– Да зачем тебе это сдалось? – попытался возразить Таннер. – Ерундой-то не маялась бы. Твою природу еще и улучшать?

Комплиментов она не терпела, тем не менее улыбнулась ему и вышла. «Потому что я трусиха», – подумала она. К тому моменту она уже осознала в себе желание сравнить чары Таннера с обаянием Порта, тем более что Порт эту их поездку проклял. Улыбнувшись, она сказала, как бы ни к кому не обращаясь:

– А крушения, я думаю, мы сможем избежать.

– А?

– Нет, ничего. Увидимся в два за ланчем.

Таннер был из тех, в чью голову лишь с большим трудом способна пробиться мысль о том, что его, может быть, используют. Привыкший навязывать свою волю и не встречать сопротивления, он до высокой степени развил в себе этакую очень мужскую самонадеянность, которая, как это ни странно, делала его привлекательным чуть не для всех и каждого. Вне всякого сомнения, основная причина, по которой он так радостно ухватился за идею сопровождать Порта и Кит в этом их путешествии, состояла в том, что они, как никто другой, давали некоторый отпор его непрекращающимся попыткам установить над ними моральное господство, – то есть в их обществе он был вынужден прикладывать больше усилий; подсознательно он таким образом упражнял свой шарм, давал ему необходимую тренировку. В свою очередь Кит и Порт оба сердились на себя, если обнаруживали, что хоть в малой мере поддаются этим его довольно-таки банальным чарам, поэтому и тот и другая всячески отрицали личную ответственность за то, что Таннер приглашен в поездку. К этому примешивалась и значительная доля стыда: оба ясно видели и его актерство, и трафаретность поведения, и все же оба с готовностью давали себя до некоторой степени заворожить. Таннер же, будучи личностью, в сущности, незатейливой, испытывал неодолимое влечение ко всему тому, что находится за пределами его умственного кругозора. Привычку довольствоваться не вполне окончательным проникновением в тему он приобрел еще в юности, и теперь она в нем укрепилась еще более. Если некую мысль он способен был обследовать со всех сторон, то приходил к заключению, что эта мысль нестоящая; чтобы его интерес к ней по-настоящему пробудился, в предмете размышления должно было обнаружиться нечто непостижимое. Но и настоящий интерес не означал желания подумать над идеей как следует. Напротив, сам факт такого интереса сразу его успокаивал, эмоционально удовлетворял одним лишь своим наличием, давая возможность расслабиться и восхищаться идеей дальше на расстоянии. В начале его дружбы с Портом и Кит он склонен был относиться к ним с осторожным почтением, которого они, по его мнению, заслуживают, но не как личности, а как существа, имеющие дело почти исключительно с идеями, а это суть вещи святые. Они, однако, не поддались, да так категорически, что ему пришлось вырабатывать новую модель поведения, в рамках которой он стал чувствовать себя еще менее уверенно. Она состояла, во-первых, в мягких подколках и насмешливых выпадах, но столь незаметных и несфокусированных, что при необходимости им всякий раз можно было придать льстивый оборот, а во-вторых, в том, чтобы все время ходить с видом удивленным и радостным от одного их присутствия, и при этом выказывать слегка уязвленное смирение, будто он этакий папаша парочки до невозможности шаловливых вундеркиндов.

Придя в состояние беззаботности и веселья, он расхаживал по комнате и насвистывал, радуясь перспективе оказаться наедине с Кит; он решил, что она в нем бог весть как нуждается. При этом он вовсе не был уверен в своей способности убедить ее в том, что эта ее нужда лежит именно в той плоскости, где он хотел, чтобы она лежала. На самом деле из всех женщин, с которыми он надеялся когда-нибудь вступить в интимные отношения, Кит он считал кандидатурой наименее вероятной, случаем самым трудным. Вдруг словно со стороны увидев, как он стоит, согнувшись над чемоданом, он этому видению загадочно и непонятно улыбнулся – той самой своей улыбкой, что всегда казалась Кит вопиюще фальшивой.

В час зашел в комнату Порта, где обнаружил, что дверь открыта и вещей нет. Две горничные уже застилали кровать свежими простынями.

– Se ha marchao,[34] – сказала одна из них.

В два сошелся в обеденной зале с Кит; та выглядела просто на редкость: лощеная и ухоженная красавица.

Он заказал шампанского.

– Ты что! Оно же по тысяче франков бутылка! – запротестовала она. – У Порта случился бы удар!

– А где ты видишь Порта? – сказал Таннер.

В без нескольких минут двенадцать Порт со всем своим багажом стоял у дверей отеля. Трое арабов-носильщиков, работая под руководством юного Лайла, грузили сумки и чемоданы, плотно укладывая их в задней части кузова машины. Медлительно сползающие тучи устилали небо уже не сплошь, между ними появились промежутки глубокой синевы; когда в такой промежуток попадало солнце, оно тут же начинало жарить с новой и всякий раз неожиданной силой. При этом небо над горами по-прежнему было черным и хмурым. От нетерпения Порт весь извелся: он очень надеялся, что они уедут раньше, чем из дверей отеля покажется Кит или Таннер.

Ровно в двенадцать в вестибюле раздался голос миссис Лайл, ругающейся по поводу суммы счета. Ее голос то нарастал, вздымаясь до визга, то, падая до бормотанья, рассыпался фестонами неравномерного ритма. Подскочив к дверям, она заорала:

– Эрик, пожалуйста, подойди сюда и скажи этому человеку, что вчера с чаем я не ела пирожных! Быстро сюда!

– Скажи ему сама, – рассеянно отозвался Эрик. – Celle-là on va mettre ici en bas,[35] – продолжил он, указывая одному из арабов на тяжеленную сумку из толстой свиной кожи.

– Ты идиот! – огрызнулась она и пошла обратно; через мгновение Порт услышал ее взвизг:

– Non! Non! Thé seulement! Pas gateau![36]

В конце концов она вышла снова, отчаянно размахивая сумочкой и вся красная. Завидев Порта, остановилась как вкопанная и требовательно воззвала:

– Э-рик!

Тот оторвался от дел, подошел и представил Порта матери.

– Я очень рада, что вы нашли возможным поехать с нами. Будете нас защищать. Говорят, в здешних горах лучше все-таки иметь при себе револьвер. Хотя, должна сказать, мне никогда еще не попадался араб, с которым я не могла бы сладить. Это как раз французы сволочи, от которых реально требуется защита. Грязные скоты все как один. Нет, вы представьте: они мне будут говорить, что я вчера ела с чаем. Какая наглость! А ты, Эрик, – трус! Оставил меня сражаться там у стойки в одиночестве. Это, наверное, ты съел те пирожные, которые они включили в счет!

– Да не все ли равно, а? – улыбнулся Эрик.

– Ты признаешь? Не понимаю, как тебе не стыдно? Мистер Морсби, вы только посмотрите на этого никчемного мальчишку. Он в жизни ни дня не работал. А я должна оплачивать его счета.

– Да ладно тебе, мама! Садись давай. – Последние слова он произнес уже с оттенком тягостной безнадеги.

– Что значит «садись давай»? – Ее голос опять истончился до визга. – Ты как со мной разговариваешь! Тебя надо по щекам отхлестать. Очень было бы тебе полезно. – Она уселась на переднее сиденье. – Со мной никто и никогда так не разговаривал!

– Мы можем сесть спереди все втроем, – сказал Эрик. – Вы как, не возражаете, мистер Морсби?

– Было бы здорово. Я люблю ездить спереди, – сказал Порт.

Он твердо решил оставаться за пределами их семейных разборок, а лучшим способом от них загородиться, как он подумал, будет держаться так, будто ты совершенный ноль, пустое место: просто быть вежливым, побольше молчать и слушать. Весьма вероятно, что нелепая перебранка вроде нынешней – это единственный вид общения, которому милая парочка находит в себе силы и умение предаваться.

Ну, наконец поехали: Эрик сел за руль, погонял для начала мотор на холостых оборотах. Раздались крики носильщиков: