—     Просим, просим, — захлопала в ладоши Вера Павловна.

—     Ворон летит, — начал Казгирей, — а по скалам за ним тень. Люди уклоняются от этой тени, несущейся по скалам, по земле. Люди знают: не миновать беды тому, на кого упадет тень ворона...

С большой выразительностью Казгирей рассказал легенду. Слушая ее, Инал мрачнея и, когда Казгирей кончил, сказал:

—     Это хорошо, что ты, Казгирей, поглядываешь на небо. Но не все видят одинаково — одни видят черную птицу, другие — солнце. Еще и то помни: чем выше взлетает птица, тем бледнее от нее тень. Если у меня есть душевная сила, которая может поднять меня, то я хочу, чтобы вместе со мной поднялись и другие. Если у меня есть ум, я хочу, чтобы моя мысль принадлежала моему народу. Я весь принадлежу народу и партии, и тот, кто ненавидит меня, тот ненавидит мой народ и мою партию, тот, кто целится в меня, тот целится в Советскую власть, в партию. Но еще посмотрим, кто выстрелит первым! По-старому говоря, аллах дал мне жизнь, мысль, цель, а значит, и право первого выстрела. Ты, Казгирей, знаешь это поверье. А у меня одна цель — благо народа. Тот, кто помогает мне, помогает народу... Вот как понимаю я свой идеал. И пусть все это помнят! Вот почему я хочу быть птицей высокого полета, птицей, способной идти в голове стаи.

—     Право первого выстрела... «Мир — это я», — седым князьям сказал он...» Неново, — в сердцах проговорил Казгирей. — Это все сказано в «Шах-наме». И право и суд — все принадлежит тебе? Ну а если я вижу, как течет народная кровь, и не вижу, чтобы это тебя беспокоило?

—     Валлаги, дорогой Казгирей, мы все видим, не один ты видишь кровь. Но всегда ли ты видишь ту кровь, которой жив народ? И партия сейчас в борении истекает кровью. Мы знаем, что пока и партию Не назовешь единой. Давно ли стряхнули троцкистов? Давно ли слыхали мы от нашего вождя о правой опасности? Давно ли вождь учил нас: партия — это не собрание фракций? И не потому ли партия призывает к самокритике и устраивает чистку? Вот, слава аллаху, с нами вместе за одним столом сидит председатель комиссии по партийной чистке. Мы верим его совести. Мы все встанем перед народом, и пускай люди скажут: кому они доверяют, кого хотят видеть впереди. Можно не сомневаться, что подадут голос и те, на кого упала тень ворона, но впереди никогда не будет тот, на кого упала тень ворона, ни он, ни самый ворон. Впереди будет тот, кто осенен светом молодости... Я тоже расскажу одну притчу, хотя вы все ее знаете. Кстати, эта притча, вернее, примета народная, как-то отвечает на твою, Казгирей, балкарскую легенду. У нас, в Кабарде, как по всему Востоку, издавна привыкли к тому, что Новый год начинается не среди зимы, как в России, а в двадцатых числах марта. Поэтому и выходит так, что если первый месяц весны нарождается светлым, зеленоватым, то люди думают, что год обещает быть плодоносным, урожайным. И вот, когда я вижу этот зеленый полумесяц, я знаю: в жизни народа наступает новое, и оно должно быть светлым и благоденственным. Иди и ты, осененный этим светом. Этот зеленый свет полумесяца дано видеть не всем, а только тому, кому покоя не дают думы о пахоте, об урожае. Беспокойный пахарь в зеленом свете полумесяца видит весь год трудов, и он спешит запахать землю, пока с полумесяца не сошел цвет зелени, этот цвет пахарь должен перенести на поля. Я тоже пахарь, глядящий вперед, думающий о труде людей, о целой эпохе, и моя уверенность в завтрашнем дне неодолима... Инал чувствовал убедительность своих слов. Не давая опомниться собеседникам, он продолжал:

—    Как видите, эта легенда не менее поэтична, чем легенда Казгирея. А? Разве не так? Валлаги, так! — Инал победоносно оглядел всех сидящих за столом, взглянул на Веру Павловну, слегка улыбнулся с тем же выражением победителя и, довольный, решил поделиться последними деловыми новостями. — Я сегодня разговаривал с Москвой, — сказал он важно. — Высокие люди из Москвы иногда обращаются и ко мне. — При этом Инал не без значения посмотрел на Казгирея и на Астемира. — И вот должен вам сказать: торопят, зовут к ответу...

И как бы нарочно, при этих словах в дверях появился человек. Это был дежурный по окружкому.

—   Инал, — возвестил дежурный с порога, — иди, опять звонят из Москвы.

Инал поднялся из-за стола:

—   Да! Иду. Иду. А вас, дорогие гости, прошу продолжать. Тамада есть. С вами хозяйка дома, а я надеюсь вернуться с новой и интересной вестью. Валлаги! Кстати, слышал я, Казгирей, что у тебя в пьесе даже для Ахья нашлась роль...

—     Да, у нас и Ахья играл.

—     Ну и как?

—     Мне кажется, удачно. Как вы находите, Вера Павловна?

—     Очень удачно. Все было прелестно. Гораздо приятней ваших разговоров. Иди, иди, Инал, и скорее возвращайся.

Казгирея все чаще одолевали сомнения: правильно ли он сделал, что поддался уговорам и приехал сюда? Не переоценил ли свои силы? Нужен ли он здесь? Не лучше ли было бы, пока дело не зашло слишком далеко, признаться в своих сомнениях и уехать? Ему вспомнилась записка Жираслана: «Куропатка сама полезла в силки». Сначала эти слова вызвали лишь улыбку, теперь Казгирей стал над ними задумываться. Но тут же он спрашивал себя: зачем уезжать? От кого? От своего народа, из своей страны? Если ты даже не согласен с тем, как Инал осуществляет преобразования, то и тогда ты должен не уезжать, а вступить в борьбу, добиваясь иных методов революционного строительства. Если же твои сомнения только малодушие, то нужно подавить их и помогать тем людям, которые безоговорочно и честно трудятся. Таких людей немало, к примеру хотя бы Астемир. А разве мало честных тружеников среди простых землепашцев и скотоводов. Не понимают политического значения и выгод колхоза — надо им объяснить. Сколько энтузиастов на стройке того же агрогорода у Каранашева! А учителя в школах! А первые кадры ветеринаров в нотах! А молодежь, полная веры и энтузиазма Инал, сколько бы он ни митинговал, как бы ни властвовал, все-таки не вся Кабарда.

Главная мечеть в Бурунах была одной из самых больших и прославленных мечетей в Кабарде.

По всей Кабарде знали муллу Саида, судью шариатского суда, доживающего свой век в Шхальмивоко. Такой же славой пользовался мулла из главной мечети Бурунов хаджи Хамид. Этот человек знал себе цену. И если он признавал превосходство того же Саида в опыте, превосходство Казгирея в богословском образовании, то на этом его уступки кончались, больше он не признавал никого, даже самого Инала. Он давно предал Инала проклятью, был неукротим в борьбе против него, постоянно — и в мечети в своих проповедях, и за порогом мечети — осуждал его действия, убежденный, что вся эта беспощадная ломка придумана Иналом: колхозы, в которых неимущий брал верх лад имущим и лодыри над честными хозяевами, ущемление религии, принудительное обучение детей в школах, а не в медресе, постройка какого-то агрогорода и, наконец, безбожное посягательство на само существование мечетей.

После того как Иная женился на Вере Павловне, ни одна проповедь Хамида не обходилась без того, чтобы мулла не проклял и этот шаг Инала. Он говорил, что нетерпимость Инала к муллам, которые прежде были и учителями детей, и воспитателями народа, и стали даже первыми учителями в советских школах, — это гонение на мулл происходит по повелению его новой русской жены.

Как ни старался Шруков воздействовать на Хамида, внушить ему, что своими речами он только отягощает положение, что лучше было бы мулле не ставить палки в колеса Советской власти, а помогать тащить тяжелую телегу, ничто не могло переубедить Хамида. Тогда Шруков сказал ему прямо, что, если он не прекратит антисоветской пропаганды, мечеть закроют.

Это произошло чуть ли не в ближайшую пятницу после большого схода в Шхальмивоко и представления пьесы «Калым». Может быть, как раз неудавшееся голосование на сходе придало Хамиду новые силы. Ведь слухи об этой неудаче большевиков на другой же день разнеслись по всей Кабарде. По всей Кабарде обсуждали также пьесу Казгирея, многие извращали ее истинный смысл, находились и такие, которые говорили, что пьесу против мулл написал не Казгирей, а новая жена Инала, а Казгирея, дескать, заставляют подчиняться, угрожая высылкой в Соловки вместе с Саидом, не потому ли прежде жизнерадостный Казгирей становится нелюдимым и замкнутым?