— Спаси меня, Потап, — заблеял подмастерье, преданно заглядывая бригадиру в глаза.

— "Спаси-и", — передразнил Потап. — Потаскун! О чем ты раньше думал?

— Я думаль…

— Молчи! Знаю я, о чем ты думал.

— Я больше не бу-ду. Давай убежим.

— Куда ты побежишь, дура, в тапочках? Курам на смех. Еще подумают, что я с тобой знаком. Да и не время сейчас. Я за тобой вернусь. Дня через два. К твоему внезапному возвращению никто морально не готов. Придется тебе пораспутничать еще пару дней. И вот еще что, — предостерег Мамай, — поменьше шляйся тут в таком виде. Ходишь, как евнух. Где-то здесь, в окрестностях, бродят Пиптик и сын баптиста. Не хватало еще, чтоб они встретили тут уважаемого товарища Степана. Вот будет потеха! Учти, если попадешься кому-нибудь на глаза, — я от тебя отрекусь. А сейчас тихо, как мышка, беги к своей невесте и не высовывай носа. Она, должно быть, уже объявила розыск. Дуй!

Соблюдая меры предосторожности, африканец прокрался вдоль стены и, бросив из полумрака просительный взгляд, шмыгнул в комнату № 36. Бригадир прикрывал его с тыла. Все обошлось спокойно.

На лестничной площадке между первым и вторым этажом Мамай наткнулся на Пиптика. Балетмейстер сидел на детском трехколесном велосипеде и тихо плакал. Увидев председателя, он растер по щекам слезы и страстным голосом объявил:

— Я женюсь, женюсь нa ней! Она такая женщина!

Мамай посмотрел на него сверху вниз, зевнул и прошел мимо. Все это становилось скучным — слишком много любви для одного дня.

Сбежав по ступенькам и набрав разгон, Мамай ринулся прямо на проходную.

— Сделал дело — гуляй смело! — гаркнул он, застегивая на ходу пальто. — Мамаша, открывай врата! Осторожно, я иду! Что?! Спишь на посту!

Разбуженная необычным шумом, баба Лида вскочила с тахты и бросилась к дверям. Напористость молодого человека сбила ее с толку, и она смогла что-то сообразить лишь тогда, когда замок уже был откpыт.

— А? Что? Кто? — растерялась вахтерша.

— Кто?! Вы еще спрашиваете? Как фамилия?

— Ма… Ма… Ма… А ты кто такой?

— Идите работать и никого не выпускайте. И за что вам только премию платят?

Из злачного места Потап убрался с легким сердцем и тяжелой головой.

Поминки кончились. Начались будни.

В спешном порядке было созвано бюро райкома, где председатель официально заявил, что со дня на день прибывает товарищ Степан, если только в Брюсселе будет летная погода. В связи с надвигающейся проверкой Потап призвал соратников к решительным действиям и вытребовал у Брэйтэра миллион на непредвиденные расходы.

Время для освобождения заложника было выбрано наиболее безопасное, когда работницы консервного завода им. Баумана должны заниматься консервированием. Около полудня Мамай стоял на подступах к общежитию.

За три прошедших дня обстановка здесь заметно изменилась. Теперь пустырь пересекала глубокая траншея, протянувшаяся от общежития к родильному дому. Вдоль траншеи бродили мужики с огромными гаечными ключами, заглядывали в нее и скверно матерились.

Потап взобрался на холм свежей земли и спросил человека в фуфайке:

— Что-нибудь ищете?

— Трубу прорвало, — охотно пояснил человек. — Вода текет и текет. В этих помещениях всю дорогу авралы. Пакостный, понимаешь, народ эти бабы — все норовят какую-то гадость в унитаз бросить. А канализация — она, понимаешь, не резиновая. Колено забьется или тот же стояк, понимаешь, и все — пробивать надо. Но такого еще не было. Я тут девять лет сантехником, а такого еще не было. Вишь, как разворотило. Такое только бомбой можно натворить. Теперь придется…

Чекист равнодушно посмотрел в залитую водой канаву и, не дослушав сантехника, пошел прочь.

За траншеей, как раз напротив места аварии, возле трактора суетились рабочие. Кто-то свистнул — трактор затарахтел, напрягся и поволок к зарослям акации памятник Энгельсу. Знаменитый немец, свергнутый за то, что под ним прорвало трубу, был доставлен, как бревно, на окраину пустыря и там брошен.

"Черт! — с раздражением подумал кладоискатель, наблюдавший за этой оперaцией. — Легко и просто. Ни тебе пуп надрывать на митингах, ни затевать всякие дурацкие комбинации. Несправедливо. Надо проверить, не проходят ли и под моим Ильичом какие-нибудь коммуникационные линии. Если его так трудно взять сверху, то, может, легче будет снизу!"

Беспрепятственно проникнув в общежитие, Мамай поднялся на второй этаж и остановился перед дверью с номером "36".

За дверью было тихо. Потап вынyл из-за пазухи сверток со старой одеждой, в которой пленник смог бы добежать до дома, не околев в пути, и тихо постучал.

— Входить, пожялуста, — позвал африканец.

Не медля больше ни минуты, чекист устремился выручать товарища. Пленник предстал перед спасителем в несколько неожиданном ракурсе: он идиллически восседал за столом, накрытым белой скатертью, и запихивал в рот многослойный бутерброд. При виде бригадира подмастерье замер, забыв опустить руку. Варенье медленно стекло с булки, капнуло на скатерть и расползлось розовым пятном. Тут же, за столом, сидела Люда, которая не замедлила отвесить Гене оплеуху за его неряшливость.

"Ого, — решил Потап, быстро сориентировавшись, — кажется, засада. Надо менять тактику".

— Гражданка, — произнес он канцелярским голосом, — вы нарушаете правила социалистического общежития. Попрошу не нарушать и выдать представителям власти гражданина, проживающего у вас без прописки.

Эфиоп привстал.

— Сядь, — сказала гражданка.

Гена покорно сел.

— Повторяю, — нахмурился чекист, — согласно правилам социалистического общежития…

— 3драсьте, какого еще общежития?

— Социалистического.

— Его давно отменили, социализм ваш. Разве не слыхали?

— Социализм отменили — общежития остались, — проговорил Потап, сохраняя хладнокровие. — Посторонних прошу очистить помещение.

— Это кто посторонний?

— Вот он! Где его паспорт? Какой он национальности?

— Не знаю, какой он там нaциональности, а только он супруг мой будущий. А вот вы кто такой?

— Я?! — угрожающе переспросил чекист и, достав из внутреннего кармана красное удостоверение, ледяным голосом сказал: — Я — представитель власти…

Нарушительница прыснула:

— Чем это вы там махаете? Смотрите, сильно не махайте, а то, если потеряете, — вас в библиотеку не пустят без билета.

Мамай остолбенел. Не в силах сказать что-либо умное, он только растерянно хлопал глазами.

— Я про вас все знаю, — хихикала Люда, мне Гена все рассказал.

Подмастерье глупо улыбнулся.

— Чего лыбишься, болван? — вскипел бригадир. — Я тут кривляюсь, как клоун, а ты!.. Смеяться вздумал?!

— Не бейте его! — вступилась нарушительница. — Он слабый.

— Знаю. Особенно на голову.

— Да вы садитесь, — пригласила хозяйка. — Бутерброд намазать?

— Намажьте, — согласился Потап, подсаживаясь к столу — Варенья — побольше, булки — поменьше. Я ограничиваю себя в мучном.

После сладкого Мамай заметно подобрел. На щеках его выступил румянец, лоб покрылся испариной.

— Ну, — произнес он умиротворенно, — как сказал однажды я, давайте расставим закорючки над "й". Вас, кажется, Людой зовут? Так вот, Людмила, у вас, должно быть, уже было время убедиться, что это за гусь. Жалкий тип, не говорите. Так что, раз уж я сюда зашел — я берусь избавить вас от его компании. Несите одежду. Я его сейчас заберу.