— Спал полчаса. Надо бы сменить место.

Ищу глазами ребят. Их поплавки маячат неподалеку, кто-то из них сидит в лодке, бот стоит на якоре в десяти метрах от моего поплавка. «Неужели никто не мог взять моей гуасы?» — проносится в голове. Поднимаюсь на ноги и ощущаю, что сон возвратил утраченные силы. Набираю в легкие воздух, задерживаю дыхание. Вроде ничего. Натягиваю ласты, перчатки, надеваю маску. Лодочник говорит: — Глубоко не ныряй.

Плыву, у поплавка ныряю. Боль в ушах заметно резче обычного. Продуваю. Неприятное ощущение проходит, но у входа в грот чувствую ноющую боль в груди. Всплываю. Делаю несколько глубоких вдохов и опускаюсь. Сейчас легче. Хватаюсь за шнур, тяну, дергаю, упираюсь ногами о выступ и конец подается. Еще рывок, и можно всплывать. Отхожу в сторону, тащу за собой поплавок и хорошо вижу, как из грота вместе с облачками мути показывается ружье, стрела и на ней уже почти уснувшая рыба.

— Вот это да! Вот это да! — произносит одну и ту же фразу Рамон, принимая мою добычу.

Я поднимаюсь на бот. Моя «рыбка» выглядит солидно. Когда Доминго Альфонсо и его друзья подплывают, я снова приятно растягиваюсь на солнцепеке. Мы снимаемся с якоря, и я засыпаю. Пробуждаюсь от того, что прекращает работу мотор.

— Хорошо поспал? — спрашивает Доминго Альфонсо. — Давай мы еще с часок поохотимся, а ты помоги Рамону с обедом.

Я отрицательно качаю головой и начинаю натягивать ласты.

— Ну, тогда пошли рядом, — говорит мой друг.

Новое место охоты оказалось еще лучше прежнего. До дна не более шести метров. Ровное, оно усыпано отдельными нагромождениями камней. Из-под иного навала удавалось набивать до пяти рыбин.

Я увлекся, забыл о том, что было, и ввязался в сражение с крупной куберой. Она забилась глубоко под камни, погнула стрелу. Я не мог ее никак вызволить и неожиданно почувствовал резкую слабость. Зазвенело в ушах и даже показалось, что кольнуло в сердце.

Я забрался на бот. От таганка Рамона исходил дурманящий запах горячей еды: жареная гуаса в кипящем оливковом масле, рис и подливка из бобов.

— Кто рыбу ловит, тот ее и жарит, — говорит Рамон, перехвативший мой взгляд на таганок.

Куберу добил Доминго Альфонсо, а я развалился на палубе и был не в состоянии пошевелить рукой. Собраться с силами заставило перешептывание друзей.

Все уселись перед едой, разлили по кружкам апельсиновый сок. Доминго Альфонсо поднялся и торжественно произнес:

— Сегодня, в этот день, Юра доказал, что он настоящий охотник. — Доминго Альфонсо снял с себя цепочку, на которой в серебряной оправе висел акулий зуб. — Носи как верный талисман и помни Доминго Альфонсо, помни тех, кто стали тебе друзьями на Кубе.

Я хотел что-то сказать в ответ и не мог: на глаза навернулась слеза.

— Ты так хорошо поднимался, — продолжал Доминго Альфонсо, — но вполводы вдруг обмяк, я подтолкнул тебя, а воды… воды ты совсем немного нахлебался.

Я слушал, и мне было очень хорошо, как бывало, может быть, раз пять или шесть в жизни.

На причале Ла-Эсперансы мы взвесили мой улов: 48 рыб дали общий вес, как мы ни складывали каждый в отдельности, — 149 кг! Прежнее достижение было намного превышено, и рекорд, который мне уже никогда не суждено побить, был установлен. Гуаса, почти расквитавшаяся со мной за всех своих собратьев, потянула всего 54 фунта. Раньше у меня была встреча с экземпляром посолидней.

В семи километрах от селения Лас-Посас мы без труда нашли лагерь рабочих и служащих механических мастерских Гаванского порта, которые сдавали сахарный тростник на завод Гарлем. Был перерыв, и отряд в сто пятьдесят человек отдыхал: кто в тени прямо на земле, кто в гамаке, кто в палатках, кто в бараках. Но как только стало известно, что Доминго Альфонсо привез рыбу — очевидно, не в первый раз, — нас окружили плотным кольцом, через которое, если бы мы захотели, нам было не прорваться.

Повар насчитал 151 рыбу и ушел. Пока мы отвечали на вопросы, повар возвратился с бумагой в руке:

— Печати нет, но есть три подписи. Расписка в получении на кухню триста пятидесяти килограммов свежей рыбы первого сорта!

Раздалось громогласное «ура». В воздух полетели кепки, сомбреро, майки, миски, ложки. Кто-то даже пустился в пляс. А я стоял, и глаза мои были полны слез. Второй раз за день! Не много ли? Нет! Нет, так как я знал, что слезы иной раз не выражают боль и печаль, и знал, что мне не забыть этого дня, никогда не забыть моих кубинских друзей и во всем сказочный остров Кубанакан. Там, у берегов его и на самом острове, среди его природы и его людей, я многому научился и понял, какую важную роль суждено сыграть океану в истории развития человечества. Там, на Кубе, мне стало предельно ясно, что человек во имя интересов своего близкого будущего уже сейчас должен, обязан серьезно думать о более интенсивном, но в то же время бережливом использовании богатств подводного мира.