— Вот вы бы и написали для “Коммуниста” статью о возможности применения структурных методов в историческом исследовании.

— Вы серьезно? Сначала журнал ставит меня чуть ли не вне марксизма, а затем намерен публиковать мою статью по вопросу, в котором считает меня еретиком?!

Напоминание о статье Данилова явно излишне и бестактно, ведь она достаточно ясно дезавуирована. Но я намерен выжать максимум из создавшейся ситуации, не лишенной комизма. Мчедлов говорит:

— Я вам делаю это предложение как зав. отделом и член редколлегии.

— Это ваша инициатива или она согласована с главным редактором?

— Я готов договориться с ним.

— Пожалуйста, тогда я обдумаю ваше предложение, хотя, признаюсь, сейчас мне не до того: мне нужно искать работу. После появления статьи в “Коммунисте” Копнин меня уволил.

— Ну, вряд ли здесь есть связь… во всяком случае, прямая.

— Не прямая, так диалектическая.

— Я ничего об этом не знал. Я обещаю вам сообщить об этом в ЦК и уверен, что будут приняты меры. А статью все‑таки напишите.

Я не скрыл от него своего скепсиса в отношении правдоподобности появления статьи, которая так или иначе содержала бы критику точки зрения Данилова. Расстались, условившись, что через неделю я позвоню.

Я позаботился о том, чтобы Жукову (акад. Е. М. Жуков — в то время директор Института всеобщей истории АН СССР. — Ред.) стало известно об этом любопытном разговоре. Уж кто‑кто, а он должен был прекрасно понимать его смысл и подтекст! Звоню через неделю. Мчедлов: “Главного не было, я договорился о вашей статье с заместителем”. Мчедлов согласился с моей просьбой письменно подтвердить предложение написать статью, но, конечно, писать они ничего не стали. Что‑то вынудило их сделать мне такое предложение, но с самого начала мне было ясно, что с их стороны это был лишь тактический ход и что в их намерения так же мало входило печатать такую статью, как и в мои — писать ее для них. В том же телефонном разговоре Мчедлов сказал, что он сообщил в Отдел науки о “поступке Копнина” и что реакция не замедлит.

И действительно, еще через неделю, вновь заехав в Москву, я нашел открытку из ЦК: меня просил позвонить инструктор Отдела науки Кузнецов. Звоню. Говорит, что неоднократно звонил мне и никак не мог застать. Может ли он считать, что беседа в редакции “Коммуниста” меня удовлетворила и вопрос закрыт? Наверное, следовало бы с ним встретиться, может быть, что‑то еще прояснилось бы, но очень уж мне не хотелось, и я отвечал, что с моей стороны необходимости в дальнейших переговорах нет. Была упомянута моя будущая статья. Кузнецов просил в ней прежде всего разъяснить, что такое структурализм вообще, ибо это очень не ясно. Я опять подчеркнул, как и в разговоре с Мчедловым, что сейчас мне не до того, я ищу работу.

Кузнецов говорит: “Что касается работы, то в ближайшее время вас, вероятно, пригласит для обсуждения этого вопроса Е. М. Жуков, и я уверен, что все решится положительно. Прошу вас, А. Я., в случае затруднения держать меня в курсе дела”. Я: “Благодарю за предложенную помощь”.

Да, забыл: в начале этого телефонного разговора Кузнецов оговорился — он сказал о моем письме, которое им было направлено. Но все делото в том, что им как раз ни письма, ни копию его я не посылал. Ясно, что к ним оно пришло “сверху”, от секретарей ЦК. Вот где собака зарыта, по — видимому! Где‑то наверху некто нечто сказал, и завертелись и в Отделе науки, и в редакции “Коммуниста”. Конечно, дело не в моей персоне и не в содержании моего ответа Данилову. Просто, как я полагаю, мое письмо было использовано в какой‑то более крупной игре, в которой Данилов не сумел выиграть, в результате чего и был дан “задний ход” во всей истории со “структурализмом”».

Вы понимаете, какова макаберность и странность ситуации? Попасть в Институт всеобщей истории историку со стороны в то время было довольно трудно, это рассматривалось как некоторая привилегия. Институт отчасти был пристанищем для детей и родственников высокопоставленных лиц. Целый ряд послов, министров, секретарей ЦК пристроили своих чад в академических институтах. Простому смертному вроде меня прийти туда было невозможно. Правда, М. Я. Гефтер в то время, когда я попал в Институт философии, говорил мне: «А. Я., мы это дело переиграем, я вас к себе возьму». Но дальше этого не пошло, и я тогда понял, что устраиваю его только в качестве однократного докладчика, а сотрудником он брать меня не хочет, и я не буду просить. Надо сказать, что как раз в это время возглавлявшийся Гефтером сектор методологии стоял перед реальной угрозой закрытия, вскоре и осуществившейся.

Зарплата тогда все‑таки обеспечивала более или менее достойное существование, работа не пыльная, заполняешь план — карту, пишешь отчет, никого не интересует, выполнил ты свой план или нет. Я работал потом в Скандинавской группе, и заведующий этой группой говорил одной даме, которая всю жизнь писала про «линию Паасикиви» — вот бывают такие линии, которыми можно кормиться всю жизнь: «Лидия Антоновна, вам нужно то‑то и то‑то сделать». Она отвечала: «Александр Сергеевич, мне некогда, мне котлеты надо жарить». Что тут можно возразить? Летом и осенью 1969 года в Институте философии шло дело к моему увольнению. Наконец, меня вызывает директор Института всеобщей истории.

«История историка» (1973 год):

«Я знал, что с директором Института всеобщей истории Жуковым велись переговоры о моем принятии на работу, причем особенно энергично вел себя академик Н. И. Конрад, с которым меня связывали теплые отношения. (Я познакомился с ним незадолго до того, пригласив его писать для “Истории мировой культуры” раздел о средневековой культуре Японии, что он и сделал, — эта рукопись должна быть издана в “Искусстве” в виде книги.) Николай Иосифович (он скончался в 1971 году в возрасте почти 80 лет) был редким по обаянию и молодости чувств и реакций на происходящее человеком, красивым духовно и физически, отзывчивым и честнейшим, — “белая ворона” среди сановных старцев Академии. Е. М. Жуков некогда был его учеником, и Н. И. настаивал на моем зачислении в Институт всеобщей истории. Но такие вещи Жуков сам не решал, он тоже советовался, где нужно. Так шло лето. Во время отпуска я продолжал собирать материал для книги “История и сага”, которую написал в конце того же 1969 года. Не прерывать занятий, несмотря ни на что! Этим только и можно держаться».

Перед тем, как я явился пред лицо академика Жукова и его заместителей, меня ловит в коридоре ученный секретарь Института 3. С. Белоусова и говорит: «А. Я., я вас умоляю, не толкайте права и вообще поменьше противоречьте». Я выражаю удивление: «Я не скандалист и толкать права не собираюсь. Пригласят меня — я, наверное, соглашусь, если не будет поставлено никаких условий, но высказывать что‑то лишнее — мне кажется, что здесь не тот форум».

Директор Института академик Жуков сообщил, что меня зачисляют в Институт всеобщей истории, забыв даже предложить мне написать заявление о приеме на работу. Правда, директор тут же сказал заведующему Скандинавской группой, куда я был определен (о секторе истории Средних веков для меня, как и для ряда моих коллег — медиевистов, речь не возникала ни тогда, ни раньше, ни после): никакого структурализма! Заведующий мой был простая душа (нужно взять эти слова в кавычки, слово «душа» в особенности); он мне эти слова передал. Я сказал: «Ты мне этого не говорил, я этого не слышал, воспринимать подобные директивы я не способен».

Так вследствие нападок на меня и обвинений в структурализме, ревизионизме и вообще во всяких нехороших «измах» я оказался осенью 1969 года сотрудником этого богоспасаемого института, где я уже и пребываю более тридцати лет.