Помолчал, а потом спросил как бы о мелочи малозначащей:

— Вы на самом деле уверены?.. Ну, насчет ребенка…

— Важнее другое: что уверены в этом вы сами. И действительно, не о ребенке, а о детях разговор. Да, да, о будущем, как вы изволите иронизировать. Арифметика тут элементарная, вас с Марией — лишь двое. И — обрыв нити. Мы с Нею — бесконечны.

— Ну, голова закружится! На вашем месте я посчитал бы и честную дуэль преступлением перед человечеством. Посадил бы себя вон туда, на скалу, а других заставил петь гимны моему прогрессивному фаллосу.

Подбросил пистолет на руке, тяжелый, заряженный, и глаза его тоже что-то взвешивали. По-ковбойски повертел пистолет и положил на камень.

— Поскольку победа всегда за прогрессом, для вас поединок не опасен. Всего лишь небольшая подзарядка для нервов. Но Мари-а все-таки моя, а свое я никогда без борьбы не уступал.

Он подхватил с земли камешек, занес руки за спину, снова их вытянул перед собой.

— Стреляет, в которой камешек.

Я все-таки не выдержал и спросил:

— Вы действительно их не видите? — Показал на бурно разросшиеся, прущие изо всех расщелин желтые цветы.

Он презрительно усмехнулся:

— А вы все про это? И она их не видит. Сама сказала почему.

— Почему же?

— Ее тошнило с вами. Уж извините за прямоту. И будет всегда тошнить. Такой прогресс вас устроит?

— Эта! — Я мазнул пальцами по его правой руке.

Он не разжимает.

— Да, мы не условились, где кто стоит.

— Отсюда туда, — я показал на край обрыва, — легче будет объяснить случайным падением.

Он раскрыл ладонь — пустую.

— Извините, сэр! — Он снова взял оружие, повертел. — Извините, но я стреляю хорошо.

Ну вот и все! Поздно теперь жалеть-прикидывать, имел или не имел права подставляться. Так глупо подставить все, все под пулю этого самодовольного американца! Не имел, конечно, права, не имеешь. Но ведь по-другому тоже не мог. Значит, мы такие? Если Великий Драматург хотел еще раз в этом убедиться, искал лишнее подтверждение — вот оно! Одним аргументом больше, одним меньше — какая разница! Что уж было так стараться закручивать сюжет?

Со скалы, куда я взобрался, чтобы американцу лучше было целиться, легче сшибить меня наповал, хорошо вижу одинокую фигурку на берегу. Все в том же голубом. Значит, и Она меня видит, может видеть. Как смешно (теперь это вспоминать смешно)! Она вывешивала словно бы ооновский флаг на шалаше — не помог. Ничто уже нам таким не могло помочь. А другими стать, научиться быть — времени не хватило. На все хватало, хватило и времени и ума: на небо взобраться, обползать дно океанов, в материю ввинтиться до самого сердечника. А вот на себя оглянуться, собой всерьез заняться, привести к общему знаменателю знание о внешнем мире и о внутреннем (человеческом), и даже не в знании дело, а в готовности, в настоящем желании быть такими, а не этакими — это все на дальше откладывали. И дооткладывались!

Когда-то радиация (да-да, африканская!) нас на человеческие ноги поставила, она же подобрала футляр под стать прекрасному мозгу, а какие пальцы!.. И все ради чего? Чтобы смогли докопаться, добраться до истока, вытащить «послед», зарытый матушкой природой поглубже? Чтобы под конец собственным истоком отравились?..

О чем Она думает сейчас, видя, что я торчу на этой скале? Привыкла меня здесь видеть, соглядатая. О нем, конечно, думает, беспокоится, никак не может понять, куда он девался, если я вот здесь стою один. Не знает, что он снизу целится в меня. Стойка действительно профессионала-спортсмена, такие не промахиваются.

Как бы почувствовав что-то, быстро-быстро направилась в нашу сторону. Идет сюда, уже бежит! Волосы мешают. Она их, как ребенка, обхватила и на бегу держит перед собой.

Я хочу крикнуть человеку, который в меня целится: Она ищет нас! Нас, нас ищут!

Но почему-то не могу. Мне стыдно, боюсь, что голос выдаст страх. Вот так уже было однажды: тонул в озере (судорогой свело, сковало обе ноги), а позвать людей стыдился, боялся услышать свой испуганный голос. Люди в лодке сами что-то заподозрили, увидели по моему лицу, что дела плохи, и подплыли…

Я его не услышал, свой голос, а услышал откуда-то: «Поздно!» А может, это во мне?

Да нет же, нет! Почему поздно? Вот и Она — бежит сюда и тоже что-то кричит, умоляюще вскинула руки, отпустив на волю волосы, они разметались по ветру. Но ни Ее голоса, ни моего, а снова безжалостное, неотменимое: «Я взвесил на весах, последний раз вас взвесил!..»

— Приготовиться! Повторяю: приготовиться к последнему удару! Все аппараты возмездия — к бою!.. Кто, кто снова болтает? Опять этот Смит?

— Первые были черные, разве вы не знали?.. И последние тоже, все теперь черные, ха-ха, справедливо, главное, не забудьте чужие долги, головешки тупоголовые…

— Я же предупреждал, док, еще порцию сна ему. Всем приготовиться! Залп из всех! Блестяще! Получите там!.. Вас благодарит президент. Впрочем, наплевать. Док, переключите на самообслуживание: каждому газ по собственному выбору, на любой вкус. Счастливых снов со спокойной совестью!..

— Набраны третья… четвертая… Как оставшиеся? Пробуйте, пробуйте!.. Регенератор воздуха включился?.. Кажется, стало легче. Так… манипулятор… Доступ окислителю открыт, теперь двигатели… Один, только один глоток воздуха над раскачивающимся океаном — и умереть…

Широкий экран «наружного» телевизора, на котором тяжело ворочалось нечто смолисто-огненное — вода не вода, нефть не нефть, — внезапно ярко вспыхнул: показалось и тотчас унеслось ввысь толстое тело ракеты, отплевываясь огнем, еще одно и еще.

Атомоход вдавило в толщу океана, освободившийся от полтысячи тонн корпус его стал заваливаться на нос: некому было принять в кормовую систему столько же тонн воды. Грозная океанская толща, глубоко потревоженная непонятно откуда доходящим светом, сначала все расступалась перед скользящей ко дну массой металла, но вдруг как бы спохватилась: невидимые челюсти медленно сжались на стальных боках подлодки, и они протяжно и жалобно заскрежетали. Последняя, задыхающаяся живая плоть не отпускала от себя затуманенное сознание — лучик его, все еще чудо из чудес, безопасно пронизывал и каменную толщу воды, и полную тьму, поглотившую лицо женщины на теперь уже невидимом подволоке центрального поста.

Я увидел человека. Высоко поднимая голову над цветами (точно тонущий, захлебывающийся пловец), он добирается, гребется, ползет снизу ко мне — на скалы.

А что же было со мной, с нами вот здесь недавно: пистолет лежит на камне и чуть в сторонке сушится обойма?.. Значит, не было, не произошло — какое счастье! Как могло такое примерещиться, присниться, привидеться? И как все логично происходило, все разговоры… Но кто и с чем бежит, ползет сюда? Он не ползет, он тащит свое тело, черты лица искажены как от боли, и нога неестественно волочится, вывернута. На лице кровь.

Я бросился навстречу, сам рискуя разбиться.

— Что, что с Нею? Говори! Говори!

Рот его разодран в крике, но до меня доносится лишь хрип. Наконец разобрал:

— Она… купаться…

Снова хрип, бульканье в горле.

— Что? Что? Говори же!