Потом, значит, случился «Июль», о котором теперь тоже очень много спорят, а спорить, по-моему, совершенно не о чем, потому что не надо судить художника по правилам эпохи, которую он закрыл. В «Июле» на первый план выходит уже откровенное безумие, бал тут правит чистая патология, но обращать внимание на бесчисленные убийства, совершаемые героем-маньяком, а также на всякие мелкие натуралистические детали вроде окровавленной картонки, в которой спит бомж, или зловонного погреба, в котором прячутся трупы,- бессмысленно. Все равно что ужасаться мясоразделочным работам в прозе раннего, еще до-мистериального Сорокина. Это же все не с живыми людьми происходит, а с персонажами советского масскульта. Ну и у Вырыпаева не живые люди, не настоящие сумасшедшие и тем более не маньяки. Это ритмически организованная речь, с помощью которой автор и исполнительница (та самая Полина Агуреева) воздействуют на подсознание зрителя.

То есть вовсе отказаться от морали у них, конечно, не получается. Они ведь рассказывают про все эти ужасы с сознательным расчетом, чтобы зрителя серьезно припугнуть. И в «Эйфории» дом поджигают по-настоящему, и палец отгрызают по-настоящему, и беззаконных любовников убивают тоже вполне реалистически. Но все это происходит так красиво и так спокойно, и так аморально – даже имморально,- как землетрясение. Моральные категории упразднены. И вот этим-то шоком он и прибивает зрителя по-настоящему: не смертью героя, а именно смертью морали. Ее нет больше. Есть то, что ему кажется фреской. Ну кто станет всерьез оплакивать гибель героя эпоса? В эпосе гибнут не для того, чтобы вы пожалели или ужаснулись, а исключительно чтобы было красиво.

Сейчас Вырыпаеву нужно беспрерывно работать на повышение. Ему требуется все новая, все более жестокая патология – чтобы уж совсем по-сорокински. Только у Сорокина все время чувствовалась пародия и не было этого гибельного налета «новой серьезности». А у Вырыпаева все очень, очень серьезно. Как и подобает варвару. У него чувства юмора, по-моему, нет вообще – или было, да сплыло. Он поверил, что совершил в мировой драме великий переворот. И он его действительно совершил – важно только помнить, что это переворот, так сказать, в гробу. Что это пиршество на руинах. А потому и говорить здесь о великой эстетической заслуге довольно сложно – потому что обращение к срамному низу или к трепещущему зрительскому животу бывает временами эффектно, но оно требует все более и более сильных ударов. Если надоело играть на пианино, можно поколотить по крышке,- но колотить придется с нарастающей силой. Потому что это музыка бывает разнообразна и богата, это музыка способна развиваться, усложняясь и упрощаясь,- а битье по крышке пианино, стулу пианиста или его собственной груди довольно монотонно, если честно. В конце концов придется поджечь театр.

И ведь самое обидное, что Вырыпаев может иначе. Он достаточно владеет словом, чтобы создавать истинно поэтические конструкции,- вот хоть такую, из замечательной пьесы «Город, где я»:

«Житель: Все началось с того, что в наш город пришли ангелы с черными узелками за плечами. Они были унылы и неказисты. Они были такие унылые и такие неказистые, что жалко было на них смотреть.

Ангелы виновато пожимают плечами.

Вот вы нам скажите, ангелы, почему вы такие унылые и такие неказистые, и почему вы?

1 Ангел: Мы ищем.

2 Ангел: Ищем.

Житель: Вот, посмотрите, перед вами ангелы, которые ищут.

1 Ангел: Ищем.

2 Ангел: Ищем контрапункт.

Житель: Словом, началось все с того, что в наш город пришли два унылых и неказистых ангела, которые искали контрапункт.

1 Ангел: Я видел, как на дереве висела груша, и я стоял на цыпочках и не мог дотянуться. И я страдал.

2 Ангел (достает из кармана грушу и ест): Я дотянулся, но я все равно страдал.

1 Ангел: Ну и слава Богу.

2 Ангел: Ну и слава Богу.

Житель: А в нашем городе бога сколько угодно. И для всех он один. И нет религиозных конфликтов. Бог для нас обычное дело.

1 Ангел: И нет контрапункта.

2 Ангел: И ничего такого похожего на контрапункт.

1 Ангел: Но мы все равно будем искать.

2 Ангел: Мы будем искать в этом городе.

Житель: И они стали искать».

Это просто, как мычание, и так же эффективно, но притом это настоящая поэзия, хоть и примитивистская, наивная по природе. Здесь нет ни одного удара ниже пояса. За одну фразу Вырыпаева «В наш город пришли два унылых и неказистых ангела, которые искали контрапункт» можно отдать весь «Город» Гришковца – натужный, вымороченный, полный самолюбования и так сильно уступающий его же прелестной «Зиме». Вырыпаев умеет добывать самый чистый кислород – и делать это очень простыми средствами.

Но самый чистый кислород его давно не интересует. Его простоте хочется быть варварством. Его театр все отчетливее заполняется сероводородом – газом, который, конечно, куда эффектнее скромного кислорода, не имеющего ни вкуса, ни запаха. Но сероводородом дышать невозможно. О нем можно только писать критические статьи – чем и заняты десятки счастливых современников Вырыпаева.

В том-то и дело, что русская традиция как-то трудно сочетается с добыванием кислорода из простых и прекрасных вещей. Нам почему-то обязательно надо утвердить новую серьезность не с помощью ангелов или контрапунктов, но с помощью топоров; и какая у нас эйфория без крови?

А это уже серьезный сигнал. Если главный – по крайней мере, самый популярный и оригинальный – автор-2007 чувствует в воздухе такие, а не другие веяния, то и надеяться особо не на что. Хоть ты обкричись тут про стабилизацию и порядок.

Спасибо Вырыпаеву и на том.

2007 год