— Вась, Вась, слышь? — растолкала свояка жена. — Она воет.

— Ну и чо. Повоет, перестанет, — бормотнул свояк сонно.

— Иди, глянь, может, она там в проволоке запуталась или в капкан попалась. Ты капкан на крысу ставил.

Широко зевая, свояк отомкнул замок сарая, приоткрыл дверь, посветил в темноту фонариком. Луч высветил взбугренный накоп земли.

«Зараза подрыла и ушла». — Он в растерянности шагнул через порог, оставив дверь открытой. В то же мгновение взблеснули летящие навстречу желтые глаза. Сильный толчок едва не свалил его с ног. Он лапнул пятерней, пальцы скользнули по шерсти. В лунном свете было видно, как серый зверь наметом пересек двор. Овцы молча темной волной всплеснулись в калде. Найда прыгнула через забор.

Найда объявилась дома на третий день. Ребрастая, в репьях. Когда Венька подал тазик с едой, отбежала, как на чужого уставилась сторожким взглядом.

— Во, тварина, — изумился егерь. — Трое суток и сторожится, что значит волчья кровь. Ласка куда как мягче. Ласка. Ласкушка, умница моя. — Он погладил вилявшую хвостом лайку. Не успел егерь войти в дом, как двор огласился рыком и визгом. Найда теперь не на шутку трепала мать так, что летели клочья белесой шерсти.

— Ах ты, тварина, волчара хренова! — Венька на крыльце схватил веник, шваркнул по морде. Найда отбежала, по-волчьи всем корпусом повернулась на хозяина. И тогда в первый раз у егеря ворохнулось нехорошее предчувствие: «Наживу я с ней еще беду, ох, наживу…»

Трижды еще забирал ее свояк. Оббил стены погребки медной жестью, чтоб нигде не прокопала. Как-то забыли погреб закрыть. Найда спрыгнула вниз, из погреба прокопала нору наружу и ушла. Последний раз два месяца продержал. Думал все, привыкла. На охоту взял, она опять к егерю прибежала.

Когда Найда после очередного побега возвращалась, Вовка весь аж светился: ав-ав, ав-ав! Обнимал Найду за шею. Она лизала его в нос в щеки. Вовка заливался колокольчиком.

К тому времени рука у Танчуры поджила… Венька держал Найду в гараже, сам и кормил ее. Жена время от времени грозилась:

— Выпустишь, отравлю…

Венька и сам себе не мог объяснить, зачем он ее держал. Крутые приставали сколько, отдай нам ее. Пастухи просили. Не хотел признаться себе егерь, что прикипел душой он к этой непокорной волчице за то, что она вот так за сотни верст возвращалась от вкусной еды к нему. Верность, которой не нашел в первой своей женщине, тянула егеря к этой диковатой сторожкой суке, так не похожей на других собак. Она глядела своими желтоватыми глазами прямо и просто и понимала, и чувствовала его натуру тоньше, чем жена.

— Видишь, она Вовку как любит, облизывает, — внушал Венька Танчуре. — Вовка ей рад.

— Вот загрызет, тогда будешь знать, — не сдавалась жена. — Зачем тебе две собаки?

— Смотри, как они обнимаются, Тань.

— Доиграешься!

В августе это случилось. Сидел в гараже с шоферами, в домино козла забивал. Телефон зазвонил. Кто-то из мужиков трубку взял и Веньке:

— Езжай скорее домой, собака сына искусала.

Венька в УАЗ и по газам. Забежал, Вовка орет дурным голосом. Вся мордашка кровью залита. Танчура по комнате мечется с бинтами.

— Сколько раз тебе, полудурку, говорила! Убери эту б… со двора! Тот раз руку мне прокусила, щас, было, до смерти не загрызла. Лицо изорвала! Шрамы на всю жизнь теперь останутся, — кричала Танчура. — До смерти могла загрызть!..

— Вова, сынок, постой. Не надо, — попытался оторвать ручонки сына от окровавленной щеки Венька. — Ладно тебе плакать. Чуть там содрала она тебе! Ты же солдат!.. Щас дядя врач все нам помажет. До свадьбы сто раз заживет…

— Шрамы на всю жизнь останутся, будешь знать! — выкрикнула Танчура.

В больнице наложили пять швов. Зашивал все тот же Климов.

— То из мамкиного живота вылезать не хотел, теперь с собакой подрался, — шутил он. — Ну что, орел, без анастезии? Или лучше укольчик сделаем? А то ты тут нам запоешь «Взвейтесь кострами синие ночи…»

От шуточек Климова Венька приободрился. Но когда за дверью операционной раздался истошный Вовкин крик, забегал по коридору, по спине побежали мурашки: «Застрелю тварину!» Танчура, сидевшая здесь же в коридоре, зажала уши ладонями, выскочила на улицу.

Через полчаса он вез Танчуру с Вовкой домой, старательно объезжая кочки. Вовка жался к матери, успокаиваясь, сухо без слез взрыдывал.

— Как же, Вов, получилось-то? — косо поглядывая одним глазом на дорогу, другим на торчащее из бинтов личико сына, допытывался Венька. — Чо она на тебя кинулась-то? Может, ты ей палкой в глаза тыкал?

— Она, хрюха такая, слань господняя налетела. — И слезы опять покатились из-под бинтов. — Я ей ничо не делал. Она слазу есть меня за ссеку стала…

— Как, как ты сказал?!

— Отвяжись от ребенка, не травмируй. — Танчура прижала сына, отворачивая его лицом к окну. — Смотри, Вова, коровки травку едят… Глаз могла прокусить…

У ворот Найда с Лаской бросились к ним навстречу. Венька пнул Найду ногой:

— Сгинь, тварина!

Собака отбежала, уставилась на хозяина желтыми холодными глазами. На морде у глаза темнела засохшая кровь.

«Вовкина кровь, тварина», — содрогнулся Венька. Забежал в прихожку, торопясь, пока не схлынула злость, достал из сейфа ружье. Зарядил крупной дробью. Вышел на крыльцо. На звук Найда подняла голову. До нее было шагов пятнадцать не больше. Венька вскинул ружье:

— Тварина! Будешь знать как на ребенка кидаться! Ну-у, беги, беги, тварина! — ярил себя егерь.

Найда свалила голову набок, ушки топориком, улыбалась, сверкая желтыми глазами.

Венька нагнулся, схватил подвернувшуюся под руку калошу, запустил в собаку:

— А ну пошла отсюда тварина! — Не поднималась рука стрелять ей в глаза.

Найда схватила калошу зубами, замотала головой, играючись побежала с ней за вольер. Венька выстрелил по ней сквозь сетку. Мельком подумалось: сетка… дробь срикошетит…

Найда вякнула, выронила калошу, кувыркнулась через голову. Вскочила и, пьяно перебирая лапами, побежала к раскрытой калитке в огород. Венька выстрелил в угон со второго ствола, дробь взрыла землю у самой калитки. Найда скрылась в зарослях у забора. Веньке с крыльца было видно, как закачались розоватые головки репейника в одном и том же месте.

«Готова, в агонии бьется… Какую собаку загубил…» Подрагивающими пальцами Венька переломил ружье, швырнул за изгородь гильзы. Перед тем, как войти в дом, внутренне сжимаясь, бросил взгляд туда, на заросли репейника, где упала Найда.

Но все было недвижно. Со стебля на стебель перепархивали воробьи, и верхушки клонились под их тяжестью.

Смеркнется, надо будет закопать… Ребенка так искусать… Тварина! Может, бешенство у нее… Хорошо, что застрелил… Вовке уколы…

Весь остаток дня Венька не находил себе места. Раз сто подходил к Вовкиной кроватке. Тот все время, как приехал из больницы, спал. Всхлипывал во сне. Глядя на него, егерь укреплялся духом: «Правильно я эту тварину грохнул. Ребенка так покусать. Вдруг бешеная?» Прикладывал руку к влажному лбу сына, вроде, не горячий. Выходил во двор. В глаза лезла валявшаяся у вольера калоша. Веселая была… Бешеные так себя не ведут… А сохлая кровь на морде? Вовкина кровь…

К вечеру пошел кормить свиней. Глядь, у супоросой свиньи правое ухо мотается двумя лоскутами, будто разрезанное.

«Вот откуда у Найды на морде кровь-то, — понял Венька… — И свинью порвала, и на ребенка бросилась…»

— Зачем свинью выпускала? — спросил он Танчуру. — Собаки вон ухо ей разорвали.

— Кто их выпускал, — оторвалась от телевизора жена. — Рылом дверку поддевают и выходят. Прошлый раз мне всю рассаду поломали. Крючок бы забил! Хозяин называется.

Венька от греха вышел на улицу.

— Ну-ка поди ко мне, — помахала через улицу со скамейки бабка Клава. — Чавой-то я тебе вопрос задам, — пошлепала ладонью по скамейке. — Садись рядком, поговорим ладком. Как же вы, окоянные, парнишоночка своего чуть свинье не скормили, а!? Взять бы палку, да палкой вас обоих и жену твою, и тебя самого.