Мордред сломал ногти о холодный камень и был близок к тому, что бы сломать и пальцы… Или зубы… Слезы, кипевшие в глазах, высыхали, не успевая пролиться…

И стоит ли ему вообще жить? Последняя сказка, которая согревала его надеждой долгие годы, — обернулась самой большой ложью!

Пророчество… Почему оно обрушилось именно на его голову?! Это же не честно…

Просто подло, обвинять его в том, что он чудовище, способное поднять руку на своего отца!

«Я докажу вам всем!» — к обиде и возмущению добавился гнев, и Мордрет решительно отступил от края, не чувствуя, как что-то в нем окончательно надломилось в этот момент. Он перестал быть ребенком. Он разучился и мечтать, и верить…

Моргиан не могла понять в чем дело: нервный и дерганый подросток, Мордрет стал вдруг едва ли не чрезмерно спокойным. Он был вежлив и предупредителен с матерью, даже любезен с остальными, хотя истинного обаяния ему и не хватало. Возможно потому, что Моргиан инстинктивно чувствовала неискренность его слов. Внезапная перемена в сыне, совпавшая с напоминанием от Вивиан, необыкновенно удивляла и тревожила ее, хотя придраться было не к чему.

Поведение его не вызывало нареканий, но Моргиан то и дело ловила себя на том, что ищет в нем сокрытые признаки дурных наклонностей. Он стал настолько замкнут и сдержан, что как-то само собой напрашивалось подозрение, что ему есть что скрывать так тщательно.

Беседуя с ним, Моргиан все чаще забывала, что перед ней почти еще ребенок, — во всяком случае, годами. Ее ребенок…

В его пятнадцать, в нем не было заметно и следа юношеской невинности и непосредственности. Наоборот, он стал немногословен и как бы отчужден ото всех, суждения его бывали жесткими до циничности, а взгляд — не по-детски холодный и оценивающий. Как будто замороженные, глаза его смотрели сквозь окружающих…

Складывалось впечатление, что из всех возможных людских мотивов и помыслов, он всегда предполагает самый скверный. Такая манера держать себя только отталкивала от него людей, хотя приятелей у него и прежде было немного. Вивиан теперь многозначительно дергала бровью в сторону племянницы, каждый раз как видела Мордрета, либо его упоминали.

Пожалуй, единственным, мимо кого прошли перемены в мальчике, был король. Артур не замечал перемен в племяннике, поскольку и прежде тот не славился открытым и веселым нравом. Кроме того, король был занят переговорами с Уэльсом, надеясь с их помощью решить сразу две своих проблемы: заключить союз и избавиться от неприятного напоминания без упреков совести. В качестве подтверждения нерушимости союза, вдовому королю Уриенсу осторожно намекали о возможности родственных связей: поскольку и дочерей у Артура не было, валлийцу была предложена в жены сестра короля Моргиан…

Моргиан давно уже пребывала в тоске и печали, которую тщательно скрывала. Со дня возвращения счастливые дни ее можно было перечесть по пальцам… И то, это была не ее заслуга, — наверное, она все же любила его, любила юного, неистового, сумасбродного Акколона, а не только пыталась загородиться им от боли, вызванной утратой сына — а в том, что Мордрет для нее утрачен, она была более, чем уверена.

Принц Акколон был именно таким, каким должен быть принц из сказки — красив, жизнерадостен, остроумен и весел. В меру дерзок, но и не навязчив. Он был полной противоположностью и величественному Артуру, и дикому вызывающе мрачному Мордрету. И восхищенная любовь его так льстила женщине, бывшей на целых десять лет его старше…

В его объятиях Моргиан забывалась, испытывая блаженство, которого никогда не знала раньше, ибо страсть была щедро сдобрена нежностью.

И все же, она почти без сожалений предала его, надеясь, что так — купив собою имя и положение сыну — сможет если не завоевать его любовь или смягчить характер Мордрета, то хотя бы заслужить прощение и отвести от него и Артура беду…

Уверенная в том, что повзрослевшего Мордрета гложет двусмысленность его положения, что именно это он не может ей простить, Моргиан так же заблуждалась, как когда годом раньше, только после приезда, наивно совала ему во время застолий сладости, или надеялась вернуть его расположение занятиями магией…

Все взвесив и обдумав, Моргиан согласилась с Артуром, без всяких споров, которых тот в тайне опасался. Она приобретала твердый статус для себя и сына, а роман с Акколоном все равно не мог продолжаться вечно: ему, как наследнику, нужна была жена, которая сможет без риска родить сыновей, а в ее возрасте это было уже не так безопасно. Сам Артур служил в таком щепетильном вопросе наглядным примером.

На свадьбу, которую должны были сыграть в августе, она согласилась, тем проще, что Акколона в это время рядом не было. Каким же огромным потрясением для Моргиан стал разговор с Мордретом, похоже уверившимся еще и в распущенности и расчетливости матери!

В ответ на новость, что Уриенс согласен дать ему свое имя, зеленые глаза юноши сверкнули отнюдь не радостью. Он вызывающе вскинул голову и резко ответил:

— Я не нуждаюсь в покровителях! Моя кровь и так достаточно благородна!

Не частые, но вполне естественные знаки внимания со стороны короля, пришлись бальзамом на сердце Мордрета. Он чувствовал себя так, как будто ему благородно прощали какую-то неведомую, но тяжкую вину. Это было унизительно, но отказаться от единственной привязанности он был не в силах, и потому Артур оставался единственным, на кого юноша смотрел не просто с почтением и любовью, — но с истовым, слепым, безграничным обожанием и преклонением. Он выбивался из сил, что бы заслужить внимание и похвалу короля, наедине с собой смакуя эту ласку.

Распоряжение о том, что он должен отбыть в Уэльс вместе с Моргиан, он принял как изгнание, незаслуженно жестокую кару, — но чувств своих не выдал. И уж тем более не пришло ему в голову просить о его отмене, привыкнув к тому, что его чаяниями интересуются меньше всего!

До этой поры он не показывал, что знает о своем происхождении, но боль оттого, что его отцу и кумиру он неприятен, была все же слишком сильна! Находясь в расстроенных чувствах, он сорвался. Увидев же страх в глазах матери, Мордрет и сам испугался своих слов, но было уже поздно.

— Откуда ты знаешь? — раздавленная пониманием Моргиан была вынуждена сесть.

— Не все ли равно? — отозвался Мордрет, уже так же сдержанно, как и всегда, снова опуская взгляд.

— Ты не должен никого винить… — только и могла пролепетать Моргиан, ломая пальцы, — Это случайность, о которой знают только четверо…

Она была просто не в силах подобрать слова, что бы объяснить, — объяснить, что они с Артуром сошлись, не узнав друг друга, ведь росли они порознь, что никогда его рождение не воспринималось ею как позор…

«Он — случайность… А не порок… Ну что, теперь тебе легче?!» — Мордрет усмехнулся жестко и зло…

И все слова, которые рвались из Моргиан, — примерзли к ее губам.

— Понимаю, он не может признать меня сыном открыто… — в юноше говорила безграничная обида не только на мать, но и на короля, решившего избавить себя от его необременительного присутствия.

— Король не знает о тебе! — выкрикнула Моргиан, не вовремя вспомнив о пророчестве и до нельзя перепуганная бешенной гневной горечью, которую Мордрет тщетно старался не выдать. В этот момент она сама поверила в истинность видения Мерлина, и была готова на все, только бы не допустить его осуществления.

Немного растерявшись, Мордрет посмотрел на мать удивленно и непонимающе.

— Почему? Это ведь все меняет…

По-прежнему не ощущая ничего кроме страха Моргиан, глядела на него в полном ужасе: неужели Вивиан все же права?! Неужели он станет убийцей, и этого убийцу породила она?!

Вполне овладев собой, Мордрет только досадливо дернул ртом, привычно проглотив обиду — чары, пророчества…

— Артур берет уже вторую жену, а наследников у него нет, — объяснил он, — Мысль о бесплодии должна сводить его с ума, но он слишком честен, что бы нарушить клятвы и проверить свои подозрения на стороне. Мое существование, существование взрослого сына, могло бы дать ему уверенность. Могло бы изменить положение очень многих…