Когда-то поэт Полонский в своем письме Великому князю Константину предсказывал: «Мое сердце говорит мне, что, чем бы Вы ни были, Вы всегда и везде будете любимы и полезны для нашего дорогого отечества». И еще: «Вас нельзя не любить».

Великого князя Константина Константиновича в России знали, поэта К. Р. — любили. Неудивительны желания многих помочь ему в тяжелые его дни. Николай Николаевич Сергиевский, чтобы поддержать Великого князя, решает провести «Вечер поэзии К. Р.».

«Мысль о вечере очень его оживила, — вспоминал Сергиевский. — Мы обсуждали подробности, он высказал надежду приезжать на генеральную репетицию, если доктора ему позволят, с условием, что я посажу его в укромном месте, скрыв от взглядов посторонних. Проведя несколько часов в Павловске за беседой в его кабинете, за завтраком в кругу его семьи и гуляя с ним по обширной картинной галерее дворца, я уехал, унося впечатление, что здоровье его не так уж плохо, как мне говорили. Я поторопился приступить к организации „Вечера поэзии“, получив для него огромный „Зал армии и флота“ на углу Литейного и Кирочной. Вечер должен был состояться с обычной благотворительной целью, с участием лучших столичных артистов, артисток, певцов и певиц и оригинального оркестра старинных русских инструментов — дудок, свирелей, сопелок, балалаек и т. д. — знатока старинной русской музыки Привалова; он сам напросился участвовать в моем вечере, и я придумал для него инсценировку стихотворения К. Р. „Родного севера картины“. В программу вечера входили другие инсценировки, декламация и мелодекламация стихов К. Р., романсы на его слова Чайковского и других известных композиторов и самого К. Р., который был хорошим музыкантом. Приехать на генеральную репетицию вечера доктора ему не разрешили. А случившаяся на следующий день ужасная катастрофа на Охтинских пороховых заводах со множеством убитых и раненых рабочих, в чем подозревалась рука немцев, вызвала новый сердечный припадок у К. Р., справившись с которым, он прислал мне телеграмму, прося изменить благотворительную цель вечера, предназначив весь доход на помощь семьям пострадавших охтинских рабочих. Поместить об этом сообщения в газетах было поздно, и в день концерта… по Невскому с утра расхаживали нанятые мною люди, раздавая прохожим печатное объявление об этом событии.

„Вечер поэзии“ имел огромный успех, сбор за проданные билеты был, что называется, битковый. Все газеты поместили прекрасные рецензии, и музыкальный критик „Нового времени“ назвал мой вечер „праздником чистого искусства“. Понимая, как, читая их, К. Р. должно было взгрустнуться, я надумал свезти наиболее красивые номера программы к нему в Павловск на „музыкальное утро“. Он с радостью согласился, „утро“ было назначено на 30 апреля. Накануне его он писал мне: „Признаюсь Вам, что, как мальчик, радуюсь повторению главнейших номеров 'вечера' у нас в Павловске. Думаю, Вы останетесь довольны классической и в то же время уютной обстановкой литературного утра. Ждем на него двух старших царских дочек. Зала, где будут происходить чтения, и все ее убранство остались неприкосновенными с 80-х годов XVIII века, когда она была устроена моей прабабкой императрицей Марией Федоровной“».

В дневнике К. Р. об этом событии сохранилась запись от 30 апреля 1915 года:

«Вчера для меня был праздник, в 4 ч. в Греческом зале состоялось повторение главнейших номеров устроенного Н. Н. Сергиевским в собрании Армии и Флота „Вечера поэзии К. Р.“. Мы пригласили двух старших царских дочек, Зизи Нарышкину, Изу Буксгевден, Кони и всех наших домашних с женами и дочерьми. Всего гостей было человек 30 с небольшим. Греческую залу устроили красиво и уютно с помощью кресел, диванов, кушеток, столиков. Исполнителями были: Ведринская, Тиме, Студенцов, Ходотов, Андреева-Дельмас, Райчев и др. Исполнялись мои стихи и романсы. Было удачно».

В воскресенье, 3 мая 1915 года, в Павловск приехали Николай II и Императрица Александра Федоровна. Разговор шел о положении на фронтах. И Император Николай Александрович был со своим бывшим отцом-командиром вполне откровенным.

В эти дни мысль К. Р. обращается к деятельности личностей, которые стремились к переустройству России, ее благоденствию. Константин Константинович видел ее мирной, идеальной, просвещенной монархией.

Но пока всё пронизывает война. Сжимается болью и опасениями сердце в ожидании плохих известий. Приехал Костя, а с ним молодой безрукий Измайловский командир Кругловский. Знак войны. Появился с отмороженными ногами Данильченко — тоже знак войны. Да и сам Константин Константинович в праздник Святой Троицы послал лишь телеграмму измайловцам в действующую армию и в запасной батальон в лагерях. Ехать в Красное Село он не мог — плохо себя чувствовал. В этот день, 10 мая, записал: «Обедню и вечерню я стоял дома с букетом розовых роз. Потом сидел на берегу Славянки в старой роще»…

А 20 мая генерал Брусилов сообщил о гибели мужа дочери Татьяны — князя Багратиона. Он пал смертью храбрых 19 мая 1915 года под Львовом. Ему было 25 лет.

У Константина Константиновича в тот день случилось несколько приступов спазматических болей за грудиной, мучило удушье, удручающим образом действующее на общее состояние. Он лежал в малиновой стрелковой рубашке с Георгиевским крестом на груди. Лежал и ждал, когда ему станет лучше, чтобы поехать с сестрой Олей в Павловские аллеи и в тихой беседе или в молчании немного справиться с очередным семейным горем.

Сестра Ольга была для него загадкой. Но он ничего в ней разгадывать не хотел. Нежно любил, восхищался, полагался на нее.

Старше его на семь лет, она была как полноводная река. У всех братьев — по одной страсти. У Николая — женщины. У Дмитрия — лошади. У него, Константина, — поэзия. А у нее… Бог глянул на нее с небес и сразу отпустил пригоршню добродетелей и талантов.

Странно, отец-адмирал, морской министр, мечтал о сыновьях-адмиралах, что полюбят они море, продолжат его трудное дело — реформирование русского флота, укрепят морскую династию Константиновичей. Но нет, море полюбила дочь и ее потомки. Ее сын Константин, будущий Король Греции, стал блестящим морским полководцем. Сын Георгий служил на русском крейсере «Память Азова». Каждый русский корабль, прибывавший в греческие порты, вызывал у нее слезы. Поднявшись на его палубу, она становилась на колени и целовала ее, как, истосковавшись, целуют родную землю. «Я не могу и не хочу представить себя не русской и не православной. Я только этим и горжусь на земле». Сколько раз сестра говорила об этом с Константином!

Александр II назначил Ольгу шефом одного из флотских экипажей. Потом она стала шефом команды крейсера «Адмирал Макаров». Пожаловала для нижних чинов своей части 10 тысяч рублей. Покровительствовала русским и греческим судам. Королева эллинов построила в Пирее госпиталь, где бесплатно лечились моряки с российских военных кораблей Средиземного моря. Однажды Оля познакомила брата с молодым офицером. Это был М. Ю. Гаршин, племянник писателя Всеволода Гаршина, но, главное, он был героем Порт-Артура. «Гаршин для меня святыня», — сказала всем Ольга. Повезла его в госпиталь в Пирее, потом в Афины, где ему сделали сложную операцию после ранения в голову. Сама Королева в качестве сестры милосердия присутствовала на ней. «Милая, смешная, — думал Константин, — закончив в Греции школу сестер милосердия, которую она сама и основала, она считает себя крупным медиком и обещает меня вылечить. Но Гаршина она все-таки вылечила…»

Забинтованным, но здоровым Константин Константинович его видел сидящим в кресле в библиотеке Пирейского госпиталя, где Гаршин был на «доздоровлении». Эту библиотеку на русском языке сестра собрала сама. Константин поддразнивал ее, что без акцента она уже не может простого русского слова сказать.

— Скажи «вода», «хлеб», ну скажи — «Россия», — смеялся он.