Почву покрывал слой свежей копоти. Глубокая, жирная чернота несколько сглаживала резкие, оплавленные взрывом слои песчаника, вывернутые на протяжении десятка метров из своего естественного ложа.

Только теперь я понял, что мы стоим перед той самой дюной, до которой добрались вчера, двигаясь вдоль берега океана. Отсюда нас согнало видение двигающегося грунта за несколько секунд перед взрывом.

В то же мгновение я заметил среди потемневших от взрыва каменных обломков и осыпей кое-что другое, что приковало мое внимание. Я указал туда Гускину, который без слова взялся за управление.

Мы не могли ехать прямо туда. Не то, чтобы эти косогоры были преградой для летуна. Но тогда бы мы пересекли нить света, бьющую из оборванного канала. А этого нельзя было делать.

Широкой дугой, обогнув два-три бархана, лежащие непосредственно за местом взрыва, мы добрались до него с противоположной стороны.

— Такие, значит, дела… — пробормотал Гускин.

Мне он не уделил даже мимолетного взгляда.

У ваших ног лежали лохмотья — это было все, что осталось от живого существа. Не человека. И даже не животного, в земном понимании этого слова. Но это перестает быть важным в районах отдаленных звезд.

Мы отправили автоматы. Молча наблюдали за осторожными, словно бы ленивыми движениями их паучьих лапок.

Пост. Соединенный световодом с базой в горах. Ничто не передает так хорошо информацию, как свет.

Пост, от которого осталась закопченная яма в древней скале, разрушенный канал и это черный предмет, который автомат как раз тащил в багажную камеру летуна.

Гус сказал «они». А не: «наши». Я понял это. Даже слишком хорошо понял. По-крайней мере, мне казалось, что я его понял.

Значит, все-таки световод. Это объясняло строение поля, маскирующего конструкцию сверху. И не только сверху. Так же и со всех направлений, в которых находились принимающие участие в игре стороны.

Я был прав. Это не мы являлись целью атаки, после которой прибрежная равнина подернулась плотной, не дающей дышать завесой. В любом случае — не одни мы.

Автоматы вернулись. Погас оранжевый огонек, говорящий, что люк открыт. На экране компьютера появились первые приблизительные данные.

Белок. Чего больше хотеть можно?

— Внимание, Гус! Внимание, Жиль! — неожиданно зазвучал напряженный голос Сеннисона. — Внимание, океан!

Может, это и к лучшему. Чтобы не оставалось времени на размышления.

Надо выбираться из этой впадины. Расширить поле зрения.

Заурчали двигатели. Внезапным рывком, который вдавил нас в кресла, летун выскочил на гребень ближайшей дюны. Едва я успел разглядеть черные в прибрежной полосе океане, как почувствовал, что кабина быстро поворачивается.

— Что там? — бросил я.

И в то же мгновение заметил бьющие из ближайшего горного хребта три косых столба дыма.

— Все по новой, — неохотно выдавил Гускин.

— Внимание, летун! — голос Сеннисона. — Океан!

Разворот башенки. Треугольник сухой почвы, глубоко вдающийся в море, между жидкими стенами, сдавленными карикатурно сокращающейся перспективой. И в самом центре — фигура человека.

— Вперед! — рявкнул я.

Уголком глаза я заметил движение почвы. Не на нашем участке. На этот раз. У соседней дюны, добрыми двадцатью метрами дальше. Развлечение в самом деле начиналось заново. Милости просим.

Меня охватила ярость. Летун рванулся. Мгновенным движением я установил прицелы. Двигатели — на полной мощности. Что-то шевельнулось неподалеку. Я скорее почувствовал, чем услышал глубокий, низкий вздох. Бродячие скалы. Хорошо. Сейчас последует взрыв. Не страшно. Никакому пылевому облаку нас не задержать. На этот раз мы успеем. Летун вам не вездеход.

Мы пролетели над приплюснутой вершиной очередной дюны. Океан был совсем рядом.

Человек остановился. В руках его что-то замерцало.

Я уже давно узнал его. Давно! Две секунды назад. Вечность назад. Впрочем, не знаю, узнал ли. Я понимал, что это он. Но не допускал мысль эту до сознания. Пока еще не допускал.

— Газ! — рявкнул я.

— Петарду? — быстро спросил Гус.

— Нет.

Прежде, чем человек из океана успел выпрямиться, причем его худая, сутулая фигура как бы выросла из поля зрения объективов, прежде, чем успел вытянуть перед собой невероятно длинные, обезьяньи руки и направить в сторону берега скошенный конец блестящего предмете, Гус нажал на спуск.

Капсула с парализующим газом ударила в грудь. Человек медленным движением опустил руки, неторопливо повернулся к нам спиной и упал.

— Иду, — сказал Гускин, выбираясь из кресла.

— Никуда ты не пойдешь, — бросил я.

И даже сам удивился, сколько злости прозвучало в моем голосе.

Я приблизился еще на несколько метров и остановился. За нами вроде бы все успокоилось.

Отдал приказ автоматам. Загорелась сигнализация люка. Из-под днища высунулись антеннки первого аппарата.

В то же мгновение пришел удар. Резкий толчок, визг по панцирю, темнота.

— Опять, — прошипел Гускин.

— Не страшно, — процедил я сквозь зубы. — Летун выдержит. А автоматы не заблудятся в пыли.

Весь район затянула, как и вчера, густая, почти черная мгла. Кроме этого ничего не произошло. Время от времени микрофоны приносили отзвуки словно бы какого-то отдаленного, усталого дыхания. Через минуту и они стихли.

Огонек загорелся сильнее и погас. Есть. Мы услышали глухой стук закрывающего люка.

Я встал и подошел к стенке, за которой находилась камера шлюза. Бросил взгляд на счетчик радиации. Ноль. Включил механизм, открывающий дверцу.

Он лежал на металлической, ничем не покрытой в этом месте поверхности, там, где его оставили автоматы. В области правого плеча скафандр его был пробит миниатюрными отверстиями. В шлюзе было тихо. Я очень четко слышал его глубокое, спокойное дыхание.

Не рассматривая, я поднял его, вернуться в кабину и уложил в мое кресло. Спокойно укрепил зажимы диагностической аппаратуры.

Не прошло и трех минут, как он пошевелился, застонал и открыл глаза. Я невольно поднял голову и посмотрел в иллюминатор. Мгла.

— Реусс, — услышал я за собой.

Голос Сена звучал тепло, чуть ли не ласково. Но было в нем что-то, что, например, «Технарю» очень бы не понравилось.

— Лежи спокойно, Реусс, — сказал он.

Девять приглушенных, отрывистых звуков. Девять часов утра, похожего на предыдущего и такого же, как все последующие.

Я не буду проглядывать запись. Знаю, что я там писал. Я помню лицо Реусса, таким, каким оно тогда выглядело, каждое выражение, каждое сокращение мышц этого лица, и не считаю, что имею достаточно причин, чтобы пережить это заново.

В кабине было холодно. Я встал и передвинул ручку климатизатора. Невольно скользнул глазами вглубь ниши, где располагалась аппаратура.

Мой «доктор», точная копия того, который остался на родимой базе, покоился в молчаливом бездействии. Достаточно подойти к нему, дать ток в цепи и усесться в кресло рядом. Раздастся низкий, безэмоциональный голос, опережающий мои мысли. Растолковывающий их, терпеливо и просто, как ребенку. У себя на базе я забавлялся подобными «разговорами» часами.

У себя?

Я этого не сделаю. Несмотря на то, что тот, кем я теперь стал, тоже находится у себя. Не в меньшей степени, чем те, которые там, внизу.

Я сконструировал «доктора», а точнее — воссоздал его, в первые же дни своего пребывания здесь. Не помню, на что я рассчитывал. Но, наверняка, не руководствовался мыслью об одиночестве. Если уж чем-либо, то скорее созерцанием враждебного, неприятного. Тогда я еще пытался отыскать в себе следы этого.

Убедился я в одном. Мои автоматы пригодны до тех пор, пока человек на самом деле остается самим собой. В первый раз мне это пришло в голову во время разговора с Реуссом. Потом же все это становится фарсом. Не потому, что автомат излагает, точно, упорядоченно и логично, фальшь. Фальшь эта тоже может послужить пищей для размышлений. Нет. В игру вступает самая элементарная скука. А в моем случае — и нечто большее.