— Что ты имеешь в виду?

— Я же сказала, она просит, чтобы Билл украл Императрицу. Я не знаю, для кого. То есть крадет она, а он ей должен помогать.

Лорд Икенхем тихо свистнул. Он понял, что это правда. В конце концов трудящийся достоин пропитания, а значит — кто-то осыплет Лаванду золотом, и она откроет свое бюро. Это ясно, это — несложно, только при чем тут преподобный Катберт? Они, в сущности, незнакомы…

— При чем тут Билл?

— Она его подловила. Сказать вам все как есть?

— Конечно.

Заметив для начала, что таких особ лучше бы варить в кипящем масле, Майра начала свой рассказ.

— Билл пошел гулять, а она подходит. Он говорит: «Хорошая погода», она…

— …отвечает: «Мдау».

— Нет, она отвечает: «Нам надо с вами потолковать, мистер Бейли».

— Бейли? Она его знает?

— Еще как! Она что-то делала для бедных там, у них, и сразу его узнала. У него такое лицо…

Согласившись с тем, что забыть Билла трудно, лорд Икенхем опечалился. Он-то думал, что перед ним — девичья прихоть, а тут такая беда! Если Билл не согласится, Лаванда все скажет леди Констанс и та примет меры. Несчастный пастырь будет извергнут из рая, как Люцифер, денница, сын зари.

— А потом?

— Сказала, чтоб украл Императрицу.

— А он что?

— Послал ее к черту.

— Странный совет для священника.

— Ну, он сказал, что лорд Эмсворт с ним очень добр, а он у лорда Эмсворта гостит, и любит его, и не обидит, и вообще, епископ бы не разрешил красть свиней.

Лорд Икенхем кивнул.

— Да, да, — сказал он. — Суровая жизнь у священников. Украдешь свинью — и все, нет тебе пути. А она?

— Сказала, чтоб он подумал, мерзав… Лорд Икенхем поднял руку.

— Я знаю, какое слово дрожит на твоих устах, — промолвил он, — но не произноси его, удержись. Да, тут есть о чем подумать. Может, ему свернуть шатер?

— То есть уехать? А как же я?

— Это было бы разумней всего.

— Я без него умру. Вы ничего не можете придумать?

— Нам надо выиграть время.

— Как? Эта…

— Pardon!

— … особа просила ответить завтра.

— Завтра? Что ж, пускай он соглашается и попросит два дня, на подготовку.

— Всего два дня!

— За эти два дня я напрягу все свои силы. Редкая проблема устоит против них.

— А если устоит?

— Тогда, — признал лорд Икенхем, — положение будет нелегкое.

Среди других немаловажных замечаний, которых слишком много, чтобы их привести, поэт Драйден[118] (1631–1700) сказал, что у большого — малая причина; и все здравомыслящие люди с ним согласятся.

Если бы к лорду Эмсворту не залетела муха и не стала бы жужжать над его носом, он вряд ли проснулся бы в четверть пятого; а если бы он не проснулся или снова уснул, он бы не лежал, размышляя о юных христианах, и не вспомнил бы совета, который дал ему лорд Икенхем. Память часто подводила его, но не на этот раз.

Пробраться к озеру, сказал лорд Икенхем, подрезать веревки. Чем больше думал об этом хозяин замка, тем больше соглашался с тем, что другого пути нет. Такие люди, как пятый граф, говорил себе граф девятый, такие осторожные, консервативные люди, не решают сгоряча, они сперва обдумывают, а когда уж дают совет, можно не сомневаться в его надежности.

Утро было самое что ни на есть раннее, а в библиотеке лежал один из тех перочинных ножей, которыми закалывают баронетов в соответствующих романах. Нож был острый, граф им порезался два дня назад. Словом, все складывалось прекрасно — если бы не мысли о Констанс.

«Если она узнает…» — подумал он и содрогнулся. Тут подоспел голос, зашептавший на ухо: «Не узнает», и бедный лорд, напротив, встрепенулся. Пыл, вдохновлявший его крестоносных предков при Акре или Дамиетте,[119] поднял его с постели и побудил одеться, если слово это применимо к такому свитеру и таким брюкам. У дверей библиотеки лорд Эмсворт ничем не отличался от тех, кто сокрушал нечестивых.

Когда он уже размахивал ножом, как Артур — Эскалибуром, странная пустота в желудке подсказала ему, что он не завтракал. Несмотря на рассеянность, он догадался, что тут поможет кухня. Теперь он редко там бывал, но в детстве вечно бегал туда, за пирогом, и оттуда, от кухарки. Легко отыскав дорогу, он открыл знакомую дверь, зная, что при всех своих особенностях воду вскипятить сумеет, — и неприятно удивился, ибо в кухне был Джордж.

— Дед! — сказал Джордж не совсем отчетливо, так как жевал.

— Джордж! — сказал лорд Эмсворт, тоже не слишком отчетливо, но по другим причинам. — Как ты рано встал!

Джордж сообщил, что любит вставать рано, можно два раза позавтракать, и спросил, почему встал в этот час его дедушка.

— Я… э… а… — ответил тот. — Бессонница.

— Яичницу зажарить?

— Спасибо, нет. Пойду, пройдусь. Воздух очень хороший. До свиданья, Джордж.

— Пока, дед.

— Пройдусь, — повторил лорд Эмсворт и ушел в большой растерянности.

Сага о подрезанных веревках достигла замка незадолго до завтрака, когда юный христианин, изможденный дурной ночью, пришел к заднему крыльцу и спросил Биджа. Ему он все и поведал. Бидж велел одному из своих подчиненных отыскать для страдальцев новые веревки и сообщил все леди Констанс, та — герцогу, тот — племяннику, а уж тот — лорду Икенхему, который сказал: «Ай-яй-яй, подумать только!»

— Международная банда, не иначе, — прибавил он, на что Арчи ответил, что злоумышленник, несомненно, не любит юных христиан, и лорд Икенхем с этим согласился.

Вообще-то в такой час он должен был идти к гамаку, но пошел к Эмсворту, чтобы его поздравить. Он знал, что победитель сидит в библиотеке, читая трактаты о свиньях, как всегда после завтрака.

В библиотеке лорд Эмсворт сидел, но не читал, а глядел куда-то. Нельзя сказать, что его терзали угрызения; он чувствовал примерно то, что чувствует чикагский бизнесмен старой школы, удачно взорвавший соперника. Вроде бы все в порядке, а все-таки страшновато.

— А, Икенхем… — сказал он. — Доброе утро.

— Для вас, дорогой мой Эмсворт, прекрасное. Только что слышал новости.

— Да?..

— Замок звенит вашей славой.

— Да?..

— Ну, ну, — укоризненно сказал лорд Икенхем, — со мной не стесняйтесь. Вы обрушили меч Гидеона[120] на этих подлецов. Как тут не гордиться!

Лорд Эмсворт не столько гордился, сколько трепетал, глядя сквозь пенсне на стену, словно хотел разглядеть, где же у нее уши.

— Пожалуйста, Икенхем, не говорите так громко!

— Хорошо, буду шептать.

— Да, прошу вас.

Лорд Икенхем сел и понизил голос.

— Ну, рассказывайте.

— А… э…

— Понимаю. Вы — человек действия. Молчаливый. Как Билл Бейли.

— Билл Бейли?

— Один мой знакомый.

— Была такая песенка, правда? «Вернись домой, Билл Бейли». Я ее когда-то пел.

— Жаль, что не слышал вас. Но теперь расскажите лучше о своем подвиге.

— Я очень боялся.

— Чепуха. Вы себя не знаете.

— Боялся, Икенхем. Я думал, что скажет Констанс.

— Она не узнает.

— Вы уверены?

— Как ей узнать?

— Она все узнаёт.

— Но не это. Мы с вами породили одну из великих тайн истории, вроде Железной Маски[121] или «Марии-Целесты».[122]

— Вы ее видели?

— Кого?

— Констанс.

— Мельком.

— Она… э… расстроена?

— Скажем, в ярости.

— Этого я и боялся.

— Совершенно зря. Ваше имя и не всплывало. Подозрения пали на мачьчика, который чистит ножи. Вы с ним знакомы?

— Нет, мы не встречались.

— Зовут его Перси. Видимо, достойная личность. В очень плохих отношениях с этими христианами. Чутко ощущая социальные различия, он смотрел свысока на тех, кто не живет в замке, и это их обижало. Заподозрили его сразу, но он стоял насмерть, пришлось отпустить. Улик совершенно нет.