
Когда Пёрди отвернулась, я вбил «Пифагора» в Google на телефоне. Оказалось, дядька был совсем двинутый – как большинство башковитых во все времена. В интернетах говорилось, что он организовал какую-то секту, где все клялись никогда не жрать черной фасоли и не ссать против солнца. О, а еще там поклонялись числу 10 и верили, что, если, типа, поднять капот того, что все считают реальностью, там, внутри, будет чистая математика – и это вроде как язык, на котором боги написали наш мир. Вроде как, ага.
Еще там были линки на его фанатов (одного звали Платон, другого – Сократ), на которых я кликать не стал. Оно и без того уже все какое-то глючное становилось. Телефон я поскорей отложил – хорошо еще Пёрди не заметила. Я у нее был в «хорошем» списке и покидать его не собирался.
Ну, тут как раз и ввалился Гидеон Ахенкрох.
Шапка была натянута на самые уши, но даже из-под нее было видно, что глазами он метет по полу. Как у всякого нормального парня в Пенни-Хилл, штаны у него болтались на заднице настолько низко, насколько вообще позволяла гравитация. Большинство девчонок придерживались того же подхода – только тянули в другую сторону, если вы понимаете, о чем я.
Роб, Като и я переглянулись. Взгляды говорили: да, я тоже чувствую. Это все неспроста. Сейчас будет ржака. И навострили уши, чтобы ничего не упустить.
– Гидеон, ты опоздал. Опять, – сообщила миру мисс Пёрди. – И никаких головных уборов в классе, будь добр. Снимай и садись, если не хочешь отправиться прямиком в кабинет директора. Опять.
Когда шапка покинула голову Гидеона, весь класс единодушно грохнул. По всему скальпу красовались кругленькие, размером с пенни, лысые пятна, и каждое сверкало так, будто он намешал глиттера себе в средство для волос. Ди, сидевший позади Гидеона, мог вовсю любоваться зигзагами береговой линии у него на шее.
