− Иди ко мне, — сказала Маргарет, снимая малыша с буфета. Она приложила свои часы к его ушку и спросила Николаса, виделся ли он с мистером Торнтоном.

Выражение его лица тут же изменилось.

− Да! — ответил он. — Я виделся с ним и много услышал от него.

− Он отказал вам? — с грустью спросила Маргарет.

− Конечно. Я знал, что так и будет. Не стоит ждать милости из рук хозяев. Вы здесь чужая и посторонняя и, похоже, не знаете их обычаев, но я-то знал.

− Мне жаль, что я спросила вас. Он разозлился? Он не говорил с вами так же грубо, как Хэмпер, не правда ли?

− Он был не слишком вежлив! — ответил Хиггинс, снова вращая монетку больше для собственного развлечения, чем для забавы детей. — Не беспокойтесь, я остался при своем. Завтра я пойду искать работу. Я был с ним вежлив, насколько мог. Я сказал ему, что пришел к нему второй раз не потому, что я хорошего мнения о нем, а потому, что вы посоветовали мне прийти, и я благодарен вам.

− Вы сказали ему, что это я послала вас?

− Я не называл вашего имени. Думаю, что не называл. Я сказал: женщина, которая думала о вас лучше, посоветовала мне прийти и посмотреть, правда ли что ваше сердце не из камня.

− И он..? — спросила Маргарет.

− Сказал, чтобы я передал вам не совать нос в чужие дела… только посмотрите, как она крутится, ребятки!.. И прибавил несколько весьма любезных слов. Но не беспокойтесь. Мы остались при своем. Я лучше буду разбивать камни на дороге, чем позволю этим крошкам умереть от голода.

Маргарет посадила вырывающегося из ее рук Джонни обратно на буфет.

− Мне жаль, что я попросила вас пойти к мистеру Торнтону. Я разочарована в нем.

Позади них послышался легкий шум. Она и Николас обернулись одновременно — на пороге стоял мистер Торнтон с выражением недовольства и удивления на лице. В смятении Маргарет быстро прошла мимо него, не сказав ни слова, только низко поклонившись, чтобы скрыть внезапную бледность лица. Он так же низко поклонился в ответ, а затем закрыл за ней дверь. Торопясь к миссис Баучер, она услышала звук закрывающейся двери, и ей показалось, что он стал последней каплей, переполнившей чашу ее унижения. Мистер Торнтон был слишком рассержен, встретив Маргарет в доме Хиггинса. У него было доброе сердце — «не из камня» — как выразился Николас. Но гордость не позволяла ему открыто проявлять доброту. Он не хотел прослыть мягкосердечным, но желал, чтобы все считали его справедливым. Он понял, что был несправедлив, презрительно разговаривая с тем, кто с покорным терпением прождал пять часов у ворот фабрики. Этот человек дерзко отвечал ему, но и он сам ответил на дерзость грубостью. За это «смутьян» даже понравился ему — мистер Торнтон осознал собственную раздражительность и понял, что они с Хиггинсом, возможно, стоят друг друга. И, кроме того, мистер Торнтон не мог забыть те пять часов ожидания, что Хиггинс провел у ворот. У него самого не было свободных пяти часов, и все же он отвлекся на час или два от своих обычных размышлений ― тяжелых, словно физический труд, ― и собрал более точные сведения о своем визитере. Он вскоре убедился, что все, что сказал Хиггинс — правда. И эта правда, словно волшебное заклинание, пробила его душевную броню и проникла до самого сердца. Терпение этого человека, благородство его побуждений заставили мистера Торнтона забыть привычные рассуждения о справедливости и послушаться своей проницательности. Он пришел к Хиггинсу сказать, что может предложить ему работу. Его больше рассердило присутствие там Маргарет, нежели ее последние слова, поскольку он понял, что она была той самой женщиной, которая заставила Хиггинса прийти к нему. Он боялся позволить себе думать о ней, считая, что поступает так просто потому, что ему это кажется правильным.

− Значит, эта леди была той самой женщиной, о которой вы говорили? — с негодованием спросил мистер Торнтон у Хиггинса. — Могли бы сказать, что это была она.

− И тогда, быть может, вы бы стали разговаривать более вежливо. Что бы сказала ваша мать, если бы услышала, как вы говорите, что все бедствия из-за женщин? Может быть, она велела бы вам прикусить язык?

− И конечно, вы сказали это мисс Хейл?

− Конечно, сказал. По крайней мере, я полагаю, что сказал. Я сказал ей, что вы просили ее не вмешиваться в то, что касается вас.

− Чьи это дети, ваши? — из тех сведений, что он получил, мистер Торнтон ясно представлял, чьи это были дети. Но он чувствовал себя неловко и решил сменить тему разговора.

− И не мои, и мои.

− О них вы говорили мне сегодня утром?

− А вы сказали, что моя история — может, правда, а, может и нет, но уж слишком невероятная? ― ответил Хиггинс резко. ― Хозяин, я не забыл.

Мистер Торнтон помолчал минуту, а потом сказал:

− Я тоже помню, что сказал. Я не имел права так говорить. Я не поверил вам. Я бы не смог заботиться о детях другого человека, если бы он поступил со мной так, как, я слышал, поступил с вами Баучер. Но я знаю теперь, что вы сказали правду. Я прошу прощения.

Хиггинс не повернулся и не сразу ответил. Но когда он заговорил, его тон смягчился, хотя сами слова были все еще грубыми.

− Вы не имеете права вмешиваться в то, что произошло между мной и Баучером. Он мертв, и мне жаль. Вот и все.

− Да, это так. Вы согласитесь работать у меня? Я пришел за этим.

Хиггинс поколебался, и упрямство едва не взяло верх над здравым смыслом. Он знал, что если не ответит, мистер Торнтон не повторит свой вопрос. Хиггинс посмотрел на детей:

− Вы назвали меня наглецом, лжецом и смутьяном, и с долей правды вы могли бы сказать, что время от времени я склонен выпить. А я называл вас тираном и упрямым бульдогом, и бессердечным и жестоким хозяином. Вот так. Но ради детей… Хозяин, вы думаете, мы можем поладить?

− Ну, — ответил мистер Торнтон, улыбаясь, — я предлагаю вам не дружбу. Но есть одно утешение. Никто из нас не сможет высказаться друг о друге хуже, чем мы это сделали сейчас.

− Это правда, — задумчиво ответил Хиггинс, — я думал, с тех пор как увидел вас, что вы не проявите ко мне сострадания, поскольку меньше всего я ожидал его от вас. Но, возможно, я поспешно судил. Такая работа по мне. Поэтому, хозяин, я приду. И более того, я благодарен вам, для меня это много значит, — сказав это с внезапной искренностью, он поднял голову и впервые за все это время посмотрел на мистера Торнтона.

− И для меня — тоже много, — сказал мистер Торнтон, пожимая Хиггинсу руку. — Только помните, вы не должны опаздывать, — продолжил он, опять превращаясь в хозяина. — Я не потерплю лентяев на фабрике. Мы строго наказываем их штрафами. И если я хоть раз узнаю, что вы опять затеваете смуту — уволю. Теперь вы знаете, на что вы согласились.

− Сегодня утром вы говорили о моей мудрости. Полагаю, ее я могу брать с собой, или вы бы предпочли, чтобы я оставил свой ум дома?

− Поразмыслите, как следует: если вы будете вмешиваться в мои дела, можете убираться вместе со своим умом.

− Мне нужно не много ума, чтобы определить, где заканчиваются мои дела и начинаются ваши.

− Ваши дела еще не начались, а мои все еще остаются при мне. До свидания.

Прежде чем мистер Торнтон миновал дом миссис Баучер, Маргарет вышла из дверей. Она не заметила его, а он шел за ней следом несколько ярдов, восхищаясь ее легкой и элегантной походкой, ее стройной и грациозной фигурой. Но внезапно это простое чувство удовольствия было погублено, отравлено ревностью. Ему хотелось догнать ее, поговорить с ней, посмотреть, как она ответит ему — теперь она должна знать, что и он знает о другой ее привязанности. Ему также хотелось — но именно этого желания он и стыдился — чтобы она узнала, что он оценил ее мудрость, когда она направила к нему Хиггинса просить работу, и что он раскаивается в своем утреннем решении. Мистер Торнтон подошел к ней. Она вздрогнула.

− Позвольте мне сказать, мисс Хейл, что вы довольно преждевременно выразили свое разочарование. Я взял Хиггинса на работу.

− Я рада, — холодно ответила она.