Добрые сказки и любящая мама всегда врали мне, преподнося на золотистом блюдце безупречный мир, в котором всем светлым персонажам возносилось по заслугам. Никто никогда не говорил, что таилось по ту сторону образцового мира, где наравне с чёрным и белым существовали множественные оттенки серого. А мне, как любопытному ребёнку, всегда хотелось узнать, что пряталось там, за гранью, где умирали надежды, сгорало старое и рождалось новое.

Ответ пришёл на раскрытой ладони, когда прошлогодняя затяжная зима отступила, и на чашах весов оказались моя жизнь и неминуемая гибель. Всё начиналось прозаично: окрылённая чувствами, я, раскинув руки в стороны, с детской восторженностью неслась по мокрой после дождя улице. Яркие мечты вскружили голову — поверить только, на мои скромнейшие труды, картины, обратили внимание! И не абы кто, а люди, приближенные к искусству — владельцы крупных галерей. Мне выделили скромный, невзрачный уголок для единственного полотна в конце выставки. Далеко не звёздный пьедестал, но отличный шанс, за который я была готова ухватиться обеими руками, да с горящими глазами. Всё складывалось как нельзя лучше, ни о чём другом я и думать не могла, спешно пересекая дорогу.

Остальное вспоминалось с непосильным трудом и камнем на сердце: скрип колёс, оглушающий шум проезжей улицы. Слепящая вспышка света и долгая, глухая боль. Я взмыла в воздух, словно тряпичная кукла, которая ничего не весила. Тогда я подумала, как же хорошо было стать птицей — свободной, парящей в вышине, там, где облака окрашивали лучи рассвета. Но родная земля куда охотнее приняла меня в свои объятия. Неслась по шее и рукам жгучая кровь, а вместе с ней и горькие сожаления. Мир померк, а воля к жизни уснула вечным сном, как и переполняемая сердце любовь. Любопытные рты лицемерно горевали, уповая на мою нелёгкую судьбу, глубоко в душе ликуя, что Фортуна не обошла их стороной. Находясь на издыхании, ни я, ни кто-либо другой, не верил, что для меня «завтра» обязательно наступит. К ужасу, оно наступило. И «послезавтра», а потом «послепослезавтра». Дни тянулись однообразно и холодно, словно намеренно растягиваясь бесконечностью, чтобы я могла вдохнуть полной грудью зловоние новой жизни.

Уродливая, гадкая тварь смотрела на меня в зеркале, и я с горечью осознавала, что это родное отражение. Изнеможённое чудище рыдало, а я вместе с ним, пытаясь скрыть острыми, как шипы, руками рваные шрамы. Беспрерывная ненависть, обращённая к себе и всему миру, хищно кипела, рвясь на свободу. И, чтобы хоть как-то усмирить моих бесов, боги решили сковать по рукам и ногам пуще прежнего, отобрав самое ценное, что было — зрение. Я ослепла, и ослепла безнадёжно одним днём, видя отныне перед собой бескрайнюю мыльную пелену. Несчастье, приключившееся со мной, оказалась хуже поцелуя Геенны. Ведь страшна судьба живописца, страстно жаждущего создавать, но стремительно обделённого в этом.

Единственным отголоском прошлого, ласково греющим изнутри, оказалась госпожа Микото. Сердечная фея с морщинистыми руками и добрыми глазами, чей солнечный домик ютился напротив моего. Вечно суетливая, звонко болтливая, приятная старушка, от которой пахло свежим хлебом и шоколадным печеньем. Человек, которого я ценила, и последний, потому что рядом никого больше не было. Родителей давно не стало, а это значило, что я была одиноким человеком, затерявшимся среди чужих людей на белом свете — но это не самое важное.

Самое главное, что на кухне сейчас оставалось двое: совсем не маленькая девочка, сидящая за столом, и её личный герой, достающий из печи шоколадное печенье.

— Милая, как же мало ты ешь. — Стояла спиной кругловатая, старая женщина, совсем невысокая, в поношенном платье и с белым фартучком, в разноцветных чулках и зелёных туфельках. — Совсем о себе не заботишься, — сказала она и потрясла головой с седыми кудряшками. Это была Микото, которая в любой момент могла использовать свою бабушкину сверхсилу — тепло обнимать словами и сытно кормить любимыми сладостями. Её маленькие ручки бесшумно положили на стол вазу с ароматным печеньем, запах которого я сразу узнала.

— Да чего ты бурчишь, цветочек, — я тихо хохотнула, назвав Микото милым прозвищем, из-за которого та потешно хмурила брови. — Ем я, ем. — Потянулась за печеньем, и старушка придвинула мне вазочку поближе. — Спасибо.

Воцарилось приятное молчание. Я покорно поднесла ко рту чашку дымящегося чая, вдохнув сладкий аромат липы. Удивительно, что даже чай приходилось учиться пить, как впервые — на ощупь, неумело, пытаясь не пролить ни капли.

— Мэй! — заискивающе обратилась ко мне Микото, и я напряжённо сосредоточилась на её словах. — В соседнем районе облагородили пруд, пристроив небольшую парковую зону… — она неловко запнулась, не зная, как подобрать слова.

— Не думаю, что это хорошая идея, — вмешалась я, и все попытки Микото вмиг оказались совершенно безуспешными. — Как-нибудь в другой раз, — продолжила, осторожно коснувшись правой стороны лица, измятой глубоким шрамом, который оттягивал нижнее веко, из-за чего один глаз казался крупнее другого.

Микото понимающе вздохнула и не стала настаивать на своём. Много воды утекло с тех пор, все яркие воспоминания о прошлом потеряли свою ценность, став туманными мечтами. Другой, совершенно чужой человек сидел напротив старушки — со слепыми, потерянными глазами, закрывшийся в страхе от всего мира.

«Негоже чудищу высовывать свой острый, длинный нос из-под воды морской. Среди людей мне нет больше места! Пускай я пропаду, бесследно исчезну, убегу босиком в тёмный лес, где обо мне никто никогда не услышит. И никому не будет до меня дела!» — уныло думала я.

Опьянённая нелюбовью к себе, я отныне не покидала дом родной, кроме особых случаев, которых никогда не было.

Остаток дня прошёл спокойно, без грозовых туч и лишних волнений. Увлечённые разговоры не умолкали на кухне, лишь изредка меняя оттенки настроения. В такие моменты хотелось, чтобы время тянулось как можно медленнее. К сожалению, оно не щадило счастливых. И, вот, старушка уже стояла в дверях, весело улыбнувшись и махнув рукой.

Оставшись наедине со своим одиночеством, я скоротала ещё несколько ленивых часов в домашней обстановке и пошла спать до полуночи. На удивление, сон пришёл ко мне быстро.

⋇⋆✦⋆⋇

На этот раз мне не снились тягостные кошмары прошлого.

Вместо воспоминаний, сковывающих льдом сердце, в душу начало закрадываться невиданное умиротворение. Я резко открыла глаза и сразу же сощурилась из-за слепящих лучей солнца. Кожей ощутила, насколько это было возможно во сне, прикосновение тёплого ветра, да поспевающий за ним лёгкий цветочный запах. Я восхищённо задержала дыхание и обернулась по сторонам, осмотрев широкие поля: розовые, голубые, синие и иссиня-фиолетовые цветы богатым ковром устилали землю. Мой взгляд упал на равнину, сплошь усыпанную незабудками, и я тепло улыбнулась — мамины любимые. Она часто говорила мне, что эти цветы расшифровывались, как трепетная память. Издавна молоденькие девицы и юноши плели по праздникам венки из незабудок для своих возлюбленных, чтобы приворожить чарами и навсегда остаться в памяти.

Я вдумчиво покачала головой — редко случались со мной осознанные сновидения. Вновь окинула горизонт быстрым, внимательным взглядом, и неспешно поняла, что тихое место не безлюдно. Спрятавшись в цветах, неприметно сидел молодой мужчина. Запрокинув голову, он завороженно наблюдал, как ползли в небе редкие, ленивые облака. Очарованно и безмолвно я следила, как переливались ручейком его длинные, золотистые волосы, спадающие на белоснежный плащ с язычками пламени на подоле.

Смутное беспокойство внезапно охватило разум, и я неуверенно качнулась, как осинка на ветру.

«Не хватало, чтобы он увидел мой уродливый, безобразный облик! — Вздрогнув, я стыдливо склонила голову, мечтая поскорее исчезнуть. — Что? — И вздохнула, приложив к щекам дрожащие ладони. Кожа оказалась мягкой, гладкой, как у маленькой девочки — ни единого шрама! — Да… я же сплю… — Растерянно и немного испуганно провела холодными пальцами по румяному лицу».