Маргарет все еще прятала лицо в ладонях, ее пальцы были мокрыми от слез. Миссис Торнтон немного смягчилась.

− Успокойтесь, мисс Хейл. Я допускаю, что если вы объясните все обстоятельства, ваше поведение не будет казаться непристойным.

Ответа не последовало. Маргарет раздумывала, что ей ответить. Ей хотелось остаться с миссис Торнтон в хороших отношениях. И все же она не могла, не смела дать объяснение. Миссис Торнтон не выдержала.

− Мне жаль прерывать наше знакомство, но ради Фанни… как я сказала сыну, если бы Фанни совершила какой-нибудь бесстыдный поступок… или Фанни могла бы увлечься…

− Я не могу дать вам объяснений, − тихо сказала Маргарет. − Я не сделала ничего постыдного, ничего из того, о чем вы думаете или знаете. Я думаю, мистер Торнтон судит меня более милосердно, чем вы, − она с трудом сдерживала всхлипы, − но я верю, сударыня, у вас были добрые намерения.

− Благодарю, − сказала миссис Торнтон, выпрямляясь. − Я не знала, что в моих намерениях сомневаются. Это последний раз, когда я вмешиваюсь. Я вовсе не хотела соглашаться на просьбу вашей матери. Я не одобрила привязанность моего сына к вам, когда только ее заподозрила. Я не считаю, что вы достойны его. Но когда вы скомпрометировали себя во время бунта, сделав себя предметом обсуждения служанок и рабочих, я поняла, что не имею права противиться желанию сына сделать вам предложение, — желанию, которое он, между прочим, не высказывал до того дня, − Маргарет вздрогнула и глубоко вздохнула, на что, тем не менее, миссис Торнтон не обратила внимание. − Он пришел к вам. Вы, очевидно, изменили свое намерение. Я вчера сказала сыну, что подумала, возможно, за столь короткое время вы могли получить письмо или узнать что-то об этом другом возлюбленном…

− Почему вы должны так думать обо мне, сударыня? − спросила Маргарет, с гордым презрением откинув голову назад, как лебедь изгибает свою шею. − Вы больше ничего не можете мне сказать, миссис Торнтон. Я отклоняю любую вашу попытку судить меня за что-то. Вы должны позволить мне уйти.

И она вышла из комнаты с бесшумной грацией обиженной принцессы. Миссис Торнтон обладала достаточной долей природного юмора, чтобы почувствовать нелепость положения, в котором она сейчас оказалась. Ей ничего не оставалось, как уйти. Поведение Маргарет не особенно расстроило ее. Маргарет приняла все возражения миссис Торнтон близко к сердцу, как она и ожидала. Слезы девушки успокоили гостью намного больше, нежели это сделали бы молчание и сдержанность. Возмущение мисс Хейл показало, какой эффект произвели на нее слова миссис Торнтон.»Моя молодая леди», − подумала миссис Торнтон про себя, − «у вас в самом деле крутой характер. Если бы вы с Джоном поладили, ему бы пришлось держать вас твердой рукой, чтобы вы знали свое место. Но не думаю, что вы снова охотно пойдете гулять со своим кавалером в такой поздний час. У вас достаточно гордости и ума для этого. Мне нравятся девушки, вспыхивающие при одном упоминании, что о них говорят. Это показывает, что они не легкомысленны по натуре. А что до этой девушки, она может быть сдержанной, но никогда не будет легкомысленной. Я отдам ей должное. Фанни может быть легкомысленной, но не смелой. В ней, бедняжке, совсем нет смелости».

Утро мистера Торнтона выдалось не таким удачным, как у его матери. Она, во всяком случае, выполнила поставленную перед собой цель. Он же пытался понять, в каком он теперь положении: какой ущерб принесла ему забастовка. Большая часть его капитала была вложена в новые и дорогие станки. Он также закупил много хлопка, чтобы выполнить крупные заказы. Но из-за забастовки он ужасно запаздывал с их выполнением. Даже с теми рабочими, которые давно у него трудились и были достаточно опытны, он не был уверен, что справится в срок. Неопытность ирландцев, которым еще приходилось учиться, когда нужно было работать, беспокоила мистера Торнтона.

Хиггинс пришел со своей просьбой в неподходящее время. Но он обещал Маргарет сделать это во что бы то ни стало. Поэтому он стоял, прислонившись к стене, час за часом, переминаясь с ноги на ногу, хотя его гордость была ущемлена, недовольство росло с каждой минутой, а сам он становился все более угрюмым. Наконец засов резко поднялся, и из ворот вышел мистер Торнтон.

− Я бы хотел переговорить с вами, сэр.

− Я сейчас не могу, приятель. Я и так опаздываю.

− Тогда, сэр, полагаю, я дождусь, когда вы вернетесь.

Мистер Торнтон уже был далеко. Хиггинс вздохнул. По крайней мере, не зря. Перехватить его на улице − это единственный шанс увидеть «хозяина». Если бы Хиггинс позвонил в звонок сторожки или даже поднялся в дом и спросил мистера Торнтона, его могли бы попросту направить к надсмотрщику. Поэтому он по-прежнему стоял у ворот, не удостаивая никого ответом и лишь коротко кивая нескольким рабочим, которые узнали его и заговорили с ним, когда толпа хлынула с фабричного двора во время обеденного перерыва, и бросая сердитый взгляд на ирландских «штрейкбрехеров». Наконец вернулся мистер Торнтон.

− Как! Вы все еще здесь?!

− Да, сэр. Мне нужно поговорить с вами.

− Тогда пойдемте. Постойте, мы пройдем через двор. Рабочие еще не вернулись, поэтому мы сможем спокойно поговорить. Эти умельцы, как я понял, еще на обеде, − сказал он, закрывая дверь сторожки.

Он остановился поговорить с надсмотрщиком. Последний тихо заметил:

− Я полагаю, вы знаете, сэр, что этот человек − Хиггинс, один из лидеров Союза рабочих. Он произнес ту речь в Херстфилде.

− Нет, я не знал, − ответил мистер Торнтон, быстро оглянувшись на своего спутника.

Он знал Хиггинса только по имени, но слышал, что он большой смутьян.

− Пройдемте, − сказал он, его тон стал грубее, чем раньше. «Такие люди, как он, − подумал Торнтон, − мешают торговле и вредят тому городу, где живут. Они просто демагоги, любители власти любой ценой».

− Ну, сэр! Что вы хотите от меня? − спросил мистер Торнтон, повернувшись к Хиггинсу, как только они оказались в конторе фабрики.

− Меня зовут Хиггинс…

− Я знаю это, − прервал его мистер Торнтон. − Что вы хотите, мистер Хиггинс? Вот вопрос.

− Я хочу работать.

− Работать! Значит, ты − славный парень, и пришел ко мне просить работу? И ты не страдаешь от избытка наглости, это очевидно.

− У меня есть враги и клеветники. Но я никогда не слышал, чтобы кто-либо из них называл меня чересчур скромным, − ответил Хиггинс. Его больше разозлил тон мистера Торнтона, чем его слова.

Мистер Торнтон увидел на столе письмо, адресованное ему. Он взял его и прочел. Закончив читать, он взглянул на Хиггинса и спросил:

− Чего ты ждешь?

− Ответа на вопрос, который я задал.

− Я уже ответил. Не трать мое время.

− Вы намекнули, сэр, на мою наглость; но меня учили, что следует отвечать или «да» или «нет», когда меня вежливо спрашивают. Я был бы вам благодарен, если бы вы дали мне работу. Хэмпер скажет, что я хорошо работаю.

− Я бы не советовал ссылаться на Хэмпера, приятель. Я уже слышал больше, чем тебе бы хотелось.

− И все же я бы рискнул. Самое худшее, что скажут, что я сделал то, что считал лучшим, даже во вред себе.

− Тогда тебе лучше пойти к Хэмперу, чтобы он дал тебе работу. Мне пришлось уволить сотню моих лучших рабочих только потому, что они пошли за тобой и тебе подобными. И ты думаешь, я возьму тебя? С тем же успехом я могу кинуть горящую головню в хлопок.

Хиггинс повернулся, чтобы уйти. Потом, вспомнив о Баучере, он опять повернулся к мистеру Торнтону, решившись на самую величайшую уступку, на которую был способен.

− Я обещаю вам, хозяин, что не скажу ни слова против вас, если вы будете справедливы к нам. И я обещаю больше − я обещаю, что когда увижу, что вы говорите неверно и поступаете несправедливо, я сначала поговорю с вами лично, и это будет честное предупреждение. И если вы и я не сойдемся во мнениях о вашем поступке, вы можете уволить меня в течение часа.

− Честное слово! Ты высокого мнения о себе! Хэмпер лишился такого человека! Как же он позволил такому мудрецу уйти?