− Ты знаешь, Маргарет, мне действительно начинает нравиться мистер Торнтон.

Маргарет помолчала, а потом выдавила из себя равнодушное:

− Правда?

− Да! Я думаю, он в самом деле совершенствует свои манеры.

Вернув голосу прежнюю силу, Маргарет ответила:

− Он очень добрый и внимательный, без сомнения.

− Удивительно, почему никогда не приходит миссис Торнтон. Она, должно быть, знает, что я больна, раз прислала водяной матрас.

− Полагаю, она знает, как ты себя чувствуешь, от своего сына.

− Все же, мне бы хотелось повидаться с ней. У тебя здесь так мало друзей, Маргарет.

Маргарет понимала, чем обеспокоена миссис Хейл — она желала заручиться добротой женщины по отношению к дочери, которая скоро лишится матери. Но Маргарет не смогла ответить ей.

− Как ты думаешь, — сказала миссис Хейл, помолчав, — ты могла бы пойти и попросить миссис Торнтон навестить меня? Всего один раз, я не хочу причинять беспокойства.

− Я сделаю все, что захочешь, мама… но если… но когда Фредерик приедет…

− Ах, конечно! Мы должны держать двери закрытыми, мы не должны никого впускать. Я даже не знаю, смею ли я желать, чтобы он приехал или нет. Иногда я думаю, что не хочу этого. Иногда я вижу такие ужасные сны о нем.

− О, мама! Мы позаботимся о нем. Я скорее сама буду дежурить у двери, чем допущу, чтобы ему причинили малейший вред. Доверь мне заботу о нем, мама. Я буду оберегать его, как львица оберегает своего львенка.

− Когда от него придет письмо?

− Не раньше, чем через неделю, может и дольше.

− Мы должны отослать Марту заблаговременно. Не нужно, чтобы она была здесь, когда он приедет, чтобы затем пришлось спешно отсылать ее.

− Диксон, конечно, напомнит нам об этом. Я подумала, что если нам понадобится помощь по дому, пока он здесь, мы можем попросить Мэри Хиггинс. Она не сильна в работе, но она — хорошая девочка и приложит все усилия, чтобы хорошо выполнить работу, я уверена. И она бы ночевала у себя дома, и ей не нужно было бы подниматься наверх и знать, кто еще есть в доме.

− Как хочешь. Как захочет Диксон. Но, Маргарет, не употребляй эти ужасные милтонские слова. «Не сильна в работе» — от этого так и веет провинциальностью. Что бы сказала твоя тетя Шоу, если бы услышала, как ты говоришь?

− О, мама! Не пытайся запугать меня тетей Шоу, — ответила Маргарет, смеясь. — Эдит набралась всякого рода армейских словечек от капитана Леннокса, и тетя Шоу никогда не обращала на это внимания.

− Но твои слова — фабричный жаргон.

− Если я живу в промышленном городе, я должна говорить на фабричном языке, когда хочу. Мама, я могу удивить тебя многими словами, которые ты никогда в жизни не слышала. Я даже не уверена, знаешь ли ты, что такое «штрейкбрехер».

− Нет, дитя. Я только знаю, что звучит оно очень вульгарно, и мне не хочется, чтобы ты его употребляла.

− Хорошо, мамочка, не буду. Только тогда вместо него мне придется каждый раз употреблять его толкование.

− Мне не нравится этот Милтон, — ответила миссис Хейл. — Эдит права ― я так больна из-за этого дыма.

Маргарет вздрогнула, услышав слова матери. Ее отец только что вошел в комнату, и она забеспокоилась, чтобы гнетущее впечатление, которое произвели на него последние слова миссис Хейл, не усилилось, не получило никакого подтверждения. Она не знала, слышал ли он, что сказала миссис Хейл или нет. Маргарет поспешно переменила тему разговора, не зная, что за отцом идет мистер Торнтон.

− Мама обвинила меня в том, что я набралась вульгарности после того, как мы приехали в Милтон.

«Вульгарность», о которой говорила Маргарет, относилась только к употреблению местных слов, а само выражение появилось из разговора, который они вели. Но мистер Торнтон нахмурил брови, и Маргарет вдруг поняла, как неверно он может истолковать ее слова. Поэтому, следуя естественному желанию не причинять ненужной боли, она заставила себя выйти вперед и поприветствовать его, продолжая говорить на прежнюю тему, но явно обращаясь к нему.

− Скажите, мистер Торнтон, хотя слово «штрейкбрехер» звучит не очень красиво, разве оно не выразительно? Можно ли обойтись без него, говоря о том, что оно означает? Если употребление местных слов — вульгарно, то в приходе я была очень вульгарна, разве нет, мама?

Маргарет не привыкла навязывать свою тему разговора другим. Но сейчас ей так хотелось, чтобы мистер Торнтон не почувствовал раздражения, случайно услышав ее слова, что еще не договорив, она покраснела от осознания сделанного, тем более, что мистер Торнтон, казалось, едва уловил суть или смысл того, о чем она говорила, и прошел мимо нее сдержанным, чопорным шагом, чтобы поговорить с миссис Хейл.

Увидев мистера Торнтона, Маргарет вспомнила, что миссис Хейл хотела видеть его мать и доверить Маргарет ее заботе. Маргарет, сидя в нестерпимом молчании, сердилась и укоряла себя за то, что ей так тяжело сохранить сердце спокойным, когда мистер Торнтон находится рядом, и мать тихо просит, чтобы миссис Торнтон пришла и навестила ее. Лучше всего будет, если она придет поскорее, — завтра, если это будет возможно. Мистер Торнтон обещал, что его мать на днях посетит миссис Хейл, поговорил немного, а затем собрался уходить. И движения Маргарет, и ее голос, казалось, сразу же освободились от невидимых оков. Он не взглянул на нее, и все же каким-то образом он знал, где она находится, и если случайно его взгляд останавливался на Маргарет, он ненадолго задерживался на ней. Если она говорила, он не уделял внимания ее словам, но его следующая реплика, обращенная к кому-то еще, была предопределена тем, что она сказала. Иногда это был ответ на ее замечание, обращенный к другому собеседнику, как будто не имеющий к ней отношения. Его манеры не были плохими от невежества; это были намеренно плохие манеры, — таким образом он давал понять, что все еще обижен. Позже он сам пожалел об этом. Что же касается Маргарет, то она думала о нем больше, чем раньше, но не с любовью, а с сожалением. Она жалела, что ранила его так глубоко, и хотела бы вернуться к прежней противоречивой дружбе. Она понимала, что в те времена он испытывал к ней уважение, так же как и к остальным членам ее семьи. И сейчас она как будто молча извинялась за свои чересчур жестокие слова, которые были следствием поступков в день бунта.

Но мистер Торнтон сильно обиделся на эти слова. Они звенели в его ушах, и он гордился, что поступил справедливо, проявив доброту к ее родителям. Он ликовал, показывая собственную силу, когда заставлял себя встречаться с ней лицом к лицу, всякий раз придумывая, что могло бы доставить удовольствие ее матери и отцу. Он думал, что ему тяжело будет видеть ту, которая так сильно оскорбила его, но он ошибался. Находиться с ней в одной комнате, ощущать ее присутствие было сладостной мукой. Но, как я уже говорила, он был недостаточно проницателен и беспристрастен, анализируя мотивы своих поступков.

Миссис Торнтон пришла в дом Хейлов на следующее утро. Несчастной миссис Хейл стало намного хуже. Неожиданная перемена — этот очевидный шаг к смерти — случилась ночью, и вся семья испугалась, увидев, как побледнело и осунулось ее лицо за двенадцать часов страданий. Миссис Торнтон, которая не видела ее несколько недель, сразу смягчилась. Она пришла только потому, что сын попросил ее об одолжении, но вооружилась горьким чувством оскорбленного достоинства по отношению к семье, воспитавшей Маргарет. Она сомневалась, что миссис Хейл серьезно больна. Она сомневалась, что так уж необходимо немедленно удовлетворять каприз этой леди, жертвуя собственными планами на день. Миссис Торнтон заявила сыну, что желала бы, чтобы Хейлы никогда не приезжали в Милтон, чтобы он никогда не знакомился с ними, чтобы бесполезные языки, вроде латыни и греческого, никогда не были придуманы. Он молча выслушал ее слова, но когда она закончила свою обличительную речь против мертвых языков, он спокойно, коротко и решительно повторил свою просьбу: он хотел бы, чтобы его мать пошла и навестила миссис Хейл в назначенное время — наиболее удобное для больной. Миссис Торнтон неохотно подчинилась желанию своего сына, любя его сильнее за подобное проявление чувств, но в душе по-прежнему считая, что он чрезмерно великодушен, не разрывая отношения с Хейлами.