И опять дрогнуло пространство, с трудом выпростав из себя дорогу. Но эту дорогу можно было пройти только пешком и никак иначе, весь смысл ее был в трудном преодолении пространства, да и начала она не имела, так же как и конца. Люта с Гизелой и на этот раз оказались внутри музыки, вот только пряди звуков, плавные, словно речные водоросли, словно обтекали их. Тонкая женская рука с четкими венами, крепкая и загорелая, с коротко подстриженными ногтями, уверенно отводила музыку в сторону. Кому принадлежала рука, я не видел, лицо женщины было скрыто дорожным капюшоном, но мне почему-то казалось, что она улыбается.

– Труде-страннице молился, – негромко сказал богун Тихон. – Вон ты у нас какой, бард-дорожник, правильный. Знаешь, что в путь, не помолившись, не выходят, дороги не будет. Только гитара у тебя немного не так настроена. Для песенки годится, сыграть дорогу тоже, а для нашего дела – нет. У тебя первая струна глухо звучит.

Я обиделся. Во-первых, струны мне дал не кто иной, как богун Левон, во-вторых, выбрал из клубка жил подходящие я сам, сам же и настраивал инструмент. На слух я не жалуюсь, и фальшивить моя гитара никак не могла. Вон недавно что вытворяла, хотя дороги и не получилось, но все равно было впечатляюще. Правда, первая струна и впрямь, как я заметил, слегка дребезжала, но другой-то подходящей струны у меня не было. Самую тонкую из всех поставил. Обычно таких мелочей слушатели даже и не замечают, а тут какие-то богуны, и вот на тебе!

– Снимай-ка струну, сынок, сейчас я тебе другую дам. – Тихон переглянулся с Левоном, потом удалился куда-то в глубь могилы и скоро воротился с небольшим деревянным ящичком в руках. – Вот посмотри здесь, может, что и отыщешь.

В ящичке на черной бархатной подушечке лежала серебристая жилка-струна. Тоненькая, такую бы и на лютню не грех поставить певуньей. На конце уже была сделана аккуратная петелька, так что бери и ставь.

Я снял старую струну, свернул ее в желтое колечко и поставил новую. Потом попробовал строй. Теперь никакого дребезга не было и в помине, гитара звучала чисто и по-весеннему звонко.

– Вот так-то лучше! – улыбнулся Тихон. – Звенит Иванова жилка, слышишь, как звенит? Чисто и радостно, а если надо, то и грозно зазвучит.

– Так что это человеческая жила, что ли? – Я отдернул руку от струн, словно они внезапно раскалились.

– Божья, – поправил меня Левон. – Теперь у тебя на гитаре все струны из божьих жилок.

– Ничего себе! – воскликнул потрясенный Гонза. – Вот это круто! Ну, теперь ты, Авдюха, всех переиграешь! С божьими-то струнами!

– В первый раз слышу, чтобы струны из божьих жил делали, – признался я. – Нейлон там всякий, сталь, бронза, серебро, кишки даже или еще какие-нибудь жилки, я имею в виду животных, но не божьи же!

– А струны, они и должны быть божьи жилки, – засмеялся старый богун. – А как же иначе?

Видно, и вправду могила всех примиряет, потому что когда мы рано утром вышли из Подорожников, простившись с гостеприимными обитателями местного кладбища, то почувствовали друг к другу если не приязнь, но уж симпатию как минимум. Впрочем, я-то ни к кому неприязни не испытывал и раньше, а вот мои полуаймы, или, как их назвал богун Тихон, обочницы, стали относиться друг к другу заметно лучше. Впрочем, меня они все равно обдавали холодом при каждом удобном случае, так что могильная магия здесь, может, и ни при чем, все дело в общей антипатии ко мне сближает, знаете ли. Хотя я так толком и не понял, чем же досадил этим милым дамам.

Теперь мы шли, не прижимаясь к берегу, мы расхрабрились и спрямляли путь, где только могли. К полудню мы уже отмахали километров двадцать, осторожно перебрались через блестящие, накатанные железнодорожные пути, рельсы при этом низко и сердито гудели, хотя поездов никаких и в помине не было, и вышли на опушку леса. За лесом простирался широкий луг. Здесь, на опушке, богун Левон разрешил сделать короткий привал. Мы принялись разводить костерок, чтобы отдохнуть и перекусить. Однако не тут-то было.

Внезапно откуда-то со стороны далекого леса на той стороне луга послышался невнятный шум, который, приблизившись, распался на стоны и резкие гортанные возгласы, торчащие из общего гомона, словно камни на перекате. Мы быстренько притоптали костерок, укрылись в небольшой лощинке и стали смотреть.

На поле прямо перед нами выходили две группы людей, точнее, одна небольшая толпа и одна группа. Толпа состояла, очевидно, из жителей окрестных деревень. Они походили на беженцев, только все почему-то были одеты в белые рубахи, словно помирать собрались. Мужчины, женщины, дети и старики понуро брели по полю, подгоняемые нетерпеливыми криками своих преследователей. Впрочем, преследователями этих людей назвать было трудно, потому что молодые мужчины, из которых она преимущественно состояла, вели себя не как преследователи, а скорее как пастухи, выгоняющие скотину в поле. Они были не агрессивны, а попросту деловиты и, похоже, хорошо знали, что делают и зачем.

– Прячьтесь, – сказал Левон, – пока нас не заметили.

– Ты чего? – удивился Гонза. – Да я этих фраеров одной левой, если, конечно, Костян маленько поможет.

– Тихо. – Богун, похоже, вовсе не шутил. – С этими фраерами, как ты их назвал, лучше не связываться, похоже, мы нарвались на бесстрашников. А от них, окаянных, всего можно ожидать.

Гонза, видимо, был наслышан о бесстрашниках, потому что сразу же заткнулся и принялся сноровисто распаковывать свой громадный рюкзак. Из рюкзака он выволок дубовое ложе здоровенного самострела, вслед за ложем на весеннем солнышке появился короткий многослойный деревянный лук с костяными накладками и скрученной из толстенных жил тетивой. Браток умело примастрячил лук к темному от времени дубовому ложу и принялся споро крутить рукоять бронзового ворота. Раздался скрип, наконец самострел был взведен. Короткая стрела с позеленевшим медным наконечником легла в желоб, мягко щелкнула прижимная пластина, Гонза довольно хмыкнул и осторожно положил взведенный самострел рядом с собой. Госпоже Арней, похоже, сие изделие древних зарайских умельцев было хорошо знакомо, видимо, еще вчера оно было одним из центральных экспонатов музея, которым она имела удовольствие заведовать. Госпожа Арней тихо прошипела «Ворюга», но больше никаких действий не предприняла. Браток довольно ухмыльнулся, словно ему комплимент отвесили, и снова полез в рюкзак. На этот раз из необъятных брезентовых недр появилась небольшая бронзовая мортирка, калибром этак ладони в полторы, с длинным кривым прикладом, заканчивающимся окованным медью рогом. Гонза с натугой воткнул рог в сыру мать-землю и, пыхтя, разложил рядом с собой прочую огненную снасть, холщовый мешок с порохом, войлочные пыжи, латунный ковшик-мерку и добрую дюжину бронзовых же бомбочек с торчащими сверху запальными фитилями. Каждая из бомбочек была размером с детский кулак. Если, конечно, это был Гонзин кулак, и ребеночку уже стукнуло лет осьмнадцать. Потом запасливый браток похлопал себя по карманам, нашел коробок спичек, положил рядом с собой и наконец счел приготовления к бою законченными. На получившийся натюрморт он смотрел с искренним удовольствием, прямо художник, а не конкретный пацан. Впрочем, каждый конкретный пацан в глубине души немного художник. Баталист, в натуре.