Умалчивает В. Суворов и еще об одном обстоятельстве, обрекающем наступательные действия Красной Армии на неудачу. В войсках практически не применялась беспроводная связь.
Приходится лишь удивляться нашей беспечности. «Перед войной считалось, что для руководства фронтами… в случае войны будут использованы преимущественно средства Наркомата связи и ВЧ Наркомата внутренних дел. Узлы связи Главного командования, Генштаба и фронтов получат все нужное от местных органов Наркомата связи. Но они, как потом оказалось, к работе в условиях войны подготовлены не были…
Все эти обстоятельства обусловили главный недостаток в подготовке командиров, штабов соединений и армейских объединений: отсутствие умения хорошо управлять войсками в сложных и быстро меняющихся условиях боевой обстановки. Командиры и штабы избегали пользоваться радиосвязью, предпочитая связь проводную. Что из этого получилось в первые дни войны — известно…
Подземной кабельной сети, необходимой для обслуживания оперативных и стратегических инстанций, не было вовсе»[396].
Результаты ждать себя не заставили. В первые же часы немцы разбомбили узлы гражданской связи, и управление войсками, по существу, было потеряно. Последующее отступление и даже просто передислокация частей лишь усугубили положение. «Не имея связи, командармы и некоторые командующие округами выехали непосредственно в войска, чтобы на месте разобраться в обстановке. Но так как события развивались с большой быстротой, этот способ управления еще больше осложнил работу»[397]. Оно и понятно. Когда командующий фронтом выезжает в армию, в отсутствии связи он способен осуществлять руководство, в лучшем случае, армией. Соответственно, когда в войска выезжает командарм, в его подчинении в подобной ситуации — дивизия, и.т.д.
Мы все удивляемся, как это Павлов перебросил из- под Минска на запад войска, когда к городу уже подходили немцы, и кольцо окружения вокруг основных сил Западного фронта готово было замкнуться. А он, возможно, и не знал об этом. Да и он ли один? Не владел обстановкой Генштаб.
«…Связь все не налаживалась. 28 июня пал Минск, и одиннадцать наших дивизий, оказавшихся западнее его, вынуждены были продолжать борьбу уже в тылу противника. Генштаб узнал об этом не сразу»[398].
К вечеру 22 июня в Ставке даже отдаленно не представляли, насколько положение серьезно. Напротив, информация, пришедшая с фронтов, вселяла оптимизм: враг якобы лишь вклинился незначительно в нашу оборону, но повсюду остановлен подошедшими регулярными частями. Первые наши контрудары производились не просто без надлежащей подготовки — вслепую!
К несчастью, подобное положение сохранялось вплоть до зимы. Широкую огласку получил эпизод, связанный со взятием немцами Юхнова. Когда 5 октября части 4-й танковой группы ворвались в этот городок и устремились к Малоярославцу, комендант Малоярославецкого укрепрайона комбриг Елисеев доложил об этом члену Военного совета Московского военного округа генерал-майору К. Ф. Телегину. Последний сообщил о случившемся в Генштаб и стал перепроверять полученные сведения. Командующий ВВС округа полковник Н. А. Сбытов несколько раз высылал к Юхнову опытных летчиков, чьи доклады сомнений не вызывали — немцы в городе.
Юхнов находился в глубоком тылу, на тот момент все пути от него на Москву были для врага открыты[399]. Информация была настолько угрожающей, что Сталин, которому доложили о происходящем из Генштаба, не поверил. Вместо того чтобы перепроверить полученные данные по своим каналам, Верховный Главнокомандующий потребовал от Телегина разыскать и арестовать «этого коменданта». Тем временем Сбытова вызвал к себе начальник Особого отдела РККА Абакумов. По понятным причинам вылеты осуществляли не оснащенные фотоаппаратами истребители. Подтвердить сообщения летчиков Сбытову было нечем. По иронии судьбы, данные о разведывательных полетах не были занесены и в журнал боевых действий. Полковника от крупных неприятностей спасло лишь то, что немцы и в самом деле заняли Юхнов. Согласитесь, однако, столь важная информация дошла до Ставки едва ли не случайно.
И этот пример далеко не единственный. Не случайно в первый период войны был создан так называемый корпус офицеров (связи) Генерального штаба. О том, что входило в круг обязанностей его работников, рассказывает Штеменко:
«…в первые тяжелые месяцы войны до Генштаба доходили порой самые скудные и противоречивые данные о положении на фронтах. Нередко мы знали о противнике гораздо лучше, чем о своих войсках. И чтобы хоть как-то восполнить этот пробел, операторы сами летали выяснять, где проходит передний край нашей обороны, куда переместились (!) штабы фронтов и армий. При этом одни погибали, другие надолго выходили из строя по ранению…
Убыль квалифицированных кадров была настолько значительна, что руководству Генштаба пришлось в конце концов принять решение о создании специальной группы командиров для связи с войсками… Ставка назвала эту группу корпусом офицеров Генерального штаба. За всю историю Красной Армии слово «офицер» было применено здесь впервые…»[400]
Между тем Штеменко продолжает:
«Впрочем, не легче доставались и данные о противнике. К каким только ухищрениям не приходилось прибегать! Помню, однажды нам никак не удавалось установить положение сторон на одном из участков Западного фронта. Линии боевой связи оказались поврежденными. Тогда кто-то из операторов решил позвонить по обычному телефону в один из сельсоветов интересующего нас района. На его звонок отозвался председатель сельсовета. Спрашиваем: есть ли в селе наши войска? Отвечает, что нет. А немцы? Оказывается, и немцев нет, но они заняли ближние деревни… В итоге на оперативных картах появилось вполне достоверное, как потом подтвердилось, положение сторон в данном районе»[401].
А если бы данные потом не подтвердились? На картах появилось бы вполне недостоверное положение сторон? Все это прекрасно, но базировать работу Генштаба на полученной таким способом информации было просто опасно.
Немцы, несмотря на свою чопорную педантичность, импровизировали охотно и умело. Известны случаи, когда, захватив того или иного штабного работника, пользуясь нашей неразберихой, они настраивались на соответствующую частоту и передавали ложные приказы соединениям РККА. И командиры зачастую их выполняли. Если связь не мог наладить Генштаб, нетрудно представить, что творилось на фронтах, в армиях и корпусах. Только кого в этом винить?
Тысячу раз прав Еременко:
«…с политической точки зрения война не была внезапной для нашего государства, но с военно-стратегической — такая внезапность была налицо, а с оперативно-тактической она была абсолютной»[402].
Именно война, широкомасштабные боевые действия. Наша поощряемая сверху безалаберность, самоуспокоенность, бравада, граничащая с хвастовством, наше нежелание принимать вещи такими, какие они есть, допущенные серьезные ошибки в военном строительстве, роковой просчет и роковые действия Сталина, все эти обстоятельства наложились на абсолютную, нашим же высшим руководством подготовленную тактическую внезапность немецкого вторжения.
А главная причина, если хотите, первопричина — все та же. Уничтожение большей и лучшей части командного состава, научной и технической интеллигенции, управленческих кадров, насаждение в стране режима кровавого террора, готовность подвергнуть репрессии любого, способного отстаивать собственное мнение, свою порядочность, в конце концов, не просто затормозили военное строительство, но отбросили его на многие и многие годы. Ситуация начала хоть в какой-то мере улучшаться лишь после финского конфликта, когда Сталин вдруг с удивлением обнаружил, что угроза режиму его правления может исходить и не только изнутри[403]. Но… кардинально что-либо изменить было уже невозможно. Пришли, вполне вероятно, и трудолюбивые, во многих случаях достойные люди, но, враз перескочив через две-три ступени, они оказались некомпетентными. Утвердившиеся бюрократические порядки, стремление выдать не результат, а благовидный отчет повышению боеспособности армии тоже не способствовали.
