– Давайте все обдумаем и поговорим завтра, – предложил Филипп.

Лола заметно расстроилась.

– Я вам не нравлюсь? – огорченно спросила она.

Филипп уже открывал дверь.

– Нравитесь, – сказал он. – Очень нравитесь. В этом-то и проблема.

Проводив Лолу, Окленд вышел на террасу. Окна его квартиры выходили на юг, открывая глазу рельефный облагороженный пейзаж в средневековом стиле всех оттенков серо-синего и терракотового. Прямо у дома начинался Вашингтон-сквер-парк – зеленый островок, наводненный крошечными людьми, спешившими по делам.

«Не смей этого делать, – предостерег он себя. – Не смей ее нанимать. Если примешь ее на работу, не удержишься и переспишь с ней, а это будет катастрофа».

Но Филипп наконец-то понял, каким будет его сценарий. Быстро собравшись, он ушел в маленькую библиотеку на Шестой авеню, чтобы поработать без помех.

Съемки закончились в семь вечера. По пути в город Шиффер Даймонд читала записи из блога Минди, присланные гримершей ей на блэкберри: «Я не достигла всего, о чем мечтала, и начинаю понимать, что скорее всего моим планам не суждено осуществиться... Видимо, значительно больше я боюсь того, что когда-нибудь придется отказаться от погони за счастьем».

Нет, человек не должен сдаваться, подумала Шиффер и вышла у своего дома с твердой решимостью подняться на тринадцатый этаж и позвонить в дверь Окленда. Она так и сделала, но его в квартире не оказалось. Когда Шиффер вернулась к себе, трезвонил телефон. Поднимая трубку, она надеялась, что это Филипп – ее нью-йоркский номер мало кто знал, но звонил Билли Личфилд.

– Птичка на хвосте принесла, что ты в городе, – проворчал он. – Почему мне не звонишь?

– Я хотела, но работаю с утра до вечера и...

– Если ты уже освободилась, приходи в «Да Сильвано». Вечер изумительный.

Вечер и вправду выдался прекрасный. «Действительно, почему я должна сидеть дома? – пожала плечами Шиффер. – Встречусь с Билли, а к Филиппу загляну позже. Может, он уже вернется».

Приехав в «Да Сильвано» первой, она заказала бокал вина. Шиффер очень любила Билли – впрочем, его все любили, – но она считала, что их связывают особые отношения. Билли был одним из первых ньюйоркцев, с кем она познакомилась.

Если бы не Билли, не было бы и Шиффер Даймонд.

В Колумбийском университете Шиффер изучала французскую литературу и фотодело и после второго курса поступила на летнюю стажировку к знаменитому фотографу, работавшему с моделями. Знакомство с Билли, в ту пору независимым редактором Vogue, состоялось в фотостудии сомнительного толка, размещавшейся в лофте. Шампанское и кокаин в те дни считались чуть ли не основными продуктами питания, а опоздавшая на три часа модель средь бела дня уединилась с фотографом в спальне, сделав погромче записи группы Talk Talk.

– Знаешь, а ведь ты красивее этой модели, – сказал Билли, когда они с Шиффер ждали, пока фотограф закончит съемку.

– Знаю, – пожала плечами Шиффер.

– А ты от скромности не умрешь.

– Почему я должна врать насчет своей внешности? Я ее не выбирала, такая родилась.

– Ты должна быть перед объективом, – сказал Билли.

– Я слишком стеснительная.

Тем не менее, когда Билли настоял, чтобы Шиффер встретилась с его приятелем, режиссером по кастингу, она преодолела стеснительность. На пробах она вела себя совершенно раскованно, и когда ей предложили роль, не отказалась. Шиффер играла испорченную богатую девчонку из пригорода и на экране была неотразимой красавицей. Затем она появилась на обложке Vogue, стала лицом новой косметической линии и порвала с бойфрендом, симпатичным парнем из Чикаго, собиравшимся на медицинский, подписала контракт с самым авторитетным агентом ICM[12] и по его настоянию переехала в Лос-Анджелес, сняв маленький домик неподалеку от бульвара Сансет. Именно тогда Шиффер получила культовую роль трагической инженю в фильме «Летнее утро».

И встретила Филиппа, напомнила она себе.

А теперь Билли Личфилд, ее милый старый Билли в полосатом костюме, спешил к ней между столиками. Шиффер встала, чтобы обнять его.

– Даже не верится, что ты приехала и решила остаться в Нью-Йорке, – говорил Билли, усаживаясь и жестом подзывая официанта. – Труженики Голливуда обещают поселиться в Нью-Йорке, но не выполняют обещаний.

– Я никогда не считала Голливуд своим домом, – возразила Шиффер. – Всегда знала, что живу и буду жить в Нью-Йорке. Только это помогло мне так долго выдержать в Лос-Анджелесе.

– Нью-Йорк изменился, – сказал Билли траурным тоном.

– Мне очень жаль бедную миссис Хотон, – сказала Шиффер. – Я знаю, вы дружили.

– Луиза была очень старой. Кажется, я смогу найти хороших покупателей – молодую пару – на ее квартиру.

– Прекрасно, – кивнула Шиффер, не желая, впрочем, углубляться в квартирный вопрос. – Билли, – начала она, подавшись вперед, – ты общаешься с Филиппом Оклендом?

– Вот это я и имел в виду, говоря, что Нью-Йорк изменился, – ответил Личфилд. – Сейчас я его практически не вижу. С Инид встречаюсь иногда на пати, а с Филиппом сто лет не пересекался. Говорят, у него сейчас не лучшие времена и полная неразбериха в личной жизни.

– Ну, это же Филипп Окленд, – усмехнулась Шиффер.

– Рано или поздно все налаживается. Даже Редмон Ричардли женился. – Билли смахнул пылинку с полосатых брюк. – Вот чего я не понимаю, так это почему вы расстались.

– Я тоже задаю себе этот вопрос.

– Тебе он был не нужен, – предположил Билли. – А мужчины вроде Филиппа такого не терпят. Ты талантливая актриса...

– Я никогда не отличалась особым талантом, – возразила Шиффер. – Пересмотрела недавно «Летнее утро» – ну и чушь!

– Ты сыграла изумительно, – сказал Билли.

– И не напоминай мне! – воскликнула Шиффер. – Знаешь, что Филипп Окленд однажды мне сказал? Что мне никогда не стать великой актрисой, поскольку я слишком толстокожая.

– Ну, это он завидовал, дураку ясно, – отозвался Билли.

– Неужели лауреат Пулитцеровской премии и «Оскара» может кому-то завидовать?

– Конечно. Зависть, ревность, самомнение – вот три слагаемых успеха. Я постоянно вижу эти качества в молодых людях, приезжающих покорять Нью-Йорк. В этом отношении город не меняется. – Билли отпил вина. – Тем хуже для Окленда, потому что он действительно талантлив.

– Мне даже как-то грустно стало, – усмехнулась Шиффер.

– Дорогая, – проникновенно произнес Билли, – не трать ты время, волнуясь за Филиппа Окленда. Через пять лет ему стукнет пятьдесят, и он пополнит ряды мышиных жеребчиков, которые клеят молоденьких девушек, причем чем дальше, тем девушки глупее и качеством пониже. А ты скорее всего получишь три «Эмми» и забудешь Окленда как сон.

– Но я люблю его.

Билли пожал плечами:

– Все мы любим Филиппа, но я бы не взялся его перевоспитывать.

По дороге домой из «Да Сильвано» Шиффер собиралась еще раз подняться к Окленду, но, помня разговор в ресторане, поняла, что это бесполезно. Кого она обманывает? Билли прав: Филипп уже не изменится. Решительно направившись к своей двери, Шиффер мысленно поздравила себя с тем, что в кои-то веки поступает разумно.

– Зачем идти на похороны женщины, с которой ты даже не была знакома? – допытывался в тот же вечер Пол Райс.

Они с Аннализой ужинали в знаменитом французском ресторане «Ла Гренуй», который Пол любил не за хорошую кухню, а за невероятную дороговизну (шестьдесят шесть долларов за камбалу) и близость к отелю: ему нравилось называть ресторан «столовкой».

– Миссис Хотон была необычной женщиной, – возразила Аннализа. – Она считалась самой известной светской львицей Нью-Йорка. Меня пригласил Билли Личфилд. Это совершенно эксклюзивная поминальная служба...

Пол читал карту вин.

– Напомни, кто такой Билли Личфилд?

– Друг Конни, – терпеливо повторила Аннализа, начиная уставать от разговора. – Помнишь, мы с ним на уик-энде познакомились?