− А разве вы не считаете себя жителем Милтона? — спросила Маргарет. — Я думала, вы гордитесь своим городом.

− Признаюсь, что не вижу, чем можно гордиться. Если вы приедете в Оксфорд, Маргарет, я покажу вам места, которыми можно гордиться.

− Вот! — сказал мистер Хейл. — Мистер Торнтон придет к нам сегодня на чай, а уж он гордится Милтоном так же, как вы — Оксфордом. Вы оба должны постараться отнестись друг к другу более терпимо.

− Я не хочу быть более терпимым, благодарю вас, — ответил мистер Белл.

− Мистер Торнтон придет к нам на чай, папа? — тихо спросила Маргарет.

− Либо к чаю, либо чуть позже. Он не уточнил. Он попросил нас не ждать его.

Мистер Торнтон решил, что не будет спрашивать у матери, удалось ли ей поговорить с Маргарет. Он был бы вполне удовлетворен, просто зная, что этот разговор состоялся. Рассказ матери о том, как все прошло, только рассердил и огорчил бы его, хотя он все время осознавал, как выглядит случившееся с точки зрения миссис Торнтон. Он старался не упоминать имя Маргарет. Обвиняя, ревнуя, отрекаясь от нее, мистер Торнтон мучительно любил ее против своей воли. Он видел ее во сне. Ему снилось, как она, танцуя, подошла к нему с распростертыми объятиями и с той легкостью и веселостью, из-за которых он возненавидел ее, несмотря на то, что был очарован ею. Но образ Маргарет, утративший самую суть ― ее самобытный характер, как будто какой-то злой дух вселился в ее обличье, так глубоко поразил его воображение, что когда он проснулся, он едва ли мог отличить Уну от Дуэссы,[36] и антипатия, которую он испытывал к последней, казалось, скрыла и обезобразила первую. И все же мистер Торнтон был слишком горд, чтобы признаться в своей слабости, избегая встреч с Маргарет. Он не станет намеренно искать возможности оказаться в ее обществе и не будет уклоняться от встреч с нею. Чтобы убедить себя в силе своего самообладания, в этот день он затягивал все дела. Он заставлял себя совершать каждый шаг медленно и обдуманно. И когда он пришел к Хейлам, время перевалило за восемь. В кабинете он обсудил несколько деловых вопросов с мистером Беллом. Мистер Белл, сидя у огня, продолжал разглагольствовать, хотя все дела были решены, и они уже давно могли бы подняться наверх. Но мистер Торнтон ни словом не обмолвился о том, что им пора перейти в другую комнату. Он сердился и считал мистера Белла самым скучным собеседником. Мистер Белл, в свою очередь, втайне вернул ему комплимент, решив, что не встречал более грубого и неучтивого человека, чем мистер Торнтон, утратившего и разум, и манеры. Услышав легкий шум в комнате наверху, они наконец поднялись туда. Войдя, они увидели, что Маргарет, держа перед собой раскрытое письмо, страстно пересказывает его содержание отцу. Когда вошли джентльмены, она немедленно отложила листок в сторону. Но обостренный слух мистера Торнтона уловил несколько слов, которые мистер Хейл сказал мистеру Беллу.

− Письмо от Генри Леннокса. Оно очень обнадежило Маргарет.

Мистер Белл кивнул. Маргарет покраснела, когда мистер Торнтон взглянул на нее. В этот момент его самым большим желанием было подняться, выйти из комнаты и больше никогда не переступать порог этого дома.

− Мы думали, — сказал мистер Хейл, — что вы и мистер Торнтон приняли совет Маргарет и попытались изменить друг друга, раз вы так задержались в кабинете.

− И вы думали, что от нас ничего не останется, кроме убеждений, как остались хвосты от котов из Килкенни.[37] Прошу, скажите, чье убеждение будет самым жизнестойким?

Мистер Торнтон не имел понятия, о чем они говорят, и посчитал ниже своего достоинства поинтересоваться. Мистер Хейл вежливо просветил его.

− Мистер Торнтон, этим утром мы обвинили мистера Белла в оксфордской средневековой нетерпимости к своему родному городу. И мы… Маргарет предположила, что ему пойдет на пользу общение с милтонскими промышленниками.

− Прошу прощения. Маргарет считала, что это милтонским промышленникам пойдет на пользу немного пообщаться с жителями Оксфорда. Разве не так, Маргарет?

− Я думала, что вам обоим пойдет на пользу общение друг с другом. Я не уверена, моя ли это была идея или папина.

− Поэтому понимаете, мистер Торнтон, нам пришлось совершенствовать друг друга, сидя в кабинете, вместо того, чтобы обсуждать исчезнувшие семьи Смитов и Харрисонов. Тем не менее, я хочу внести свою лепту. Меня интересует, когда вы, жители Милтона, намерены жить. Кажется, что всю свою жизнь вы собираете средства для существования.

− Под жизнью, я полагаю, вы подразумеваете наслаждение.

− Да, наслаждение… Я не определяю точно, какое именно, потому что полагаю, нам следует рассмотреть обычное удовольствие как самое простое наслаждение.

− Мне бы хотелось определить природу наслаждения.

− Ну! Наслаждение досугом… наслаждение властью и влиянием, которое дают деньги. Вы все время боретесь за деньги. Для чего они вам?

Мистер Торнтон помолчал. Потом сказал:

− На самом деле я не знаю. Но деньги — это не то, за что я борюсь.

− А тогда за что?

− Это вопрос по существу. Мне придется открыться такому вопрошателю, и я боюсь, что не готов к этому.

− Нет! — сказал мистер Хейл. — Давайте не будем затрагивать личность в наших вопросах. Никто из вас не образец. Каждый ― индивидуальность.

− Я не уверен, следует ли рассматривать ваши слова как комплимент или нет. Мне бы хотелось быть типичным представителем Оксфорда с его красотой, ученостью и величавой старинной историей. Что вы скажете, Маргарет, должен ли я быть польщен?

− Я не знаю Оксфорда. Но существует разница между представителем города и представителем его горожан.

− Совершенно верно, Маргарет. Теперь я вспоминаю, вы были против меня сегодня утром и предпочли мне жителей Милтона и промышленников.

Маргарет заметила, как в мимолетном взгляде мистера Торнтона промелькнуло удивление. Ее беспокоило, какое толкование он может придать словам мистера Белла. Мистер Белл продолжил:

− Ах! Я бы хотел показать вам нашу Хай-стрит… нашу площадь Рэдклиффа. Я уже не упоминаю про наши колледжи, позволяя мистеру Торнтону не упоминать о фабрике, рассуждая об очаровании Милтона. У меня есть право ругать свой родной город. Не забывайте, что я родом из Милтона.

Мистера Торнтона рассердили слова мистера Белла больше, чем он ожидал. Он был не в настроении шутить. В другое время он получил бы удовольствие от брюзгливого неодобрения мистера Белла, порицавшего город, где вся жизнь противоречила тому, к чему он привык. Но сейчас мистер Торнтон был достаточно уязвлен и попытался защитить то, что никогда не подвергалось такой серьезной критике.

− Я не считаю Милтон образцовым городом.

− Даже его архитектуру? — лукаво спросил мистер Белл.

− Да! Мы слишком заняты, чтобы рассматривать обычную внешнюю красоту.

− Не говорите «обычную внешнюю красоту», — кротко произнес мистер Хейл. — Она впечатляет нас всех, с детства…каждый день нашей жизни.

− Подождите немного, — сказал мистер Торнтон. — Вспомните, мы не из породы греков, для которых красота была всем, и с которыми мистер Белл мог бы поговорить о свободной жизни и безмятежном наслаждении. Я не презираю их, но и не пытаюсь подражать. Во мне течет тевтонская кровь. В этой части Англии в ней почти нет примеси другой крови. Мы сохранили многое из их языка и характера. Мы смотрим на жизнь не как на время для наслаждения, а как на время для действий и стремлений. Наша слава и наша красота происходят из нашей внутренней силы, которая помогает нам победить материальные затруднения и еще большие трудности. Здесь, в Даркшире, мы — тевтонцы, так или иначе. Мы ненавидим законы, придуманные для нас кем-то и где-то. Мы хотим, чтобы нам позволили самим отстаивать свои права, вместо того, чтобы постоянно вмешиваться со своим несовершенным законодательством. Мы настаиваем на самоуправлении и возражаем против централизации.