Внешняя информация обрабатывается сверхразумом ИХСТБ исключительно в цепях кратковременной памяти, причем обрабатывается параллельно и, что самое важное, - бесструктурно. Не существует вычислительных цепей и обратных связей, общих для всех инфоквантов, не существует даже и общей логики. Каждый квант рассеивается по всему вычислительному пространству (т.е. по всем служащим, которые являются информационными клетками Института); в различных точках этого пространства он резонирует и проявляет себя, главным образом, в виде дочерних инфопотоков - и так создает все множество локальных окружений и логических систем, которые, однако, готовы самоликвидироваться при первом же повороте генеральной линии внешнего инфопотока. Превратить какое-либо из этих окружений в устойчивую вычислительную структуру невозможно из-за блокировки долговременной памяти. Последней, лишенной связи с мыслительными процессами, остается лишь быть манипулируемой извне, по страховой линии, что в сущности и делается, но это не оказывает никакого осязаемого влияния на «внутреннюю жизнь» Института.

Но такая система незаменима для целей информационного моделирования. В самом деле, в ней реализуются всевозможные ассоциативные ряды, всевозможные локальные конфигурации инфоквантов - ведь отсутствуют ограничения со стороны долговременной памяти в виде самоцензуры и канонических рефлекторных цепей.

Институт - идеальная опытная система, с которой нужно экспериментировать - как отдельным ученым, так и Институту в целом, то есть, Институту экспериментировать с самим собой…»

На этом месте текст неожиданно обрывался. Внизу большими буквами было написано:

ОЖИДАЙТЕ СЛЕДУЮЩУЮ ЧАСТЬ:

«ИНСТИТУТ КАК ИНФОРМАЦИОННЫЙ ПОЛИГОН»

Корабль был небольшой, всего-навсего двухмачтовый, и при каждом покачивании посильнее казалось, будто он вот-вот развалится: все в нем зловеще скрежетало и прогибалось, а снизу из трюма доносился красноречивый грохот, вызываемый вроде как ломающейся древесиной. Фома поднял глаза кверху, желая понять, куда плывет корабль, и увидел, что на мачтах не натянуто ни одного паруса. Вместо этого с рей, как с бельевой веревки, свешивались выстиранные рубашки, штаны, носки, простыни и разные другие тряпки. Взобравшиеся на одну мачту моряки ругались и показывали кукиш своим коллегам на другой мачте, а выше всех поднялись два капитана - то есть, нет, это были скорее боцманы; каждый из боцманов, направив бинокль в прекрасные дали, уверенно показывал выбранное им единственно верное направление, где, по его единственно верным соображениям, лежал очередной Этап Большого Пути - и, как и следовало ожидать, эти единственно верные направления расходились на сто восемьдесят градусов. А капитан… Фома поискал глазами и увидел его фигуру, закрепленную на носу в виде пугала от акул, а акул, в интересах истины, в море хватало: и обычных, и финансовых, и страховых; их острые плавники описывали вокруг корабля круги и какая-нибудь из них нет-нет да и пыталась тяпнуть за ногу одного из моряков, которого спускали на веревке вырезать пилой несколько дырок в борту в виде цифр, обозначающих курс доллара. Фома поразился, как корабль вообще ухитряется держать курс от одного Этапа Большого Пути к другому, но при обстоятельствах, когда якорь был продан в утиль на какой-то пиратской пристани, кораблю ничего другого и не оставалось, как плыть. А потом он заметил, что два знамени на мачтах - красное на одной и синее на другой - развеваются ветром в две противоположные стороны, и ему вроде как все стало ясно.

В конце концов Фоме наскучило сидеть под сенью выстиранных штанов, повисших в ожидании попутного ветра, и он спустился в трюм. Там были нагромождены коробки с сигаретами и виски, и он подумал, что на таможне наверняка опять придется кому-то дать на лапу, но тут появились четыре «бугая» в полицейской форме. Они распихали коробки в стороны и взорам предстал большой ящик; когда ящик расколотили, изнутри показался суперкомпьютер - серый пластмассовый шкаф, более-менее напоминающий холодильник, без каких бы то ни было кнопок или других устройств на гладкой передней панели: виднелось лишь несколько разноцветных светодиодов. Откуда-то пришел и шеф «бугаев» в форме, - тот самый, с проседью и в очках с золотой оправой, - и протянул руки к машине, но с задней стороны ящика вылетел рой пчел; пчелы налетели, намереваясь искусать «бугаев», но шеф достал служебное удостоверение старшего страхователя «Ятагана» и жужжалки тут же убрались восвояси без каких-либо возражений.

«Пчелы - примета все же добрая, - сказал шеф. - Одно время, как пошлют нас проверять лопнувшие фирмы - псевдобанки да всякие другие пирамиды - откроем сейфы, денег внутри, естественно, не найдем, но зато вечно оттуда какие-нибудь насекомые жалящие вылетали, и раз тут пчелы, то это к тому, что дела здесь еще не совсем плохи: мед все же есть. Обычно же вылетают осы, так как в большинстве мест медом и не пахнет, а вот из сейфа Агробизнесбанка, помню, налетели на нас трутни; иначе говоря: не только меда нет, но еще и у тебя последний заберут…» Тут суперкомпьютер неожиданно зазвенел, и Фома проснулся.

Он быстро поднял голову. На столе, в пяди от глаз, работал монитор, и его сияние освещало лежащую перед ним клавиатуру, мышку и его самого; оказывается, он уснул прямо за столом, уткнув голову в скрещенные руки. Он прищурился, пытаясь защититься от противного синеватого света монитора, и в это время телефон прозвенел еще раз. Фома ругнулся, протянул руку вперед в темноту за монитором, нащупал аппарат и, все еще ничего на соображая, поднял трубку:

- Алло.

- Отдел теории хаоса? - спросил жизнерадостный мужской голос.

- Да.

- За некрологом зайдите. Да побыстрее, а то мне уже уходить скоро.

- За каким некрологом? - промямлил ошеломленный Фома, все еще не в силах полностью совладать со своим голосом.

- Какой заказывали, такой и получите. Разве нет?

- Да, только это… Куда зайти-то?

- Вы, что, там - уснули, что ли? - засмеялась трубка.

- Нет-нет, скажите, а то я что-то сообразить никак не могу… - залепетал Фома, пытаясь понять, о чем идет речь.

- К Антону, в шестьсот восьмую.

- Врет он! - вмешался в разговор еще чей-то голос с определенно пьяной интонацией. - В шестьсот восьмой - шлюхи.

- Сын у твоей матери - шлюха! - выкрикнул первый голос и продолжал: - Гляньте на него - от ста грамм развезло. И давайте побыстрее!

- Уже иду, - ответил Фома, но в этот момент что-то сообразил и выкрикнул: - Эй! А где эта шестьсот восьмая-то ваша? Вы кто, в каком здании?

Но было поздно: разговор прервался и в трубке слышался лишь сигнал «свободно». Окончательно проснувшись, Фома взглянул на часы компьютера - они показывали один час пятнадцать минут, - потом потянулся на стуле и хотел было щелкнуть лампой, но спохватился, что светящееся посреди ночи профессорское окно наверняка привлечет внимание охраны «Ятагана», а потому отказался от этой идеи. Сияние монитора было слабым и противно трепетало, но предметы в кабинете различить все же было можно.

«Комната шестьсот восемь,» - думал Фома. Если это у них в институте, то значит - на последнем этаже, во владениях «Ятагана». Если нет… Ну и черт с ней.

«Эге, да это же идеальный повод! - промелькнуло у него в голове. - Поднимусь наверх, вроде как за некрологом, а сам высмотрю, как там у них седьмой этаж замаскирован. В конце концов, на кой черт я остался здесь в эту ночь?»

Он нацепил на лацкан куртки визитку Луки Варфоломеева, сунул во внутренний карман заготовленную с вечера монтировку и разводной ключ - «на всякий пожарный» - и, не выключая компьютера, медленно приоткрыл дверь и высунул голову.

Как и следовало ожидать, в коридоре царил полумрак, светили только лампы у лестницы, и стояла тишина - нет, не совсем полная тишина, а скорее относительная; откуда-то сверху доносились приглушенные звуки цыганского оркестра, а хриплый мужской голос тянул разудалой шлягер сезона, где упоминался какой-то холдинг в центре Софии. Фома медленно зашагал по коридору, стараясь идти бесшумно, но и чтоб походка была не совсем как у вора. Удалось ему это или нет - неизвестно, но как только он ступил на освещенную лестницу и стал подниматься наверх, охранник, стерегущий подступы к ятаганским сферам, лишь мельком взглянул ему на визитку и вновь впился взглядом в стоявший на столе переносной телевизор: показывали детектив и сейчас как раз был самый разгар финальной перестрелки. Ободренный отсутствием внимания к своей персоне, Фома легко поднялся на шестой этаж, нашел дверь с номером 608, постучал и, не дожидаясь ответа, заглянул внутрь.