В этих домах размещался интеллектуальный центр британской оборонительной машины в те мрачные дни отчаянного сопротивления перед почти неминуемой капитуляцией, когда казалось несомненным, что блицкриг уничтожит нас всех.

На ступеньках перед высокими массивными дверями — мы действительно направлялись в одно и то же место — Лаура легонько поцеловала меня в щеку. Потом мы вошли внутрь, и Лаура по-военному козырнула часовым, в то время как я вежливо кивнул, подчеркивая тем самым свое якобы штатское положение.

В фойе сердце мое затрепетало: мы расставались впервые.

Клубы сизого трубочного дыма окутывали кабинет Старика: темные, обитые панелями красного дерева апартаменты, полные портретов суровых предшественников. Я заглянул внутрь из приемной, подождал, пока из кабинета выйдет группа женщин. Половина из них были в мундирах вспомогательного женского корпуса ВВС и корпуса медсестер: цокая высокими каблуками, деловито шурша длинными юбками и прижимая к груди пюпитры, дамы проследовали к выходу. Персонал разведки подвергался антиаллергенным инъекциям и онковакцинации. И все же некоторые женщины терли покрасневшие глаза, с явным облегчением покидая продымленную комнату.

– Ну, входи, старина, — донесся из-за огромного стола голос адмирала. — Садись на скамью.

– Сэр.

Я автоматически кивнул секретарше, внушительной мисс Пласт — ее карие глаза были так не похожи на глаза Лауры, — и вошел внутрь, закрыв за собой тяжелую дверь. Старик указал мне на кресло мундштуком трубки.

Лаура…

– Итак, Флеминг… — слова Старика вернули меня к делу. — Вас ждет срочное задание.

Откинувшись на жесткую спинку, я приготовился к худшему.

– Не пора ли вам, — его крупные пальцы барабанили по кожаному верху пресс-папье, — вернуться обратно «в поле»?

Нет. Слишком рано.

Отчасти мне было уже довольно всего этого: лечения сном в темной палате бирмингемского госпиталя, где меня по самые жабры накачали морфием и Бог знает, чем еще; а потом — бесконечных тренировок в продуваемом ветрами Ретленде, где я перенастраивал собственные нервы в опустевших классах бывшей школы. Я тоже преподавал там: старый моряк, блохастый и израненный помойный кот, цинично излагающий подробности своего жестокого бытия зеленым новичкам, которые относились ко мне с преувеличенным почтением.

Это понятно: в их глазах светилась присущая молодости тайная уверенность в собственном бессмертии и непреклонная убежденность в том, что вопли в объятиях заплечных дел мастеров из гестапо и изломанный труп, брошенный вниз лицом на вонючую мостовую, не имеют никакого отношения к их собственному будущему, а взяты из чужого завтра.

– Вы посылаете меня на оккупированную территорию?

Часть моей души желала вернуться: есть нечто волнующее в пребывании на краю бездны. Однако, так сказать, в целом мое «я» хотело Лауру: мир мой сделался теперь иным.

– А куда же еще? — он нахмурился. — Мы сумеем начать эту операцию, лишь поставив во главе ее агента определенного типа. То есть вас, Флеминг.

– Благодарю, сэр. — Я воспринял его слова как комплимент.

– Вы знакомы с нановирусами. Словом, — он метнул в меня взгляд из-под густых белых бровей, — наши кузены, которые за морем, собирают лучшие мозги — не одних янки, а всех, кому удалось бежать из Европы — для работы над одной исследовательской программой. В случае удачи их Бруклинский проект положит конец войне в мгновение ока.

Я поежился. По коже пробежал холодок.

– Тебе не понравились мои слова. — При внешней грубоватости Старик умел ощущать настроение собеседника едва ли не на уровне телепатии. — Стратегические аспекты не подлежат оглашению.

Чем больше ты думаешь о долгосрочных эффектах, тем скорее твой палец дрогнет на спусковом крючке в самый неожиданный момент. Чересчур глубокая подготовка опасна.

– Дело в том, — высеченное из гранита лицо пересекла улыбка, — что резонанс ты ощутишь достаточно быстро, поэтому я говорю тебе об этом сейчас.

Такое проявление заботы с его стороны меня просто встревожило. Кроме того, теперь я должен был думать и о Лауре.

– Так что же произошло с этим проектом? — спросил я у Старика.

– Пока ничего. Однако подобная программа существует и у наци. И если они опередят нас, мир окажется под сапогом Адольфа, не успеешь ты и глазом моргнуть. Так что мы должны поспешить, чтобы не дать им такой возможности.

– Так точно, сэр.

И эти три чеканных слова стали моей присягой на верность: командованию, будущему, решениям, которые навсегда преобразили мою жизнь.

В моем кармане лежал пропуск, позволявший мне проходить любой контрольно-пропускной пункт Союзников даже в том случае, если в документах было прописано имя Генриха Гиммлера и я при этом вопил во всю глотку куплет нацистского гимна «Хорст Вессель». Я воспользовался этим пропуском, приняв приветствие старшины, вытянувшегося передо мной в струнку.

Дождавшись мгновения, когда створки противовоздушной двери, сделанные из толстой шкуры меганосорога, приотворились, я проскользнул в дверь, застучав каблуками по хитиновым ступеням, ведущим в Тактический Бункер.

На обсервационном балконе уже стоял посетитель. Я узнал адмирала Квинна, а он меня — нет. Посмотрев мне в лицо, он осторожно кивнул — именно так, как положено старшему офицеру здороваться с облаченным в штатское служакой из Уайтхолла.

Открыв пачку сигарет, он протянул ее мне.

– Нет, спасибо, сэр.

– Потрясающее зрелище. — Он закрыл пачку, и она исчезла в недрах темного, украшенного позументами мундира. — Вам не кажется?

– Как всегда.

Под нами тонула в тенях уходившая вдаль на две мили пещера, свод которой поддерживали массивные колонны, а пространство между ними повсюду пересекали темные блестящие волокна, образовывавшие Черную Сеть. Внизу, под нашими ногами, казавшиеся совсем ничтожными в окружении этого хитросплетения, сновали крошечные, облаченные в мундиры фигурки штабистов из Стратегического командования, державшие в руках свои планшеты, словно талисманы. У некоторых на плечах сидели сине-алые вестовые транспопугаи, готовые исполнить поручение. Однако внимание вошедшего сюда человека, в первую очередь, привлекала сама Сеть.

Черные тросы толщиной в колонну Нельсона чередовались с зарослями достигавших толщины моей руки канатов, разделявшихся на миллионы едва заметных черных, как сама ночь, нитей; их провисшие контуры складывались в трехмерный лабиринт, сложность которого не была подвластна обыкновенному рассудку.

И по нитям этим ползала одновременно во всех мыслимых направлениях та единственная армия, которая могла помешать Гитлеру уничтожить Европу: черные микропауки и их более крупные, размером с древесный лист, товарки, чьи раздутые брюшки готовились раскрыться, выпуская мириады отпрысков. И каждое маленькое паукообразное благодаря импринтингу уже несло в себе определенные правила поведения: соединяя миллионы особей, сообщество это образовывало призрачный, бестелесный гештальт Черной Сети — пара-разум, не ведающий усталости и страха, однако обладающий аналитическими способностями, которые однажды способны принести нам победу.

– Простите, адмирал.

Собственные шаги по хитиновому трапу показались мне странно гулкими — я спустился к дисплею Северо-Атлантического театра. На широкой настольной карте были отмечены пути следования жизненно важных для нас караванов, составленных из левиафанов класса Либерти… Американская помощь, которая — да благословит Господь наших братьев — избавляла Британию от голода.

Однако мы лишь отчасти могли контролировать перемещение эскадр вражеских подводных истребителей-акул, нападавших на торговые суда под серыми неспокойными волнами, что слишком часто заставляло прибегать к помощи конвоев из боевых касаток, составлявших костяк Флота Его Величества.

Потом я подумал о захваченных врасплох у причалов Перл-Харбора колоссальных бегемотах-авианосцах янки, с немыслимым визгом сгоравших в атаке японских гидр, под сокрушительными языками пламени драконов, поднявшихся с воздушных носителей Ямамото. Не одни мы пострадали в этой войне.