— Черт возьми, да мы уже были по уши в дерьме, когда оно попало в вентилятор. Вопрос в том, чего это стоило Сандосу.

— Всего, — тотчас признал Винченцо Джулиани, но не отвел взгляда от окна своего кабинета. Уставясь в темноту позади двора или на свое отражение в стекле, он добавил: — Я не нуждаюсь в напоминаниях, отец Железный Конь.

Наконец отвернувшись от окна, он прошел за мерцающий письменный стол из орехового дерева, однако не сел.

— И уж не знаю, почему это важно, но святейший папа настаивает, чтобы Сандос вернулся на Ракхат, — произнес Джулиани тоном, который не терпит возражений. — Его святейшество указывает, что за последние сорок лет достигнуть Ракхата пытались шесть кораблей, а преуспели в этом лишь два, напрямую связанные с Сандосом. Геласиус III усматривает в этом божественное провидение.

Вытянув обутые в ботинки длинные ноги и зажав хрустальный бокал в огромной руке, Железный Конь смотрел, как отец Генерал кружит по комнате, неслышно ступая по бесценному старинному ковру.

— Ну и что предлагает его святейшество? — с ухмылкой спросил Дэнни. — Мы усадим Сандоса на приборную панель нашего корабля, точно пластикового Иисуса, и таким способом избежим столкновений с межзвездной пылью? Упакуем его косточки вместе с перьями какой-нибудь птахи в мешочек-амулет и будем уповать, что корпус не рассыпется?

— Вы закончили? — негромко спросил Джулиани.

Железный Конь кивнул, не смутившись и даже не думая раскаиваться.

— Папа полагает, что Сандос должен вернуться на Ракхат, дабы узнать, зачем его вообще туда направили. По его мнению, Эмилио Сандос — возлюбленный Господа.

Дэнни задумчиво поджал губы.

— Как сказала святая Тереза: «Если вот так Бог обращается со своими друзьями, то неудивительно, что у Него их мало».

Подняв бокал на уровень глаз, Железный Конь вгляделся в его содержимое, затем сделал последний глоток, оставив на дне, как всегда поступал, немножко виски, — после чего отставил стакан.

— Превосходный напиток! Восхищен вашим вкусом, — заметил он, но его следующие слова не допускали компромисса: — Сандос нездоров в медицинском смысле, эмоционально нестабилен и умственно ненадежен. Миссии он не нужен.

— Дэнни, он самый крепкий человек, которого я когда-либо знал. Если б ты видел, каким он был год или даже несколько месяцев назад. Если б ты знал, как он… — Удивленный тем, что спорит, Джулиани осекся. — Сандос полетит на этом корабле, отец Железный Конь. Causa finita. Вопрос закрыт.

Он направился к выходу, но Железный Конь не шелохнулся. Как Гранд-Титон.[15]

— Вы настолько его ненавидите? — с любопытством спросил Дэнни, когда Джулиани коснулся рукой двери. — Или он вас так пугает, что вы даже не хотите делить с ним планету?

Слишком изумленный, чтобы просто уйти, отец Генерал застыл с приоткрытым ртом.

— Нет. Дело не в этом.

Железный Конь помолчал, затем задумчивое выражение на его некрасивом лице сменилось спокойной уверенностью и он сказал:

— Отправка Сандоса на Ракхат — это цена отмены Поражения в правах, верно? Все, что мы должны сделать, — это ублажить папу! Посадить одного несчастного, старого, разбитого экс-иезуита на следующий отлетающий корабль, а выигрыш, проигрыш или ничья — не важно, транжир примут в лоно святого Петра, под звон ватиканских колоколов и сияние ангелов, поющих осанну. Прозвучал басистый смешок. — Доминиканцы будут в ярости. Это отличная сделка, отец Генерал, — сказал Дэнни Железный Конь, улыбаясь с сердечностью волка в конце голодной зимы. — Черт возьми, на сей раз это вы станете тем, кто делает историю.

Стоя в дверях, Джулиани вспомнил, что одно время было модным внутрь стилизованного под народный стиль интерьера, с мебелью из сосны и железными петлями, встраивать домашнюю электронику: снаружи все такое уютное, теплое, а в глубине — начинка, выполняющая молниеносные вычисления. — Ты первоклассный сукин сын, Дэнни, — приятным голосом произнес Джулиани, выходя из кабинета. — Я рассчитываю на это.

Пока стихали шаги старика, Дэниел Железный Конь сидел неподвижно. Затем встал и, снова взяв с тяжелого серебряного подноса свой стакан, впервые в жизни осушил его до дна, слыша двусмысленный смех Винченцо Джулиани, эхом отдававшийся в каменном коридоре.

Деревня Кашан

2046, земное время

— Супаари привез кое-кого домой! — радостно позвала Кинса, когда баржа ненадолго причалила к причалу Кашан.

Прилепившаяся к обрыву деревня находилась на расстоянии неполного дня пути от Кирабаи, и все это время Супаари провел, блаженно подремывая на согретых солнцами досках палубы вместе с пассажирами-руна, не строя планов, не думая ни о чем, держа на руках малышку Ха'аналу да болтая с Кинсой и попутчиками. Сгрузив свой багаж, он бросил взгляд вверх, на руна, высыпавших из высеченных в камне жилищ, и улыбнулся, когда они хлынули по скалистым тропкам к речному берегу, точно весенний поток.

— Сипадж, Кинса: они беспокоились о тебе, — сказал он девушке, прежде чем ответил на прощальный крик рулевого баржи, исчезающей в южном рукаве реки.

Но вакашани столпились вокруг самого Супаари — все они раскачивались, дети пищали. «Сипадж, Супаари, — был главный рефрен, — тебе здесь небезопасно».

С трудом он восстановил некое подобие порядка, громким голосом перекрывая сумбурный гомон руна, и в конце концов убедил всех подняться в самую большую комнату, предназначенную для собраний, где он мог их нормально выслушать.

— Сипадж, народ, — заверил Супаари, — все будет хорошо. Не из-за чего поднимать такой фиерно.

Он заблуждался, причем по обоим пунктам.

Декларация достигла его родного города, Кирабаи, всего через несколько часов после отплытия баржи, когда восстановили поваленную бурей радиобашню. Инброкарское правительство объявило Супаари изменником. Хлавин Китери, ныне Предполагаемый Верховный, требовал жизнь Супаари в расплату за убийство всей семьи Китери и какого-то человека по имени Ира'ил Вро, о котором Супаари никогда не слышал. А в Кашан уже явился охотник за головами.

— Сипадж, Супаари, — сказала одна из старейшин, — акушерка Пакварин послала нам слово. Она воспользовалась твоими деньгами, чтобы нанять гонца.

— Поэтому, когда пришел охотник, мы уже знали, — прибавила другая женщина, а затем все заговорили хором:

— Сипадж, Супаари, Пакварин тоже умерла.

Конечно, подумал он, закрыв глаза. Пакварин знала, что я этого не делал… И хотя свидетельство руна почти ничего не значит.

— Ее взял охотник, — сказал кто-то. — Но ее гонец это видел и пришел к нам.

И снова поднялся крик:

— Тебе здесь небезопасно!

— Сипадж, народ! Кое-кто должен подумать! — взмолился Супаари, прижав уши к голове, чтобы заглушить галдеж.

Ха'анала уже была голодна, тычась мордочкой в плечо Кинсы, но перепуганная девушка лишь бессмысленно раскачивалась.

— Кинса, — сказал Супаари, положив ей на голову свою руку, все еще лишенную когтей, — дитя мое, вынеси малышку наружу и покорми. Провизия в багаже. — Снова повернувшись к старейшинам, он спросил: — Охотник, который сюда пришел, где он сейчас?

Внезапно наступила пугающая тишина. Ее нарушила юная женщина.

— Кое-кто его убил, — сказала Джалао ВаКашан.

Если бы она разразилась пением, Супаари был бы ошеломлен меньше. Он переводил взгляд с одного лица на другое, видя подтверждение в раскачивании и ерзании тел, и думал: «Мир сошел с ума».

— Джанада говорят: должен быть баланс, — произнесла Джалао, не опуская ушей.

Ей было, наверно, семнадцать. Выше, чем сам Супаари, и столь же сильная. Но без когтей. Как же она…

— Рождение за рождение, — говорила Джалао. — Жизнь за жизнь. Смерть за смерть. Кое-кто сделал баланс за Пакварин.

Супаари откинулся на свой хвост, точно безродный пьяница. Он слышал о подобных случаях — были и другие руна, смевшие убивать джана'ата, хотя после этого большинство мятежников отбраковывали. Но здесь, в Кашане? Да как такое возможно!..