Щербак вернулся в свою каюту тогда, когда отчаяние Мити достигло последнего предела. Мальчик, спрятав лицо в руки, сидел за столом неподвижный, будто окаменел. Он ничего не слышал и не замечал. Его плечи вздрагивали. Но это не были рыдания. Казалось, мальчик хочет сделаться ещё меньше, сжимается в комок. Это было тяжёлое зрелище для Алексея Ивановича. Он нахмурился и вполголоса позвал:

— Митя!

Мальчик не пошевельнулся.

— Ты, Митя, не расстраивайся, не плачь. Слезами тут не поможешь. Лишнее это занятие. Слышишь?

— Я не плачу, — тусклым голосом проговорил Митя. — Очень мне надо плакать, если Витька такой… такая, — тут он всё-таки всхлипнул, — такая свинья…

— Вот, так и держать, — одобрил его боцман. — Я так и сказал Оксане Григорьевне: «Нет, Оксана Григорьевна, ошибаетесь, Митя паренёк солидный, он против любого шторма, против любой обиды выстоит».

— Я первый увидел, — сказал всё тем же безжизненным голосом Митя. — Только я не знал, что это перископ… Я думал: какая-то палочка плывёт… А он засмеялся… «И ёлочка, говорит, плывёт»… Потом мы стали смотреть вместе. А он раньше крикнул… Потому что он знает, что это перископ, а я почём знаю…

В тоне, которым были произнесены эти слова, звучало столько отчаяния, что Щербак ещё сильнее поморщился. Трудное дело утешать вот такого малыша: неизвестно, как подойти к нему, на что направить его мысль, но в конце концов Алексей Иванович нашёл, как ему казалось, правильное решение.

— Хорошо, хорошо, Митя, я понимаю! — сказал он. — Плохо поступил Лесков: друга оттолкнул, сам на первое место вылез. Ну, а ты что должен сделать, скажи?

— Я не знаю!

— Ты должен гордость свою показать, вот что. Не можешь доказать, что прав, значит, промолчи. А в другой раз докажи, и всё тут. Докажи, какой ты есть. А плакать брось. Не морское это дело!

Но мысли Мити всё ещё шли своим путём. Он вдруг отнял руки от лица и заревел. Он плакал и говорил, и слёзы мешали ему говорить:

— Да-а! Я хотел… вместе с ним, а он не хочет. А ещё сам говорил: будем дружками-годками, будем всё пополам. А теперь…

Алексей Иванович рассмеялся, растроганный, подхватил Митю, заглянул в его заплаканные глаза:

— Ах ты, рыжик! Ну, не вышло, не получилось пока… Видно, Лесков хочет сам в героях ходить… Что же, пускай пока красуется, а ты успокойся, ты своё возьмёшь. Думаешь, корабль обмануть можно? Нет, на «Быстром» уже все очень хорошо поняли, какой этот Виктор Лесков.

Долго утешал Алексей Иванович своего маленького друга и расстался с ним только тогда, когда Митя немного успокоился, вытер глаза и снова начал улыбаться. Решили так: с Витькой не видеться, не встречаться, дружбу не водить, и пускай живёт как знает. Таких друзей никому не нужно. А когда Митя станет настоящим моряком, он скажет Витьке что-нибудь такое, чтобы юнгу пробрала совесть…

А в это время Виктор Лесков ходил «в героях» с довольно печальным видом. Еле передвигая ноги, последовал он за Костиным-коком в носовой кубрик и забрался в дальний угол, где находилась койка великого кулинара Ионы Осипыча. Утомлённый трудами на камбузе, кок, кряхтя, снял ботинки, со вздохом облегчения прилёг и сказал Виктору:

— Я вздремну, а ты посиди здесь. Не смей по кораблю шнырять.

Он с блаженной улыбкой закрыл глаза и добавил:

— Друг… хм! Всякие, видишь, друзья бывают… Никуда не ходи, нечего тебе со всякими водиться!

— Он не всякий, — пробормотал Виктор.

— Витька, не возражай! — благодушно сказал Иона Осипыч. — Тебя добру учат, а ты фыркаешь…

Он скоро заснул. Виктор вышел из кубрика.

Снова серое и неприветливое небо низко висело над неспокойным морем; снова неподвижные, молчаливые стояли на борту краснофлотцы, следившие за каждой волной. Миноносец продолжал свой путь.

«Где Митя?» — подумал Виктор.

Его потянуло к товарищу. Он сделал несколько шагов к юту и остановился, чувствуя, что не в силах встретиться с Митей. Невидимая преграда стала между ними, и Виктор не знал, как её назвать, как преодолеть. Не знал? Нет, он нашёл бы дорогу, которая могла снова привести его к Мите, но после слов, которые были сказаны им и Костиным-коком, он не только не мог стать на эту единственную правильную дорогу, но даже старался не думать о ней.

— Лесков!

Виктор быстро обернулся и увидел Алексея Ивановича. Боцман внимательно смотрел на мальчика.

— Пройди к командиру, — сказал он. — Командир хочет с тобой поговорить. Его каюта четвёртая по правому борту.

— Есть пройти к командиру, — ответил юнга.

Со стеснённым сердцем направился он к жилым помещениям командного состава.

Дверь четвёртой каюты по правому борту была открыта. На пороге, спиной к Виктору, стоял обладатель чудесного чемодана и быстро говорил:

— Нет, тут же всё ясно… Такие замечательные глаза… Совершенно ясно…

— Благодарю вас, профессор, — раздался густой голос.

— Совершенно, совершенно ясно! — проговорил чудак, закрыл дверь, увидел Виктора и смущённо сказал: — Ах, это ты, мальчик!

Он постучал в дверь и крикнул:

— Мальчик пришёл!

— Прекрасно! Войди, юнга Лесков, — прогудел голос в каюте.

Виктор вошёл. Командир «Быстрого» сидел к нему спиной за столом. Он писал и не скоро повернулся к юнге. Наконец он кончил, пробормотал: «Точка!» — и встал. Виктор увидел очень высокого человека, загорелое лицо, светло-серые глаза. Они резко выделялись на тёмном лице и глядели из-под нависшего лба, как из засады, — настойчиво, внимательно, как показалось Виктору, строго.

— Здравствуй, Лесков! — сказал командир. — Рад с тобой познакомиться.

Он взял со стола лист бумаги, пробежал написанное и протянул мальчику:

— Ты умеешь читать рукописное? Вероятно, с трудом? Я предвидел это. Постарался писать разборчивее. Это текст радиограммы. Ответ на запрос походной редакции военно-морской газеты. Спрашивают фамилию сигнальщика, который обнаружил подводную лодку. Понимаешь? В моём сообщении командованию я не указал фамилии, а газета желает довести её до сведения всего флота. Читай! Это о тебе…

Виктор вглядывался в круглые крупные буквы, но они прыгали, разбегались, как живые. Командир молчал, и это молчание нависло над Виктором, заставило его съёжиться.

— Нет, ты не читаешь, — сказал командир. — Дай сюда. Слушай внимательно!

Он медленно прочитал:

— «Первым обнаружил подводную лодку «синих» пассажир на борту эсминца «Быстрый», воспитанник блокшива Виктор Лесков».

В памяти Виктора возникло лицо Мити — такое, каким он видел его в последний раз, и юнга с силой втянул воздух.

— Всё правильно? — спросил командир.

Виктор молчал.

— Теперь поговорим, — сказал Воробьёв. — Сядь!

Виктор, всё так же не поднимая глаз, сел на диван. Командир прошёлся по каюте.

— На корабле не верят, что лодку первым увидел ты, — чётко проговорил он. — Не верит боцман. Не верит наш пассажир, профессор. Я ответил им: мне нужно поговорить с юнгой, познакомиться с ним лучше. Ты сын моряка?

— Да… — тихо ответил Виктор.

— Он погиб от мины?

— Да…

— Ты знаешь, каким был твой отец? Ты помнишь?

— Нет.

— Тебе рассказывали?

— Папа был смелый…

До сих пор он всегда говорил о своём отце с гордостью, охотно, а теперь ему почему-то было очень трудно отвечать на короткие вопросы командира.

— Он был коммунист?

— Коммунист.

— Он был правдивый человек?

— Да, — с отчаянием прошептал Виктор.

— Иначе не могло быть! Смелость и честность — это одно и то же. Смелый человек не может быть лгуном, а лгун в трудную минуту непременно струсит. Ты, конечно, хочешь быть таким же, каким был твой отец — смелым и честным?

— Да…

— Почему же ты прячешь глаза?

Виктор знал, что стоит ему поднять глаза, и он снова встретит пытливый взгляд этого человека, который говорил так медленно, давая время каждому слову дойти до самого сердца. Всё же он заставил себя посмотреть на командира. Это было очень тяжело, но он сделал это.