Крепость Орт застыла, погрузившись в сон после очередного дня войны. Сколько их уже прошло? Обитатели сбились со счёта. Но сон этот был чутким, беспокойным, напоминавшим дрёму, которая может прерваться от лёгкого шороха, шага или случайно сказанного слова. Крепость Стражей и её обитатели спали, пытаясь убежать от тяжёлой действительности, которая с каждым днём становилась всё непроглядней и невыносимей. Тишина, разрываемая случайным взмахом крыльев прилетевших воронов, желавших поглумиться над ними, царила полноправно, не терпя любых посягательств на своё величие.

Но в кабинете верховного магистра Стражей горела пара свечей, разрезая непроглядную тьму, царившую в долгие, зимние пае́нские ночи. Джон Берриган, сгорбившись, сидел в кресле за массивным деревянным столом, рассматривая донесения, полученные от войск королевы и своих мастеров. На его лбу залегли глубокие борозды морщин, а ясные, тёмно-голубые глаза заволокли тёмные тучи проблем. Новости не предвещали ничего хорошего. Рега́рдия наступала, и её полная победа становилась вопросом нескольких месяцев или даже недель. Джон провёл рукой по короткому ёжику рыжих волос. Очередное письмо королевы Дево́н Кросс пестрило мольбами возглавить объединённое войско паенцев и стражей и дать генеральное сражение под Менно́ной, пока не поздно. Она уповала сохранить Пае́нию. Но какой в этом смысл, если им грозило нечто большее, чем они могли осознать?

Джон тяжело вздохнул, его покой нарушил робко раздавшийся стук в дверь – три протяжных удара. Это был условный знак, которым пользовался его сын, Ричард. «Ну, наконец-то», – пронеслось в мыслях Джона. Время принимать решения пришло.

– Войдите, – стальной, мощный голос неестественно прозвучал в ночи.

На пороге кабинета появился Ричард. Он переминался с ноги на ногу, определённо не понимая, зачем Джон позвал его в столь поздний час. Ричарду только исполнилось двадцать пять, по меркам стражей он был ещё неоперившимся птенцом. И именно этому птенцу придётся вершить историю, сделать то, на что Джон при всей верности ордену был не способен. Но правильно ли этого требовать от Ричарда, который просто не способен ему отказать? Ответ «да» прожигал Джону душу, но выбора не было. Либо так, либо их всех ждёт гибель.

Джон бросил быстрый взгляд на сына: под тёмно-голубыми глазами залегли чёрные тени, лицо было бледным и ужасно напоминало лицо его матери, Эстель. Оба ребёнка унаследовали её черты, и только глаза были его. Джон усмехнулся, Эстель в жизни не одобрила бы этот план, как, впрочем, и любой другой. Они отдалились друг от друга давно и явно навсегда. При их редких встречах Эстель была вежлива – излишне. Идеальная жёнушка, которая не позволила бы никому усомниться в непоколебимости их отношений. Образец чистоты и благодетели, рядом с которым и служительница Богини почувствовала бы себя грязной, испорченной Ма́рволэйтом. Иногда Джон задавался вопросом: когда пропала та страсть, которая обуревала при виде жены. С годами мысль, что их брак был навязан условностями, всё больше укоренялась в сознании. Она не верила, не разделяла его идеи и перестала быть тихой гаванью. Да что там! Никогда не была. Про́пасть, лежащая между ними, была огромна, мостом же оставались дети, но то, что он уготовил Ричарду, Эстель никогда бы не приняла.

Ричард провёл рукой по подбородку, он недавно начал отращивать бородку. Она выглядела нелепо: насмешливо торчащие, короткие тёмно-рыжие иголки походили на катастрофу. Джон постоянно просил сбрить её и не позориться, но тот был непреклонен.

– Что случилось, отец? – нарушил молчание Ричард. – А́ртур был взволнован, когда передал послание от тебя.

Ричард попытался подавить зевоту, он явно спал, когда Артур его разбудил. Что же, возможно, сын сквозь дрёму будет податлив.

– Ничего нового. – Джон ухмыльнулся.

Ричард вопросительно посмотрел на него. В глазах засияло непонимание. Джон покачал головой, упрямый Ричард не всегда был готов оценить его иронию. Если бы Рэйчел была старше, то он бы повесил это бремя на неё, а ещё лучше было бы, чтобы Гарретт был жив. Неисполнимые мечты, горько отравляющие его сознание.

– И я надеюсь, что так всё и останется.

– О чём ты? – Он скрестил руки на груди. – Нельзя же, чтобы война с Регардией длилась вечно. Она истощает нас…

– Ричард, – Джону пришлось поднять голос, – когда ты уяснишь, что эта война вообще не важна, если начнётся Эра Хаоса.

– Она может? Ты уверен?

– Да.

Повисло молчание. Будь здесь Гарретт, он бы сразу понял, что нужно Джону. Слова были лишними, они понимали друг друга без них.

Джон снова вздохнул, посмотрел на сына – на него смотрела Эстель, но без её вечного укора.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал.

– Что?

– Остановил войну.

– Так ты решил сражаться?

– Нет. – Джон сглотнул. – Я решил проиграть.

– Я не понимаю… Королева никогда не согласится на это.

– Верно, Ричард, верно. – Джон опустил голову.

– Значит… – Пальцы Ричарда нервно застучали по локтям, он сглотнул. – Это значит, что ей придётся умереть.

Сын уставился на отца, его взгляд был стеклянным. Джону показалось, что сквозь это стекло он увидел насмешку. Конечно же, Ричард уже давно не мальчишка и всё понимал, хоть смелости ему и не хватало сказать отцу это в лицо. Но вот его глаза. Его глаза не стеснялись, а вываливали всё негодование, что хранилось в сердце. М-да… С Рэйчел было бы проще, она предпочитала закрывать на всё глаза, спрятавшись в своей коробочке после отъезда Генри. А Гарретт? Гарретт бы и это понял, и подарил бы ему прощение. Джон сжал губы, ещё один рывок, и план обретёт плоть.

– Мне нужно, чтобы ты сделал это. Убил Девон… королеву Девон. – Джон поднял на сына глаза. – Только так мы выиграем время, которое крадёт война, и остановим Эру Хаоса.

– Это измена. – Ричард побледнел, но в его глазах не было страха. – Если меня не казнит армия, то это сделают стражи. Ты отправишь меня на смерть?

– На предательство.

– Это одно и то же.

– Во имя жизни ты сделаешь это.

– Но… – Глаза Ричарда заблестели от рвущихся слёз. – Почему я?

– Мне больше некому довериться. – Джон вздохнул.

– Почему не ты?

– Я не могу…

Повисло молчание. Губы Ричарда затряслись, он начал расхаживать из угла в угол, плечи опустились. Джон терпеливо ждал, пока сын соберёт мысли в кучу, разложит по полочкам и согласится. Без истерик и заламывания рук. Ричард всегда переживал эмоции внутри, не позволяя кому-то увидеть, что творится у него на душе. Этим он походил на Гарретта, и этим он отличался от Рэйчел, готовой снести всех волной чувств. Из-за этого уроки Лето были безуспешны: его дочь не могла освоить йа́рму – магию, что позволяла проникать в чужой разум, но требовала предельной концентрации.

Ричард замедлился, сделал ещё пару шагов и замер, стоя спиной к Джону.

– Ты её любишь? – Слова Ричарда ножом пронзили тишину.

Джон грустно усмехнулся. Он не ожидал, что сыну хватит смелости или наглости задать этот вопрос. Ричард никогда не был наглецом. Что же…

– Ты вряд ли хочешь услышать это.

Ричард развернулся, на его лице появилась горькая усмешка, а в глазах зажглись гневные искры. Он крепко сжал руки в кулаки. Даст ли он разгореться им?

– Какой план?

Джон не смог сдержать улыбку – на другое он и не рассчитывал.

Ричард полной грудью вдохнул прохладный воздух – в нём ещё ощущались морозные нотки. Раннее утро до рассвета дарило приятную свежесть, которая пропадала с приходом навязчивых весенних лучей. Весна вступала в свои права. Немудрено, на этой неделе отмечали нэйл… возжитие Предвечного, знаменующее его победу над Нечистым. Ричард усмехнулся – за четырнадцать лет он так и путался, называя паенский календарный праздник, а не регарди́йский церковный.