Не было надобности в особенно глубокомысленных теоретических соображениях, чтобы видеть всю настоятельность коренной реформы тюремного дела. Но для этого мало было обратить внимание на состояние тюрем; требовался человек, который весь отдался бы идее реформы и подробно ознакомил общественное мнение с тем, что делается в местах заключения, неотступно будя его внимание, и личным примером содействовал бы укоренению гуманных взглядов на отверженных членов общества.
Общественное внимание конца XVIII века в Европе было поглощено совершавшимися в то время мировыми событиями, его нелегко было обратить на заброшенный и всеми забытый мир преступников, томящихся в тюрьмах; только гигантской энергии Говарда могло хватить на то, чтобы заставить не только правительства Англии и других государств, но и само общество интересоваться вопросом тюремной реформы, сделать его вопросом неотложным и немедленно приступить к его разрешению. Говард достиг этого не широкими обобщениями, не блеском философской мысли, а лишь тем, что поведал современному ему миру тайны тюремного быта. Не было более или менее важной тюрьмы в Европе, которую Говард не осмотрел бы; понадобилось много лет неутомимого труда, долгих путешествий, чтобы основательно изучить положение тюрем. Но еще более необходимо было для выполнения этой несложной, но колоссально трудной задачи бескорыстное служение высокой идее человеколюбия, полное самоотречения ради доброго дела, – словом, нужен был Говард – этот великий филантроп и бесстрашный герой благотворения.
Глава I
Время и место рождения Говарда. – Происхождение. – Раннее детство. – Первая школа и характер воспитания. – Школа Имза. – Недостаточность образования Говарда. – Его коммерческая деятельность. – Смерть отца Говарда. – Говард на распутье. – Результаты воспитания
Место и время рождения Джона Говарда в точности неизвестны. На статуе, поставленной в честь великого филантропа в соборе Св. Павла в Лондоне, имеется надпись: “Родился в Гакнее, в графстве Миддлсекс, 2 сентября 1726 года”. Точность этой надписи вызывает, однако, большие сомнения. Годом рождения Говарда некоторые считали 1724-й, другие – 1725-й, и наконец, даже 1726 год. Позднейшие биографы, между прочими и Диксон, не решаются дать точного указания на этот счет и полагают, что Говард родился или в 1725-м, или в 1726 году. Такая же неопределенность существует и относительно места рождения великого филантропа. Этим местом считали Гакней (ныне одно из восточных предместий Лондона), другие же полагали, со слов друга Говарда доктора Айкина, что Говард родился в Энфильде; особенно близкий его друг, пастор Пельмер, указывал на Клэптон; наконец, распространенным является мнение о том, что родиной Говарда было поместье Кардингтон, сделавшееся впоследствии его любимым местом пребывания. Вероятнее всего, однако, что Говард родился в поместье отца, Клэптоне, принадлежащем к приходу Гакней.
Немало попыток сделано было со стороны некоторых биографов Говарда, чтобы придать его роду знатность. Поводом к этому могло послужить то, что имя Говард часто встречается в аристократических семьях Норфолков, Суффолков, Карлейлей и других. Но попытки эти не привели ни к каким результатам, и Джон Говард, “герой благотворительности”, должен быть признан одним из тех, которые имеют право сказать: “Я сам себе предок”. Отец его был почтенным купцом в Лондоне и вел оптовую торговлю коврами и обойным товаром. Он успел составить себе приличное состояние и ко времени рождения сына (кроме Джона, у него была еще одна только дочь) удалился из Лондона, прекратив свою торговлю. О матери Говарда сохранилось мало сведений; на воспитание своего сына эта женщина не могла иметь никакого влияния уже потому, что она умерла вскоре после рождения Джона, оставив ему в наследство лишь незавидное физическое здоровье. Отец отдал ребенка кормилице, фермерше в Кардингтоне, и только благоприятные климатические и гигиенические условия сельской жизни дали возможность хрупкому и слабому созданию преодолеть болезни и опасности детства.
О первых годах жизни Говарда известно мало. Лишенный материнского попечения и той теплоты, с которою только материнская любовь согревает детскую душу, располагая ее к общительности, маленький Джон представлял собою существо малообщительное, “сосредоточенное”: слабая физическая организация больше располагала его к задумчивости, к покою, чем к детской резвости.
Нет никаких указаний на отношение к нему отца, и едва ли будет ошибочным предположить, что при всей любви к своему ребенку в отношениях отца было мало нежного, мало заменяющего материнский уход. Аккуратный и деловой как купец, он и к воспитанию своего сына, несомненно, относился с тою же строгостью и сухостью, которая присуща была всем людям его круга и его религиозных воззрений – кальвинистам-диссидентам. Вот почему раннее детство Джона ничем не предвещало замечательного будущего. К склонностям и способностям ребенка не умели прислушиваться, его воспитание, а впоследствии и обучение, было подчинено заранее составленному плану и направлено к определенной цели – сделать из мальчика дельного, честного купца, к чему он по природе своей был так мало склонен. Первоначальное направление, данное воспитанию Джона Говарда, имело большое влияние на его будущую деятельность, всецело поглотившую вторую половину его жизни. С другой стороны, это направление было причиной того, что образование Говарда оказалось недостаточным, и ему приходилось впоследствии во многом его дополнять.
Прежде чем приступить к осуществлению заветных своих стремлений, Говард, бывший по природе и воспитанию весьма строгим к самому себе, не мог не чувствовать пробелов в своем образовании, которые восполнены были лишь впоследствии и с немалым трудом.
О первых годах жизни Говарда лучший его биограф Диксон говорит: “...никто не замечал печати гения на спокойном, болезненном лице маленького Джона; никто по нему не мог бы предсказать великой будущности ребенка, – хотя всякий, знающий этого мальчика, любил его, но эта любовь больше походила на жалость; никто ему не удивлялся, никто его не замечал. Он не останавливал на себе внимания, – если же проблески душевной простоты, скромности и доброты и обращали иногда на себя взоры окружающих, то только случайно и на мгновение. Нравственные, душевные особенности детей редко становятся предметом наблюдения, редко возбуждают удивление в той же мере, в какой замечаются умственные способности ребенка. Прав ли свет, делая такое различие? Широкая нравственная мощь натуры более важна для счастия и благоденствия человечества, чем великий ум; но, к несчастью, одна только сторона человеческой души господствует в мире: диктует законы, председательствует в судбищах и все завоевывает для себя. Спокойный, терпеливый ребенок, прощающий обиды, не привлекает к себе внимания окружающих, не вознаграждается их похвалой, и лишь ребенок бойкий, нетерпеливый, резкий и самоуверенный в своих детских суждениях становится предметом всеобщих ласк, удивления и похвал”.
Когда наступило время позаботиться об обучении Джона, мальчик был отдан в школу пастора Джона Ворслея. При выборе учителя отец Говарда, не имея намерения дать своему сыну какое-либо специальное образование, руководился исключительно своими религиозными воззрениями, и неудивительно, что выбор его пал на человека, не столь сильного в познаниях, сколь крепкого в своих религиозных убеждениях, вполне соответствующих его собственным. В этой школе, несмотря на семилетнее пребывание в ней, юный Джон мало преуспел.
По собственному заявлению Говарда, сделанному много лет спустя, он оставил школу Ворслея, не научившись в ней почти ничему. Нельзя не признать, что малоуспешность первоначального обучения Джона была чрезвычайной. Ее объясняли неспособностью учителя, но такое объяснение едва ли будет достаточным. Вероятно, это зависело также и от самого ученика. Нам кажется, что на развитие и образование Говарда сильно повлияло общее направление, данное его воспитанию и сохраненное филантропом во всю его жизнь: молодой ум Джона старались направить к одному – к твердости и неуклонности в религиозных принципах, его упражняли в беспрекословном подчинении предписаниям религии. Задача первого учителя Говарда состояла, очевидно, не в развитии мышления и ума ребенка, а, если можно так выразиться, в дрессировании души его. Это было спартанское воспитание духа, наподобие спартанского упражнения тела. И кто знает, может быть, влиянию этого скромного сельского учителя, не сумевшего научить мальчика латинской и греческой грамматике – этому краеугольному камню образования первой половины XVIII века в Англии, – мир обязан всеми удивительными подвигами Говарда, поражающими не блеском и широтою замысла, а душевною крепостью, геройством сердца.
