«Ну хватит, – подумал я, – пора и честь знать». Но тут я заметил большой кувшин с густым красным напитком. Такого напитка я ни разу не видел. Решил попробовать, хотя мне совсем не хотелось пить. Я взял стакан, налил немного, стал пить, у питья был вкус свеклы, и вдруг слышу звук ключа, повертывающегося в замке. Я быстро вылил в раковину то, что еще оставалось в стакане, открыл кран и вымыл его. В дверь вошла девочка в школьной форме примерно моего возраста и сразу же бросила свой портфель, еще на пороге. Вдруг она заметила меня и испуганно остановилась, словно подумала, что зашла не в ту квартиру, я сделал несколько шагов в ее сторону, весь красный, размахиваю черной сумкой и быстро, чтобы она не стала кричать или что-нибудь такое, сказал: «Твой папа послал меня за сумкой, он ее забыл и дал мне ключ». Она ничего не ответила, только улыбнулась приятной такой улыбкой, и я сразу увидел, что она и правда его дочь, но очень красивая, глаза черные, большие, а волосы светлые. Немножко маленькая, но очень красивая. Немного толстая, но очень красивая. Жаль, что я увидел ее, теперь мне ее не забыть. Она из тех, в которых я влюбляюсь заранее, еще не успев как следует их рассмотреть. Она сказала: «Ты хочешь пить?» А я ответил: «Нет», осторожно, чтобы не задеть ее, прошел мимо, крепко зажав сумку под мышкой, и убежал.

Уже через полчаса я был внизу, в городе, по дороге в гараж. Но меня вдруг осенила идея. Я зашел в магазин строительных инструментов и попросил сделать мне ключ от их квартиры. Потом вернулся в гараж и сразу же отдал ему сумку и ключ и сдачу с десяти лир. А сам в ботинке нащупываю ступней второй ключ.

Он, конечно, ничего не заподозрил, улыбается мне так же, как его дочь.

– Спасибо, прекрасно. Так быстро…

И отдал мне эту сдачу.

Вот и все.

Вот уже конец декабря. Прошло больше двух месяцев, как закончилась война. Каждый день я все еще надеюсь получить от него какой-нибудь знак, но знака нет. Может быть, мы ему просто надоели? Но где он? Ася почти не упоминает его, но мне кажется, что она ждет, чтобы я нашел его. Я часто кружу по улицам, может, увижу хотя бы его маленький «моррис». Как это может бесследно пропасть машина? Как-то раз я увидел голубоватый «моррис» и поехал вслед за ним, пока он не остановился около Техниона. Из него вышел элегантно одетый старик и гневно посмотрел на меня.

Разумеется, не проходит и дня, чтобы я не спустился к дому в Нижнем городе – посмотреть, не открыли ли там ставни или окно. Но квартира на втором этаже сохранялась в том же виде, в каком он оставил ее в первый день войны. Иногда я не ограничиваюсь наблюдением с улицы, а вхожу, поднимаюсь по лестнице, чтобы постучать в дверь. На первом этаже находится постоянно закрытый склад одежды, принадлежащий какому-то магазину, на втором, кроме бабушкиной, есть еще одна квартира. Там живет одинокая вдова, она внимательно следит за мной. Только начинаю я подниматься по лестнице, как дверь ее квартиры приоткрывается и она подглядывает за мной. Молча смотрит, как я стучу в дверь, жду немного и спускаюсь вниз. Сначала я не обращал на нее внимания, но через некоторое время решил попробовать извлечь из нее какие-нибудь сведения.

Она отнеслась ко мне очень подозрительно. Видела ли она Габриэля Ардити? Нет. Не знает ли она, есть ли изменения в состоянии бабушки? Не знает. Где вообще она лежит? Откуда ей знать? Я объясняю ей, что я друг Габриэля и с начала войны ничего о нем не знаю.

Она задумывается на мгновение, а потом сообщает мне название учреждения, где лежит старуха. В больнице для хроников, недалеко от Хадеры.

Это грузная женщина, глаза у нее светлые, над верхней губой растут усики. Она все еще смотрит на меня с недоверием.

– Не найдется ли у вас случайно ключа от квартиры?

Нет, у нее нет ключа, она отдала его Габриэлю.

– Наверно, придется взломать дверь, – шепчу я, рассуждая вслух.

– Тогда я немедленно вызову полицию, – говорит она сразу, не раздумывая.

– Кого? – улыбаюсь я.

– Полицию.

– Что это вдруг?

– С чего бы это вам взламывать тут двери? Этот дом даже не принадлежит вашему другу…

Она стояла непреклонная, как скала, у своей двери, не было никаких сомнений в том, что она вызвала бы полицию.

Я ушел.

Через несколько дней я приехал туда поздно ночью. Бесшумно поднялся по лестнице и, не зажигая света, попытался тихонько открыть дверь ключами, которые подобрал в гараже. Но не прошло и нескольких минут, как соседняя дверь открылась – соседка в ночной рубашке и с чепцом на голове смотрит на меня со злостью.

– Снова вы…

Я решил не отвечать, не обращаю на нее внимания, продолжаю свои напрасные попытки открыть дверь ключами, которые держу в руке.

– Сейчас вызову полицию…

Но я не отвечаю; она следит за моими неудачными попытками.

– Не пойти ли вам навестить старуху, может, она согласится дать вам ключ?

Я молчал, ничего не ответил, но эта идея сейчас же засела у меня в голове. А почему бы и нет, в сущности? Я продолжал пробовать ключи. В конце концов медленно спустился вниз, так и не зажигая света.

Не прошло и двух дней, а я уже посетил больницу для хроников. Старый, окруженный зеленью дом стоит посреди апельсиновой плантации, на окраине поселка. Я зашел в приемную и назвался родственником госпожи Армозо, пришел, мол, навестить ее. Сразу же позвали заведующую. Энергичная цветущая женщина моего возраста радостно приветствовала меня.

– Наконец-то пришел кто-то, мы уже боялись, что ее совсем забыли. Вы тоже ее внук?

Странно, как это меня могли принять за ее внука.

– Нет, я родственник совсем дальний… Габриэль Ардити навещал ее?

– Да, но вот уже несколько месяцев, как он не дает о себе знать.

– Каково ее состояние? До сих пор не пришла в себя?

– До сих пор, но, по-моему, есть улучшение. Пойдемте со мной, посмотрите, как ее кормят…

И она взяла меня под руку, проводила в одну из палат и подвела к ее кровати.

Итак, она все-таки существует, эта бабушка. Завернута в белое, похожа на большой шар. Сидит в своей кровати и смотрит вокруг диким взглядом. У нее длинные, еще темные волосы, они разбросаны по плечам, на шее повязана большая салфетка, и низкорослая медсестра с очень темной кожей, наверно кочинская[20] еврейка из соседнего поселка репатриантов, терпеливо кормит ее с ложки сероватой кашей, похожей на замазку.

Кормить ее было нелегко, она, как видно, не понимала вообще, что ее кормят, и время от времени вдруг отворачивала свое лицо в сторону, как бы разыскивая что-то в окне или на потолке. Иногда она выплевывала пищу, и сероватая жижа размазывалась по ее подбородку. Приходилось тряпочкой осторожно вытирать ее. Что-то горестное было в ее пустых глазах, непрестанно бегающих по палате и останавливающихся иногда на каком-нибудь случайном предмете.

Несколько старух, находившихся в комнате, встали со своих кроватей и подошли к нам, окружили тесным кольцом, глядя на нас с любопытством.

– Каждое кормление занимает почти час, – сказала заведующая с улыбкой.

Я смотрел на нее как загипнотизированный.

– Сколько ей лет? – вдруг спросил я, совсем забыв, что представился как родственник.

– Я уверена, что вы не знаете… даже если вы и родственник… угадайте…

Я стал бормотать что-то.

– Вы не поверите… но мы видели ее метрику еще со времен Османской империи. Она родилась в тысяча восемьсот восемьдесят первом году. Восемьдесят первом. А теперь сосчитайте сами – ей девяносто три года. Ну не чудо ли? Тысяча восемьсот восемьдесят первый… Вы ведь хоть немного знаете историю? Билуим[21] прибыли тогда в страну… Ховевей Цион[22]… начало сионизма… Я уже не говорю о мировой истории. Она просто сокровище… Может быть, она скрывала от вас свой возраст? А волосы у нее до сих пор черные… кожа гладкая… совсем не морщинистая… чудеса… правду сказать. Ведь мы работаем в больнице для стариков, и ни разу не было у нас такой старухи…