Но даже если он и не узнал меня, то охотно болтал.

— О боже, да, — выкрикивал он высоким голосом, совсем не похожим на его низкие рокочущие тона. — Конечно, я помню Бенедикта Джулиарда. Он хотел быть жокеем, но, знаете, я не мог держать его! Я никого бы не держал, кто нюхает клей.

В вытаращенных глазах сэра Вивиана светилось простодушие. Я видел, что теперь он сам поверил в свою выдумку, изобретенную, чтобы угодить моему отцу. Я понимал, что теперь он будет повторять эту версию, почему ему пришлось избавиться от меня. Он искренне верил в нее.

— Вы действительно сами видели, что Бенедикт Джулиард нюхает клей, кокаин или что-то в этом роде? — спросил я.

— Я узнал из очень авторитетных источников, — ответил он.

— От кого? — слишком поздно, через пять лет, спросил я.

— А? От кого? От какого авторитета? От моего, конечно.

— Вам кто-то сказал, что Бенедикт Джулиард принимает наркотики? еще раз попытался я. — И кто-то вам сказал, то кто это был?

Разум, который прежде жил в мозгах Дэрриджа, жизненный опыт, который так долго освещал сцену скачек, величие мысли и суждения — все смыло разрушительное кровотечение в каких-то крохотных закоулках великолепной личности. Сэра Вивиана Дэрриджа больше не существовало. Я говорил с оболочкой, под которой находился хаос. Не стоит надеяться, что он когда-нибудь вспомнит в деталях прошлое. Но он словоохотлив и может еще многое наговорить.

Я посидел немного с ним. Похоже, что ему нравилась компания. И даже если он не узнал меня, то не хотел, чтобы я уходил.

— Его успокаивает, когда возле него люди, — сказала сестра. — Знаете, он когда-то был большим человеком. Вы второй за последнее время навещаете его, кроме членов семьи. Он так радуется визитерам.

— Кто еще приезжал? — спросил я.

— Такой симпатичный молодой человек. Рыжий. С веснушками. Такой дружелюбный, как вы. Сказал, что журналист. И попросил сэра Вивиана рассказать о Бенедикте Джулиарде, который когда-то работал с его лошадьми... Ох, боже мой, — воскликнула сестра, всплеснув руками и удивленно открыв рот. — Бенедикт Джулиард... разве вы не так себя назвали?

— Верно. Что сэр Вивиан любит, но ему не дают?

— Шоколадные бисквиты и джин, — захихикав, указала сестра. — Но ему этого не полагается.

— Купите ему и то, и другое.

Я дал сестрам деньги. Вивиан Дэрридж сидел в кресле-каталке и ничего не понимал.

Я позвонил отцу.

— Люди верят тому, чему они хотят верить, — начал я. — Хэдсон Херст захочет поверить, что твой сын наркоман, и начнет убеждать твоих коллег, что по этой причине ты не годишься в премьер-министры. Ведь ты помнишь, что я написал в тот день, когда мы обменялись пактами... что я буду делать все, что в моих силах, чтобы защитить тебя от нападений?

— Конечно, помню.

— Пришло время это сделать.

— Но, Бен, как...

— Я собираюсь предъявить ему иск.

— Кому? Херсту? Ушеру Рудду? Вивиану Дэрриджу?

— Нет. Редактору «Крика!».

— Тебе понадобится адвокат, — после паузы заметил отец. — Адвокаты — дорогое удовольствие.

— Посмотрю, что я могу сделать сам.

— Бен, мне это не нравится.

— Мне тоже. Но если я сумею обвинить «Крик!» в клевете, то Хэдсону Херсту придется заткнуться. И времени терять нельзя. По-моему, ты говорил, что первый круг голосования за нового лидера партии на следующей неделе?

— Да, в понедельник.

— Тогда ты возвращайся к своим рыбе и чипсам, а я подниму меч на Ушера, проклятого Рудда.

От Дэрриджа, из Кента, я поехал почти через всю Англию на юг в Эксетер, заглянув по дороге в конюшни, которые показались мне родным домом, во владения Спенсера Сталлуорти. Я добрался туда только к шести тридцати, когда он как раз заканчивал вечерний обход конюшен.

— Привет, — удивленно воскликнул он. — Я не знал, что вы приедете.

— Да... — Я понаблюдал, как он кормит морковкой последнюю пару лошадей. Потом сделал несколько шагов и заглянул в стойло, где три великолепных года держал Будущее Сары. Сейчас в нем был гнедой с длинной шеей. Я с печалью подумал о простом счастье ушедших дней. Джим по-прежнему запирал на ночь стойла и доверял, наполнили ли конюхи кормушки сеном и доставили ли ведра с водой. Все такое знакомое. И как мне его не хватало.

Вечерний обход закончился. Я спросил, могу ли с ними немного поговорить. Это значило, что мы должны чуть-чуть проехать по дороге до дома Сталлуорти и посидеть там за хорошо запомнившейся бутылкой хереса.

Они знали, что мой отец — член кабинета министров. И я рассказал о борьбе за власть. Потом показал центральные страницы «Крика!». Они оба были потрясены и снова потянулись к бутылке. Джим быстро моргал бесцветными ресницами, у него это всегда признак возмущения.

— Но это же неправда? — проворчал Сталлуорти. — Вы никогда не пользовались наркотиками. Я бы знал об этом.

— Конечно, — с благодарностью проговорил я. — И я бы хотел, чтобы вы написали об этом. Заявление о том, что я работал с лошадью из вашей конюшни три года, побеждал на скачках и не показывал никаких признаков заинтересованности в наркотиках. Я хочу собрать столько письменных подтверждений, сколько смогу получить. Тогда у меня будет право сказать, что я не нахожусь в наркозависимости и никогда не находился, насколько способны судить окружавшие меня люди. И я предъявлю журналу иск за клевету.

Оба, Сталлуорти и Джим, были возмущены и в своих заявлениях защищали меня с большей страстью, чем я мог бы даже просить.

Сталлуорти оставил меня у себя ночевать и рано утром дал лошадь, чтобы я мог немного покататься. Я расстался с ним после завтрака и по знакомым местам поехал в университет.

Два года после окончания университета будто исчезли. Я поставил машину на дороге возле студенческого городка Стритэм и поднялся по крутой тропинке в Лейвер-билдинг — в здание математического факультета. После долгих метаний по этажам и расспросов я нашел своего куратора, который два года назад написал характеристику для «Уэдербис». Как и Сталлуорти и Джиму, я объяснил, что хотел бы получить от него.

— Наркотики? Конечно, многие студенты экспериментировали с ними. И знаете, мы пытались избавиться от тех, кто попадал в тяжелую зависимость.

Но вас я бы никогда не заподозрил в употреблении этой гадости. Начнем с того, что наркотики и математика несовместимы. И ваши работы, в частности, всегда были выполнены с ясной головой. Статья в журнале совершенная чушь.

Я попросил его изложить эти взгляды на бумаге, что он и сделал.

— Желаю удачи, — сказал он на прощание. — Эти журналисты готовы убить человека.

Я вернулся к машине и опять через всю страну поехал в свою старую школу в Молверне.

Там на крутом склоне раскинулся такой же городок, как и в Эксетере, только меньше. Сначала я нашел человека, который учил меня математике. Он отпасовал меня к заведующему пансионом, где я одно время жил. Тот выслушал мою просьбу и направил к директору. Директор школы прошел со мной по знакомому широкому коридору с каменным полом в главное здание. Там мы поднялись по каменным ступеням в его кабинет, где я показал ему статью в журнале и копию письма Вивиана Дэрриджа.

— Конечно, я поддержу вас, — без колебания объявил он и сел писать.

Потом вручил мне от руки написанную страницу. И В ней говорилось:

"Бенедикт Джулиард посещал Молверн-колледж в течение пяти лет. В последние два года, когда он успешно занимался, чтобы получить диплом "А" и право поступления в университет, все свободное время он отдавал верховой езде и горным лыжам. Он и выиграл три скачки и первенство Европы для юношей моложе восемнадцати лет по скоростному впуску на лыжах.

Вдобавок к этим умениям он добился значительных успехов в стрельбе из ружья. Он входил в школьную стрелковую команду, которая завоевала престижный приз «Щит Эшбертона». Во всех этих видах спорта он проявил четкость мышления, природное мужество и высокий уровень сосредоточенности. Смешно предполагать, что это было бы возможно под влиянием галлюциногенных наркотиков".