Между тем шум мало-помалу затих. Остался только тот легкий гул, который всегда стоит над замолчавшей толпой.

– Господа горожане и госпожи горожанки! – сказал вошедший. – Мы будем иметь честь представлять и декламировать перед его преосвященством господином кардиналом прекрасную моралите, под названием «Премудрый суд Пресвятой Девы Марии». Я буду играть Юпитера. Его преосвященство сопровождает в настоящую минуту достопочтенное посольство герцога Австрийского, которое несколько замешкалось, слушая приветственную речь господина ректора университета у ворот Бодэ. Как только прибудет его преосвященство господин кардинал, мы тотчас же начнем представление.

Только вмешательство самого Юпитера и могло спасти четырех судейских сержантов. Если бы мы сами выдумали эту правдивую историю и были ответственны за нее перед судом почтеннейшей критики, то против нас нельзя было бы выставить классическое правило «Nec deus intersit»[17]. Кроме того, костюм Юпитера был очень красив и немало способствовал успокоению толпы, так как привлек всеобщее внимание. Юпитер был в латах, обтянутых черным бархатом, прикрепленным золотыми гвоздиками; на голове его была шапочка, украшенная серебряными вызолоченными шишечками. И если бы толстый слой румян не покрывал верхней части его лица, а густая рыжая борода не закрывала нижней; если бы он не держал в руках позолоченной картонной трубки, усеянной блестками и мишурой, в которой опытный глаз сейчас же узнал бы молнию; если б не его ноги, обтянутые телесным трико и перевитые на греческий манер лентами, – то он строгостью своей осанки мог бы поспорить с любым бретонским стрелком из отряда герцога Беррийского.

Восхищение, вызванное костюмом Юпитера, мало-помалу проходило по мере того, как он говорил свою речь. А когда он дошел до злополучного заключения: «Как только прибудет его преосвященство господин кардинал, мы тотчас же начнем представление», – голос его был заглушен громкими криками.

– Начинайте сейчас же! Мистерию! Мистерию! Сейчас же начинайте мистерию! – кричал народ.

Громче всех звучал пронзительный голос Жана де Мулена, выделявшийся как звук флейты среди грома других инструментов.

– Начинайте сию же минуту! – визжал студент.

– Долой Юпитера и кардинала Бурбонского! – вопили Робен Пуспен и клерки, сидевшие на окне.

– Играйте моралите, – ревела толпа. – Сейчас же! Сию же минуту! А не то мы повесим комедиантов и кардинала!

Бедный Юпитер, растерянный, перепуганный, побледневший под румянами, уронил молнию, снял шапочку, задрожал всем телом и, низко кланяясь, пробормотал: «Его преосвященство… послы… госпожа Маргарита Фландрская…» Он не знал, что сказать. Он всерьез испугался, что его могут повесить. Его повесит народ, если он будет ждать кардинала, его повесит кардинал, если он не станет ждать его. И в том и в другом случае – виселица.

К счастью, нашелся человек, пожелавший вывести его из затруднения и взять ответственность на себя.

До сих пор этот так неожиданно явившийся спаситель стоял в промежутке между балюстрадой и мраморным помостом. Его никто не замечал, так как колонна скрывала от публики его длинную тощую фигуру. Это был высокий, худой, бледный белокурый человек с блестящими глазами, улыбающийся, еще молодой, но уже с морщинами на лбу и на щеках. На нем была черная саржевая одежда, сильно потертая и лоснившаяся от времени. Он подошел к мраморному помосту и сделал знак несчастному Юпитеру. Но тот, совсем растерявшись, не замечал его.

– Юпитер! – позвал его незнакомец, подойдя еще ближе. – Любезный Юпитер!

Юпитер не слыхал его.

Тогда высокий блондин, потеряв терпение, крикнул ему чуть не в самое ухо:

– Мишель Жиборн!

– Кто меня зовет? – спросил Юпитер, словно внезапно пробудившись от сна.

– Я! – ответил незнакомец в черном.

– А! – сказал Юпитер.

– Начинайте сейчас же. Удовлетворите публику. Я берусь утихомирить судью, а тот утихомирит кардинала.

Юпитер облегченно вздохнул.

– Господа горожане! – воскликнул он насколько мог громче, обращаясь к толпе, продолжавшей кричать и свистеть. – Мы сию минуту начнем представление!

– Evoe, Jupiter! Plaudite, cives![18] – закричали студенты.

– Браво! Браво! – заревела толпа.

Раздался оглушительный взрыв рукоплесканий, и даже после того, как Юпитер скрылся в одевальной, весь зал еще дрожал от криков одобрения.

Между тем незнакомец, превративший, как по волшебству, «бурю в штиль», как выражается наш милый старый Корнель, скромно удалился за свою колонну. Он, наверное, там бы и остался, по-прежнему невидимый для публики, по-прежнему безмолвный и неподвижный, если бы его не вызвали оттуда две молодые девушки, сидевшие в первом ряду зрителей и заметившие его разговор с Мишелем Жиборном – Юпитером.

– Мэтр! – сказала одна из них, делая знак подойти.

– Молчи, милая Лиенарда, – остановила ее сидевшая рядом с ней хорошенькая, свеженькая, разряженная по-праздничному девушка. – Он к клиру не принадлежит, он мирянин. Его нужно называть не «мэтр», а «мессир».

– Мессир! – сказала Лиенарда.

Незнакомец подошел к балюстраде.

– Что вам угодно, сударыни? – любезно спросил он.

– Нет… ничего! – смутившись, ответила Лиенарда. – Не я, а моя соседка, Жискета ла Жансьен, хотела вам что-то сказать.

– Неправда, – возразила Жискета, покраснев. – Это Лиенарда сказала вам «мэтр». А я поправила ее, объяснив, что нужно назвать вас «мессир».

Обе молодые девушки опустили глазки. Незнакомец, который, по-видимому, был не прочь продолжать разговор, улыбаясь, смотрел на них.

– Так я ничем не могу служить вам, сударыни? – спросил он.

– О, ничем! – ответила Жискета.

– Совершенно ничем, – добавила Лиенарда.

Высокий блондин сделал шаг назад, собираясь уйти. Но две любопытные девушки не имели ни малейшего желания выпустить так легко свою добычу.

– Мессир, – заговорила Жискета с той стремительностью, которая свойственна водяному потоку и женской болтовне, – значит, вы знаете этого солдата, который будет играть роль Пресвятой Девы в мистерии?

– То есть вы хотите сказать – роль Юпитера? – спросил незнакомец.

– Конечно! – воскликнула Лиенарда. – Какая она глупая! Так вы знаете Юпитера?

– Мишеля Жиборна? Да, сударыня.

– Какая у него красивая борода! – сказала Лиенарда.

– А хорошо то, что они будут представлять? – застенчиво спросила Жискета.

– Великолепно, сударыня, – без малейшего колебания ответил блондин.

– Что же это будет? – спросила Лиенарда.

– «Премудрый суд Пресвятой Девы Марии» – моралите, сударыня.

– А, это дело другое! – сказала Лиенарда.

Наступила короткая пауза. Незнакомец прервал ее.

– Это совершенно новая моралите, – заметил он, – ее еще ни разу не играли.

– Значит, это не та, – спросила Жискета, – которую давали два года тому назад, в тот день, как в город въезжал легат? Там еще играли три хорошенькие девушки, которые изображали…

– Сирен… – подсказала Лиенарда.

– И совсем голых, – прибавил молодой человек.

Лиенарда стыдливо опустила глаза. Жискета взглянула на нее и последовала ее примеру.

– Да, это была очень интересная пьеса, – продолжал их собеседник. – Но сегодня будут играть моралите, написанную нарочно для герцогини Фландрской.

– А будут петь пастушеские песенки? – спросила Жискета.

– Помилуйте, разве это возможно в моралите? Не нужно смешивать разные жанры. Будь это шуточная пьеса, тогда дело другое.

– Жаль, – сказала Жискета. – В день приезда легата у фонтана Понсо играли прекрасную пьесу. Мужчины и женщины – их было очень много – представляли дикарей, сражались между собою и пели пастушеские песни и мотеты.

– То, что хорошо для легата, – довольно сухо заметил молодой человек, – не подходит для принцессы.