− Я прочитаю тебе главу?

− Да, пожалуйста! Может, поначалу я и не пойму смысла. Он покажется недостижимым, но когда вы дойдете до слов, которые мне нравятся… до слов утешения… я их услышу, и они лягут мне в душу.

Маргарет начала читать. Но Бесси беспокойно металась. Если в одно мгновение она, прилагая усилие, слушала чтение Маргарет, то в следующее мгновение ее охватывало сильное беспокойство. Наконец она воскликнула:

− Не читайте дальше. Это бесполезно. Мыслями я далека от бога, я не могу не думать со злостью о том, что ничего уже нельзя изменить… Вы наверняка слышали о бунте на Мальборо? На фабрике Торнтона?

− Твоего отца там не было, верно? — спросила Маргарет, покраснев.

− Не было. Он бы отдал свою правую руку, чтобы этого не произошло. Это его доконало. Бесполезно говорить ему, что дураки всегда поступают безрассудно. Никто из них не подавлен так сильно, как он.

− Но почему? — спросила Маргарет. — Я не понимаю.

− Вы знаете, что он член комитета в этой злополучной забастовке. Союз назначил его потому, — я скажу, хотя мне и не следует этого говорить, — что его считают серьезным человеком и справедливым до мозга костей. Он и другие члены комитета составили свой план. Они собирались держаться вместе до конца. Что решило большинство, с тем должны были согласиться остальные, нравилось им это или нет. Это было последним средством. Народ поддержал бы их, если бы увидел, как они стараются молча переносить все страдания. Потому что стоит только появиться слухам о драке или потасовке — даже со штрейкбрехерами — и забастовке конец, как это случалось уже много раз. Они пытались уговорить людей держаться подальше от штрейкбрехеров. Что бы ни произошло, комитет приказал всем членам Союза лечь и умереть, если будет нужно, но не причинять насилия. Они были уверены, что народ пойдет за ними. И кроме того, комитет знал, что он прав, требуя от людей послушания, не желая смешивать справедливость и насилие, пока народ сам не может отделить одно от другого. Как и я уже больше не могу отделить вкус лекарства от вкуса желе, которое вы дали мне, чтобы я смешивала их. Каким бы вкусным ни было желе, а вкус лекарства я все равно ощущаю. Ну, я много уже вам рассказала и очень устала. Вы просто подумайте сами, каково теперь отцу, когда все сорвалось из-за такого дурака, как Баучер. Он нарушил приказы комитета и сорвал забастовку, он такой же предатель, как Иуда. Но отец поквитался с ним прошлой ночью. Он предупредил его, что пойдет в полицию и скажет, где можно найти зачинщика бунта. Он передаст его прямо в руки фабрикантов, чтобы те сделали с ним все, что угодно. Он покажет всем, что настоящие лидеры забастовки не такие, как Баучер, а уравновешенные, серьезные люди — хорошие рабочие и примерные граждане, которые дружат с законом и судом и поддерживают порядок. Они лишь хотят получать справедливое жалованье. Они не будут работать — даже если будут умирать с голода — пока не получат то, что им причитается, но не причинят вреда ни собственности, ни жизни. Потому что, — Бесси понизила голос, — говорят, что Баучер бросил камень в сестру Торнтона и едва не убил ее.

− Это неправда, — сказала Маргарет, — это не Баучер бросил камень, — она сначала покраснела, а потом побледнела.

− Так вы там были? — спросила Бесси слабым голосом, она говорила с остановками, как будто речь давалась ей с трудом.

− Да. Не беспокойся. Продолжай. Только это не Баучер бросил камень. Но что он ответил твоему отцу?

− Он не мог сказать ни слова. Он так дрожал от истощения, что я не могла даже смотреть на него. Я слышала, как он тяжело дышит, и в какой-то момент даже подумала, что он рыдает. Но когда отец сказал, что сдаст его полиции, он закричал, ударил отца кулаком в лицо и вылетел, как молния. Отец сначала был оглушен, поскольку не ожидал, что Баучер — такой слабый в выражении чувств — может его ударить. Отец немного посидел, приложив руку к глазам, а потом направился к двери. Я не знаю, откуда у меня взялись силы, но я вскочила со скамьи и вцепилась в него. «Отец! Отец! — закричала я. — Ты никогда не донесешь на этого беднягу, обезумевшего от голода. Я не отпущу тебя, пока ты мне не скажешь, что не будешь этого делать». «Не будь дурочкой, — ответил он, — слова действуют на некоторых сильнее, чем поступки. Я и не думал доносить полиции на него, хотя, клянусь… он этого заслуживает. Я не собираюсь делать ничего подобного, если кто-то кроме меня уже не сделал эту грязную работу и не сдал его. Но сейчас он ударил меня, я мог бы ответить, чтобы научить других не ссориться со мной. Но если когда-нибудь он перестанет голодать и будет в силах, мы с ним сочтемся, и я посмотрю, как он справится». Отец отстранил меня, потому что я была очень слаба. Его лицо было землистого цвета, в нем не было ни кровинки; мне было больно смотреть на него. До того, как пришла Мэри, я не знала, спала ли я, бодрствовала или лежала без сознания; я попросила ее привести вас ко мне. А теперь не разговаривайте со мной, а просто прочтите главу. Я выговорилась, и мне стало легче. Но я хочу немного подумать о том мире, что так далек от всех этих неприятностей и тревог. Прочтите мне … не проповедь, а главу из Откровения. В нем есть описания, которые я смогу представить, закрыв глаза. Прочтите о Новых Небесах и Новой Земле, и может быть, я забуду обо всем этом.

Маргарет читала мягким тихим голосом. Хотя глаза Бесси были закрыты, какое-то время она слушала — на ее ресницах блестели слезы. Наконец она заснула, вздрагивая и что-то невнятно бормоча. Маргарет укрыла ее и ушла, беспокоясь, что ее давно заждались дома, и все же ей казалось жестоким покидать умирающую девушку.

Вернувшись домой, Маргарет присоединилась к матери в гостиной. Впервые за последние дни миссис Хейл чувствовала себя бодрой и воздавала похвалы водному матрасу, сравнивая его с теми кроватями, на которых ей довелось спать у сэра Джона Бересфорда. Она не знала, как так произошло, но ей казалось, что люди утратили искусство создавать удобные кровати, какие делали во времена ее молодости. Если подумать, это было достаточно легко — нужно было просто использовать один и тот же тип перьев. И все же она не помнила, когда в последний раз спала так хорошо, как в прошлую ночь.

Мистер Хейл предположил, что нужно отдать должное не качеству перин прошлых дней, а энергии молодости, которая придавала отдыху особую прелесть. Но его жена отвергла эту идею.

− Нет, в самом деле, мистер Хейл, у сэра Джона были превосходные кровати. Ну, Маргарет, ты молода и проводишь весь день на ногах, как ты считаешь, современные кровати удобны? Я обращаюсь к тебе. Когда ты лежишь на них, они дают чувство совершенного покоя? Разве ты не мечешься беспокойно, тщетно пытаясь найти удобное положение, и не просыпаешься утром такая же усталая, как и ложилась?

Маргарет засмеялась.

− Сказать по правде, мама, я никогда не думала о своей кровати. Я так устаю за день, что могу заснуть на любом месте. Поэтому я не считаю себя хорошо осведомленной в этом вопросе. Но потом, ты знаешь, у меня не было возможности испробовать кровати сэра Джона Бересфорда. Я никогда не была в Оксенхэме.

− Разве нет? О нет, конечно. Я брала с собой бедного Фредерика, я вспомнила. Я ездила в Оксенхэм только однажды, после замужества, на свадьбу твоей тети Шоу. А бедный маленький Фред был еще совсем маленьким. И я знаю, Диксон была недовольна, что стала няней, столько лет прислуживая леди. Я боялась, что если она вернется вместе со мной в родные места и окажется среди знакомых, она захочет уйти от меня. Но бедный малыш заболел в Оксенхэме — маялся зубками. И так как я была очень занята подготовкой к свадьбе Анны и не очень хорошо себя чувствовала, Диксон пришлось присматривать за ним. С тех пор он стал ее любимцем, и она так гордилась, когда он отворачивался от всех и тянул к ней ручки, что я успокоилась — она никогда и не думала уходить от меня, хотя ее жизнь так отличалась от той, к которой она привыкла. Бедный Фред! Все любили его. Он родился с даром завоевывать сердца. Поэтому я так плохо думаю о капитане Рейде, зная, что он невзлюбил моего дорогого мальчика. Я думаю, это доказывает, что он очень плохой человек. Ах! Твой бедный отец, Маргарет. Он вышел из комнаты. Он не выносит, когда говорят о Фреде.