Его помощники выскочили из своих укрытий и бросились на помощь командиру. Мария обернулась, не глядя, дважды выстрелила в сторону Кирхнера и бросилась назад, по тому пути, по которому пришла. Но увидев немцев и на этой тропе, она остановилась как вкопанная, крутя головой. Ситуация была безвыходной. Лейтенант оценил это со злорадством. Девушка приняла решение буквально за доли секунды и бросилась на мост. С противоположного берега речки бежали немцы, она выстрелила в них еще дважды, а потом пролезла под канат, державший легкий мост над пучиной и, не задумываясь, прыгнула вниз.

Ругаясь последними словами, Кирхнер взбежал на мост и уставился вниз. Несколько его солдат подбежали и остановились рядом. В бешеном круговороте воды Марии видно не было. Вода неслась от груды камней и с силой ударялась в следующий пенный порог. В таком потоке не выжить никому.

– Что встали?! – закричал лейтенант на подчиненных. – Быстро по обоим берегам вниз по течению. Найти тело!

Самолет шел над сплошной пеленой облаков. Шелестов смотрел в иллюминатор, видел, как светлеет небо, как наливается красным цветом восток, но это зрелище его совсем не радовало. Грозовой фронт замедлил скорость, отбросил самолет с курса немного южнее. И теперь выйти к точке десантирования удастся не сразу. Пилоты это понимали и уже высказали Шелестову свое мнение. Обернувшись, Максим Андреевич посмотрел на группу. Оперативники безмятежно спали. Сосновский откинул назад голову, и его тонкие черты лица казались расслабленными и какими-то мягкими. Буторин положил на руки голову, и его седой ежик волос покачивался в такт движению самолета, когда тот чуть бросало из стороны в сторону. А вот Коган мог и не спать. Он мог просто сидеть с закрытыми глазами. По Борису никогда не поймешь, какое у него настроение, о чем он думает. Всегда непроницаемое носатое лицо, немного в беспорядке темные жесткие волосы. И в любой момент он мог открыть глаза и задать какой-то неожиданный вопрос, касающийся предстоящей операции. Но, наверное, Коган тоже сейчас спал.

В сплошной пелене облаков вдруг стали появляться разрывы. Шелестов различил внизу гористую местность, покрытую лесами. Промелькнула лента реки с блестками отражающихся лучей восходящего солнца. Открылась дверь кабины, и к Шелестову, придерживаясь за натянутые под потолком грузовые тали, подошел штурман.

– Товарищ подполковник, через пятнадцать минут мы окажемся в районе выброски. Приготовьтесь. Мы потом сразу постараемся уйти в облака. Если их воздушное наблюдение не засечет нас, то и ваша высадка останется в тайне.

– Вы уверены, что не ошиблись с координатами? Есть гарантия, что мы в нужном квадрате?

– Пятьдесят на пятьдесят, – покачал штурман головой. – У меня приказ вас сбросить в том районе, но вы можете сами принять решение. И тогда будем возвращаться.

– Нет, будем прыгать!

Штурман вернулся в кабину, а оперативники зашевелились на своих сиденьях, разбуженные голосами. В самолете приходилось говорить очень громко, чтобы перекричать гул моторов.

– Ребята! – приказал Шелестов. – Готовность пятнадцать минут!

Оперативники стали проверять парашюты, привязанное снаряжение, и тут самолет резко дал крен на левый борт, пол ушел из-под ног, а моторы взревели так, что, казалось, вот-вот оторвутся крылья. Все вцепились в спинки кресел и сиденья. Транспортник кидало из стороны в сторону. Он то проваливался вниз, то с натугой взбирался все выше и выше. Никто не разговаривал. Обсуждать было нечего, оставалось только догадываться, что происходит, и надеяться на лучшее. Первая пулеметная очередь вражеского самолета прошила борт в полуметре от Шелестова.

– Надо прыгать! – крикнул Буторин. – Еще немного, и самолет собьют. Или высоту потеряем!

– Не дури! – заорал в ответ Сосновский. – Его мотает, как… цветок в проруби. Воздушным потоком кинет на фюзеляж или сомнет купол. Или под винт затянет!

Шелестов хотел сказать, что согласен с Сосновским, но тут со стороны кабины послышался какой-то шум. Там что-то гудело и свистело. Поднявшись из своего кресла, Шелестов с трудом добрался до кабины пилотов. Он падал и снова вставал, обдирал руки, но все же добрался до двери. И когда он распахнул ее, то в лицо ему ударил поток холодного воздуха. Ухватившись за дверной проем, Шелестов с трудом удерживал равновесие. Пилот склонился на штурвал. По штурвалу на пол стекала кровь. Штурман с залитым кровью лицом держал ручку управления, пытаясь снизить высоту. Он повернул голову к Шелестову и простонал: «Помогай… сил нет».

Оперативник отстегнул ремни и стащил убитого пилота с кресла на пол. Заняв его место, он ухватился за штурвал. Самолет шел на снижение, но внизу были только горы и лес. Шелестов несколько раз пытался докричаться до раненого штурмана, но тот то терял сознание, то поднимал голову и снова тянул руль на себя, выдерживая угол посадки. И тут впереди по курсу вдруг показался разрыв в сплошном лесном океане. Это был какой-то луг или выпас. Сплошная зеленая трава и небольшой уклон. Хватит или не хватит поля для посадки, Шелестов не знал. Штурман, стиснув зубы, стал выводить самолет на поляну. Он только подсказывал Шелестову, чтобы тот помогал… тяни или отпусти немного.

Земля быстро приближалась, она неслась навстречу, покрытая густой травой, камнями. Камни очень беспокоили Шелестова, но он понимал, что ничего с этим поделать не может. И выхода у них иного нет, кроме как садиться сейчас и здесь. Первый удар пришелся на правое шасси. Машина подпрыгнула и тут же коснулась земли левым шасси. Штурман сбросил обороты, или это Шелестову только показалось. Он вцепился в штурвал, хотя понимал, что от штурвала и его действий ничего не зависит. «Тормози», – прохрипел летчик. Тормоза скрипели и хрипели, самолет подскакивал. На него и неслись деревья, которые росли на краю этой огромной поляны. А дальше, насколько видел Шелестов, был крутой спуск вниз, почти обрыв. Очередной сильный удар под днищем, и Шелестов с силой ударился грудной клеткой в штурвал. Он поперхнулся, закашлялся, упираясь руками в приборную панель. Но тут сквозь боль он вдруг понял, что машина стоит, чуть покачиваясь, и больше никуда не катится.

Прокашлявшись, потирая грудную клетку, Шелестов откинулся на спинку пилотского сиденья и закрыл глаза. Но так перед его глазами по-прежнему все прыгало и плясало. «Нет, – подумал он, – глаза лучше открыть». Сзади послышались голоса, и Шелестов с трудом повернул голову.

– Ну, из тебя пилот, как из Когана балерина, – покачал Буторин головой. – Что с летунами?

– Пилот погиб, а штурман нас вот спас…

Шелестов замолчал на полуслове, повернувшись к штурману. Тот сидел, свесив голову набок и с закрытыми глазами. Оперативник поднялся, поправил голову летчика, положив ее на спинку сиденья прямо, потом проверил пульс на шее и облегченно вздохнул.

– Он просто сознание потерял, – сказал Шелестов. – Тащите, ребята, аптечку. Они нам жизнь спасли. Так что доложить надо будет по возвращении, как и что было. Поняли, кто вернется, тот и доложит. Штурмана надо перевязать. Он потерял много крови, пока сажал самолет.

– Ну-ну, – хмуро остановил командира Коган. – Все вернемся, и все доложим. Рапорта напишем, чтобы к орденам представили, пусть кого и посмертно, дети гордиться будут.

– Эмоции выражать заканчивайте, – сказал Сосновский. – Война. И перед нами задача стоит. Уходить надо. Тот летчик, что нас сбил, сообщит своим, и через полчаса тут будет рота автоматчиков с собаками. Полетную карту заберите.

Штурман пришел в себя, когда его вытащили из самолета и уложили на траву под деревьями. Кровь остановили. Из серьезных ранений было только пулевое в бедро. Кожу на голове рассекло осколком, но рана была неопасная. Шелестов присел рядом с летчиком, когда оперативники посадили того у дерева и налили в кружку крепкого горячего чая.

– Как тебя зовут, капитан?

– Валентин Осипов, товарищ подполковник, – держа кружку двумя руками, ответил штурман. – Что с командиром? Погиб?