Нанизавший лалы нити повести нетленной,
Что немолчным наполняет звоном слух вселенной.
Так сказал: «Когда семь башен, с чашами вина,
Перед шахом заключили сказок круг сполна,
Разум в куполе, что замком был его уму,
О летящем своде мира подал весть ему:
«Мудрый, удались от капищ идольских земли!
Убегай уничтоженья: вечному внемли!»
Этот голос у Бахрама дух воспламенил.
Шах от сказки и обмана взоры отвратил.
Видел: свертывают звезды бытия ковер,
Золотые своды замков превращая в сор.
Он семь куполов отвеял от очей, как сон;
В дальний — к куполу иному — путь собрался он.
Ведь один тот купол тленьем будет пощажен;
В нем до дня Суда правдивый дремлет, опьянен.
Семерых седых мобедов шах призвать велел,
Семь дворцов семи мобедам передать велел;
Вечный пламенник под каждым сводом засветил;
В храмы пламени жилища страсти превратил.
Стал шестидесятилетним старцем властелин;
Забелел в кудрях-фиалках седины жасмин.
Стал служить Бахрам, как богу, истине одной,
И чуждался неизменно радости земной.
Но однажды, чуждым ставший ловле и пирам,
С избранными на охоту выехал Бахрам.
Но не ловля, не добыча в степь царя влекла:
Сделаться добычей неба — цель его была.
Рать рассыпалась по степи. Каждый повергал
Или гура, или ланя. Лишь Бахрам искал
Одинокую могилу для жилья себе.
Убивал порок и злобу бытия в себе.
Не охотился на ланя, в лани — зло таится...
В солонцах, где лань к потоку в полдень не стремится
Вдруг онагр, резвей, красивей прочих, в облаках
Пыли показался, — мчался в сторону, где шах
Ждал его. Он понял: этот ангелом хранимый
Зверь — ему указывает неисповедимый
Путь в селения блаженных. Устремил коня
За онагром. И могучий — с языком огня
Схожий легкостью и мастью — конь его скакал
По пескам, глухим ущельям, средь пустынных скал.
Конь летел, как бы четыре он имел крыла.
А охрана у Бахрама малая была, —
Отрок или два — не помню. Вот — пещеру шах,
Веющую в зной прохладой, увидал в горах.
Кладезем зиял бездонным той пещеры зев.
И онагр влетел в пещеру; шах вослед, как лев,
В щель влетел, в пещере ярый продолжая лов;
Скрылся в капище подземном, словно Кей-Хосров.
Та пещера стражем двери стала для Бахрама,
Другом, повстречавшим друга в тайном месте храма.
Вдруг обвал пещеры устье с громом завалил
И Бахрамову охрану там остановил.
И хоть поняли: в пещеру эту нет пути,
Но обратно не решались отроки идти.
Вглядывались в даль степную, тяжело дыша, —
Не пылит ли войско в поле, шаху вслед спеша
Так немалое в тревоге время провели.
Наконец к ним отовсюду люди подошли,
Увидали: вход в пещеру камнем заслонен
И в мозгу змеи — змеиный камень заключен.
Отроки им рассказали все, что знали сами;
Как Бахрам влетел в пещеру, как потом камнями
Завалился вход. Не верил отроков словам
Ни один: «Глупцы-мальчишки вздор болтают нам!
Как слоноподобный телом богатырь Бахрам
Поместился в щель, где впору жить одним кротам?»
И не ведали, что, вещий увидавши сон,
В Индостан ушел скучавший на чужбине слон.
Он — слону подобный силой — скован роком был,
А расторгнуть цепи рока нет под солнцем сил.
Но чтоб местопребыванье шахское узнать,
Плетками юнцов несчастных начали стегать.
Громко закричали слуги, плача и божась,
Вдруг, как дым, из той пещеры пыль взвилась, клубясь
И раздался грозный голос: «Шах в пещере, здесь!
Возвращайтесь, люди! Дело у Бахрама есть».
Но вельможи отвалили камни и зажгли
Факелы и в подземелье темное вошли.
Видят: замкнута пещера в глубине стеной.
Много пауков пред ними, мухи — ни одной.
Сотню раз они омыли стену влагой глаз.
Шаха звали и искали сто и больше раз
И надежду истощили шаха отыскать.
И о горе известили государя мать.
И перед пещерным зевом стали, как змея,
Вереницею, в безмолвье реки слез лия.
И, истерзанная скорбью, мать пришла Бахрама.
И она искала сына долго и упрямо;
Сердцем и душой искала, камни взглядом жгла,
Розу под землей искала — острый шип нашла.
Кладезь вырыла, но к кладу не нашла пути;
В темном кладезе Юсуфа не могла найти.
Там, где мать, ища Бахрама, прорывала горы,—
До сих пор зияют ямы, как драконьи норы.
И пещерою Бахрама-Гура до сих пор
Это место именуют люди здешних гор.
Сорок дней неутомимо глубь земную рыли.
Уж подпочвенные воды в ямах проступили
Под лопатами, но клада люди не нашли.
Небом взятого не сыщешь в глубине земли.
Плоть и кость земля приемлет, душу — дар небесный —
Небеса возьмут. У всех, кто жив под твердью звездной,
Две есть матери: родная мать и мать-земля.
Кровная лелеет сына, с милым все деля;
Но отнимет силой сына мать-земля у ней.
Двух имел Бахрам богатых сердцем матерей,
Но земля любвеобильней, видимо, была:
Так взяла его однажды, что не отдала
Никому, ни даже кровной матери самой!..
Разум матери от горя облачился тьмой.
Жар горячечный ей душу иссушил, спалил.
И тогда старухе голос некий возгласил:
«О неистовствующая, как тигрица, мать!
Что несуществующего на земле искать?
Бог тебе на сохраненье клад когда-то дал;
А пришла пора — обратно этот клад он взял.
Так не будь невежественна, не перечь судьбе,
С тем простись, что рок доверил временно тебе!
Обратись к делам житейским. Знай: они не ждут.
И забудь про горе, — это долгий, тщетный труд...»
И горюющая гласу вещему вняла;
От исчезнувшего сына думы отвела,
Цепи тяжких сожалений с разума сняла
И делами государства разум заняла.
Трон и скиптр Бахрама-Гура внукам отдала.
В памяти потомков слава их не умерла:
Повествующий, чье слово нам изобразило Жизнь
Бахрама, укажи нам — где его могила?
Мало молвить, что Бахрама между нами нет,—
И самой его могилы стерт веками след.
Не смотри, что в молодости именным тавром
Он клеймил онагров вольных на поле! Что в том?
Ноги тысячам онагров мощь его сломила;
Но взгляни, как он унижен после был Могилой.
Двое врат в жилище праха. Через эти — он
Вносит прах, через другие — прах выносит вон...
Слушай, прах! Пока кончины не пришла пора:
Ты — четыре чашки с краской в лавке маляра.
Меланхолия и флегма, кровь и желчь, от ног
До ушей, как заимодавцы, зиждут твой чертог
Не навечно. И расплаты срок не так далек.
Что ж ты сердце заимодавцам отдаешь в залог?
Умершие, что в могиле темной лица скрыли,
Взятый в долг свой цвет и запах персти воротили.
И до дня Суда, годины грозной и великой,
Ни один из них живущим не откроет лика...
Нашей жизни ночь — опасность; на путях у нас
Страх, и страж уснул, и шарит вор в домах у нас.
Пусть землею обольщенный землю ест. Но что ж,
Сильный, ты ножу слабейших сердце предаешь?
Хочешь, чтоб тебе подвластно стало небо, — встань
И, поправ его пятою, над землей воспрянь!
Не оглядывайся только, — в высоту стремясь
Неуклонно, — чтоб на землю с неба не упасть.
Твой кушак — светило неба. Ты — Танкалуша
Звездных ликов. Цепи снимет с них твоя душа.
В каждом лике, как в зерцале, сам витаешь ты.
Что же знаменьями тайны их считаешь ты?
Но хоть ты от ощущений звезд всегда далек, —
Дух твой, разум твой навеки светы их зажег.
Кроме точки изначальной бытия всего,
Все иное— только буквы свитка твоего.
Знай: ты страж престола бога и его венца.
Ведома тебе дорога мудрости творца.
Ты гляди на добродетель, только ей внемли,
Не уподобляйся гаду, что ползет в пыли.
Помни: все, чем обладаешь, — ткали свет и тьма.
Помни: все, чего желаешь, — яркий луч ума!
О, скорей от рынка скорби отврати лицо!
Огнь, вода, земля и воздух здесь свились в кольцо.
Хоть четыре дымохода в хижине, — тесна
И темна для глаз и сердца и душна она.
Две есть двери в мире, словно в воровском дому.
Этот мир мы тащим, словно странничью суму.
Помни: до того, как будешь изгнан из села, —
Собери свои пожитки и навьючь осла.
В путь возьми с собою душу, тело позабудь:
Тело — тяжкий груз, и труден будет дальний путь.
В мир вступая, ведай: скоро должен ты уйти Прочь.
Так будь же осторожен на своем пути
Через этот мир. Умом он быстрым наделен, —
Медленный в борьбе с тобою, быстр в убийстве он.
Пусть неправосудно пленник будет им убит, —
В списке смерти ни единый им не позабыт.
Хоть сто тысяч раз сыграешь ловко, — все равно
Благ земных не вкусишь больше, чем предрешено.
Льдом окованный, есть в чаще неба водоем.
Чтобы не застыть навеки в дивно ледяном
Воздухе высот, куда мы скоро отойдем, —
Надо сделаться живыми, прежде чем умрем!
Царь земной, стоящий в славе, словно небосвод,
В час негаданный утратит славу и умрет.
Никому не подначальный мир убил его;
Ни за что — бегущим диском раздавил его
Но росы медвяной капли с терна бытия
Смертный, собирай — покамест длится жизнь твоя,
Чтоб о них у двери мрака ты не пожалел —
В час, когда исторгнут душу меч и жала стрел.
Ты отринь отраду мира, прежде чем уйти
В смерть, чтобы успеть от смерти душу унести.
Человек двумя делами добрыми спасет
Душу: пусть дает он много, мало пусть берет.
Много давшие — величья обретут венец.
Но позор тебе, обжора алчный и скупец.
Только тот достоин вечной славы, кто добра
Людям хочет, ценит правду выше серебра.
Можно ль привязаться к службе, — даже у царей, —
Что беременна опалой близкою твоей?
Не гляди на взлет надменный башни в облаках,
Помни, что и эти стены превратятся в прах.
Что ты мнил своим минбаром — плахою твоей Делается.
Что ж робеешь? Будь смелей пред ней!
Смертный пусть до зведной сферы вознесет венец,
Но земное вниз земного свергнет наконец.
Пусть хосров, достигнув неба славой дел своих,
Дань берет с семи великих поясов земных, —
Все же в некий день увидишь мертвым и его,
Обездоленным, лишенным на земле всего.
Нападений тьмы избегнуть не вольна земля.
На сокровищнице мира бодрствует змея.
Сладкий сок имеет финик и шипы свои.
Где целительный змеиный камень без змеи?
Все, что доброго и злого судьбы нам дарят, —
Это суть: услада в яде, и в усладе яд.
Был ли кто, вкусивший каплю сладкого сначала,
Вслед за тем не ощутивший мстительного жала?
Мир, как муха, у которой медом впереди
Полон хоботок; а жало с ядом — позади.
Боже! Дай всегда идти мне правильным путем,
Чтобы мне раскаиваться не пришлось потом!
Двери милости отверзни перед Низами!
Дом его крылом — хранящим в бурю — обними!
Дал ему сперва ты славу добрую в удел;
Дай же под конец благое завершенье дел!
