Доктор Дональдсон покачал головой:

− Этого я не могу сказать. Все зависит от телосложения, от разных причин. Но последние открытия медицины помогут нам облегчить ее страдания.

− Мой отец! − сказала Маргарет, задрожав.

− Я не знаком с мистером Хейлом. Поэтому мне трудно дать совет. Но я полагаю, вы можете сообщить вашему отцу то, что вам угодно. Скорее мои визиты, с которыми я буду приходить к вам время от времени, − хотя боюсь, что не смогу ничего сделать, а только облегчить страдания, − а также множество самых незначительных случайностей могут разбудить его тревогу, усилить ее, поэтому его все же лучше подготовить. Более того, моя дорогая юная леди… я видел мистера Торнтона, и я уважаю вашего отца за жертву, которую он принес, тем не менее, как я полагаю, он ошибся. Ну, на этот раз − все, если вы удовлетворены, моя дорогая. Только помните, когда я приду снова, я приду как друг. И вы должны научиться считать меня другом, потому что знакомство при таких обстоятельствах значит больше, чем годы светского общения.

Маргарет не могла ответить ― ее душили слезы, но она крепко пожала ему руку при прощании.

«Что за чудесная девушка! − подумал доктор Дональдсон, сидя в своем экипаже. − Кто бы мог подумать, что такая маленькая рука может быть такой сильной? Мускулы кисти хорошо развиты… Она настоящая королева! Как гордо она откинула голову, когда заставляла меня говорить правду, а затем наклонила ее, чтобы внимательно слушать. Бедняжка! Я должен проследить, чтобы она не переутомилась. Хотя, поразительно, сколько страданий могут вынести такие хрупкие создания. Эта девушка по-настоящему смелая. Ни обморока, ни истерики. Она бы не опустилась до этого, только не она! И это сила воли привела ее в сознание. Будь я на тридцать лет моложе, я бы тут же упал к ее ногам. Но сейчас слишком поздно. А! Вот мы и у Арчеров», − так он и вышел из экипажа, готовясь служить благу больного всей своей мудростью, опытом, с сочувствием, как будто в целом мире для него не было ничего более важного.

Тем временем Маргарет вернулась на минуту в кабинет отца, чтобы вновь набраться сил, прежде чем подняться наверх к матери.

− О, мой Бог, мой Бог! Но это ужасно! Как я перенесу это? Такое тяжелое заболевание! И нет надежды! О, мама, мама! Лучше бы я никогда не ездила к тете Шоу и не провела бы все эти бесценные годы вдали от тебя! Бедная мама! Сколько она, должно быть, вытерпела! О! Я умоляю, тебя, Господи, пусть ее страдания не будут такими сильными, такими ужасными! Как я переживу ее страдания? Как я смогу вытерпеть папины муки? Ему нельзя все рассказывать, не все сразу. Это убьет его. Но я не хочу терять ни одной лишней минуты вдали от моей дорогой, любимой мамы.

Она поднялась наверх. Диксон не было в комнате. Миссис Хейл лежала, откинувшись в кресле, завернувшись в мягкую белую шаль и надев чепец, отдыхая после визита доктора. Ее лицо было бледным и изможденным, но спокойным, и это спокойствие поразило Маргарет.

− Маргарет, ты так странно выглядишь! В чем дело? − спросила миссис Хейл, но когда догадка вдруг осенила ее, она добавила почти сердито:

− Ты не виделась с доктором Дональдсоном и не задавала ему вопросы, не правда ли, дитя?

Маргарет не ответила, только с тоской посмотрела на мать. Миссис Хейл сдвинула брови.

− Он, конечно, не нарушил бы данное мне слово, и…

− О, да, мама, конечно. Я заставила его. Это из-за меня, это я виновата, − она опустилась на колени возле матери и схватила ее руку, она бы ни за что не отпустила ее, хотя миссис Хейл и пыталась ее выдернуть. Маргарет продолжала целовать ее, омывая своими горячими слезами.

− Маргарет, это неправильно. Ты знала, что мне не хотелось, чтобы тебе говорили, − но как будто устав от борьбы, миссис Хейл оставила свою руку в ладонях Маргарет и спустя какое-то время слегка сжала пальцы. Это приободрило Маргарет, и она сказала:

− О, мама! Позволь мне быть твоей сиделкой. Я научусь всему, чему Диксон сможет научить меня. Ты же знаешь, я − твое дитя, и я думаю, что имею право делать для тебя все.

− Ты не знаешь, о чем просишь, − ответила миссис Хейл, вздрогнув.

− Нет, знаю. Я знаю намного больше, чем ты думаешь. Позволь мне быть твоей сиделкой. Во всяком случае, позволь мне попробовать. Никто не сделает это так усердно, как я. Это будет такая помощь, мама.

− Мое бедное дитя! Хорошо, попробуй. Ты знаешь, Маргарет, Диксон и я думали, ты будешь избегать меня, если узнаешь…

− Диксон думала! − сказала Маргарет презрительно. − Диксон не могла поверить, что я люблю тебя так же, как и она. Я полагаю, она думала, что я одна из тех бедных болезненных женщин, которым нравится лежать на розовых лепестках и обмахиваться веером весь день. Не позволяй фантазиям Диксон отдалять меня от тебя, мама. Пожалуйста, не позволяй! − умоляла она.

− Не сердись на Диксон,− сказала миссис Хейл беспокойно.

Маргарет пришла в себя.

− Нет, не буду. Я постараюсь быть покорной и научиться у нее всему, если только ты позволишь мне делать для тебя все, что я смогу. Позволь мне самой помогать тебе, мама, я так хочу этого. Я воображала себе, что ты забудешь меня, пока я живу у тети Шоу, и плакала, засыпая по ночам с этой мыслью.

− А я все время думала, как ты, Маргарет, будешь терпеть нашу бедность после комфорта и роскоши Харли-стрит, — каждый раз, когда ты приезжала, я стыдилась нашего бедного дома в Хелстоне больше, чем при визите любого незнакомого гостя.

− О, мама, а я так радовалась жизни в Хелстоне. Там было гораздо интереснее, чем на Харли-стрит. Полки с ручками от гардероба, которые становились подносами на праздничных ужинах. А еще старые коробки из-под чая, которые набили и укрыли, и получилась такая замечательная тахта. Я считаю, что та честная бедность в нашем дорогом Хелстоне была самой замечательной частью нашей жизни.

− Я больше никогда не увижу Хелстон, Маргарет, − сказала миссис Хейл, на глазах появились слезы. Маргарет не смогла ответить. Миссис Хейл продолжила:

− Пока я была там, мне все время хотелось уехать из него. Любое другое место казалось приятнее. А теперь я умру вдали от него. Я справедливо наказана.

− Ты не должна говорить так, − сказала Маргарет нетерпеливо. − Доктор сказал, что ты можешь прожить еще годы. О, мама! Мы еще вернемся в Хелстон.

− Никогда. Я должна принять это, как покаяние. Но, Маргарет… Фредерик!

При упоминании этого имени она внезапно вскрикнула так громко, как будто ее пронзила острая боль. Казалось, будто даже сама мысль о нем лишает ее самообладания, разрушает спокойствие, ослабляет до изнеможения. В исступлении миссис Хейл закричала: «Фредерик! Фредерик! Вернись ко мне! Я умираю! Мой маленький первенец, приди ко мне снова!»

Она билась в истерике. Перепуганная Маргарет вышла и позвала Диксон. Диксон пришла раздраженная и обвинила Маргарет в том, что это из-за нее миссис Хейл так разволновалась. Маргарет кротко стерпела слова служанки, молясь, чтобы отец не вернулся сейчас домой. Несмотря на свой страх, она повиновалась всем указаниям Диксон быстро и четко, даже не пытаясь оправдаться. Ее поведение успокоило Диксон. Они уложили миссис Хейл в постель, и Маргарет сидела возле матери, пока та не уснула, после чего Диксон поманила Маргарет из комнаты. С мрачным выражением лица, как будто делала что-то противоречащее своей натуре, она предложила своей молодой хозяйке выпить кофе, который приготовила для нее в гостиной, и стояла за ее спиной, пока Маргарет его не выпила.

− Не будь вы такой любопытной, мисс, вам не пришлось бы волноваться раньше времени. Рано или поздно вы все узнали бы. А теперь, я полагаю, вы обо всем расскажете хозяину. Сколько же заботы мне прибавится по вашей милости!

− Нет, Диксон, − ответила Маргарет печально. − Я не расскажу папе. Он не сможет вынести это, как я, − и в доказательство того, как терпеливо она сносит эту весть, Маргарет расплакалась.

− Эй! Я знала, как это будет. Сейчас вы разбудите вашу маму, а она только спокойно уснула. Мисс Маргарет, моя дорогая, мне пришлось скрывать это много недель. Может, я не люблю ее так же сильно, как вы, но я все же люблю ее больше, чем любой другой мужчина, женщина или ребенок − кроме разве что мастера Фредерика. С тех самых пор, как служанка леди Бересфорд впервые взяла меня посмотреть на нее, одетую в белое платьице, расшитое алыми маками. Я поранила иголкой палец, а она разорвала свой носовой платок и перевязала мне руку, а потом пришла смочить повязку лосьоном, когда вернулась с бала, где она была самой красивой молодой леди из всех. Я никогда никого не любила так, как ее. Я совсем не думала, что увижу ее такой, слабой и больной. Я никого не упрекаю. Многие назовут вас милой и красивой, и тому подобное. Даже в этом дымном месте, где можно ослепнуть от дыма, слепой и то это увидит. Но вы никогда не будете такой красивой, как ваша мать, никогда, даже если доживете до ста лет.