– В котором часу предпочитает обедать мистер Сомерсет? – спросила она.

Мир представлялся ей куда более приятным местом, когда она выполняла свою работу. На кухне Верити была хозяйкой собственной судьбы – по крайней мере она могла тешить себя такой иллюзией.

– Не припомню, когда в последний раз мистер Сомерсет обедал дома, – призналась миссис Аберкромби с некоторым замешательством. – Обычно он обедает в своем клубе. Но теперь, когда у него есть настоящая кухарка, уверена, хозяин будет обедать дома гораздо чаще.

– Сегодня он тоже обедает вне дома?

– Я спрашивала у мистера Сомерсета сегодня утром, перед уходом, – ответила миссис Аберкромби. – Он сказал, вам потребуется некоторое время, чтобы устроиться.

Устроиться. Как она может устроиться в доме, который Стюарт будет делить с другой? Но Верити промолчала. Когда чай был выпит до дна, а печенья съедены, мадам Дюран последовала за миссис Аберкромби наверх по служебной лестнице, на чердак.

Ей отвели маленькую комнату, оклеенную коричневыми обоями, чтобы замаскировать губительное влияние лондонского воздуха, и холодную, несмотря на жарко пылающий в камине огонь. Напротив двери, возле дальней стены, стояла кровать. Скат крыши в этом месте был таким низким, что только и оставалось, что лежать под окном с перекрестно расположенными рамами. Слева помещались письменный стол и стул. Справа, под испещренным пятнами зеркалом, стоял туалетный столик стазом и кувшином. Внутри, вероятно, был спрятан ночной горшок.

Ненамного хуже, чем она ожидала. Когда Верити работала у месье Давида, она делила комнату с двумя другими девушками. Но ей не хотелось жить в доме Стюарта, быть его служанкой. Ни к чему, чтобы жестокая реальность вступила в схватку с воспоминаниями, что были ей так дороги.

Тем не менее Верити приехала сюда. Как долго она сможет продержаться? До Рождества? До окончания свадебных торжеств? Или ей предстоит увидеть, как Стюарт с женой заполонят детскую красивыми темноволосыми детишками?

Верити открыла саквояж, чтобы разыскать черное форменное платье. Скорее бы оказаться на кухне.

– Мистер Сомерсет очень любезен. Но я уже готова приступить к своим обязанностям, – сказала она миссис Аберкромби. – В котором часу обедает прислуга?

Вместо того чтобы, как обычно, отобедать в «Клубе реформаторов», Стюарт отправился обедать на Белгрейв-сквер, в роскошный дом герцога Арлингтона, которого друзья называли просто Тин – с тех пор как он носил титул маркиза Танкема.

Стюарт натолкнулся на Тина в бассейне – они оба были членами одного плавательного клуба. После дружеского заплыва на полумилю Тин вскользь сообщил, что его матушка выражала желание повидаться со Стюартом. Не заглянет ли Стюарт к ним на обед?

Семейство Арлингтонов, за последние полтора века давшее стране двух премьер-министров, принадлежало к политической элите Англии. Покойный отец Тина, десятый герцог Арлингтон, отличался необычайным даром убеждения благодаря не только ораторскому искусству, но и репутации исключительно честного и добродетельного человека. Сам Тин, однако, был начисто лишен этого дара. Он был человеком отважным, но, чтобы вести за собой других, ему не хватало ни крепости нервной системы, ни Божьей искры.

Стюарт не раз жалел, что покойный герцог не дожил до того времени, когда либералы снова пришли к власти. Герцог мог бы здорово им помочь, обрабатывая своих нерешительных коллег в палате лордов. Стюарт также считал несправедливым, что парламентское место покойного отошло его сыну, а не вдовствующей герцогине Арлингтон, которая всегда была самым изощренным политиком во всем клане.

– Что я слышу? Мистер Гладстон отказался от участия своего кабинета в составлении билля о Гомруле? – спросила вдова.

Это была почтенная дама крайне примечательной внешности. Волосы цвета серебра, черное обеденное платье чистейшего японского шелка, бриллиантовое ожерелье, которое наверняка стоило больше, чем дом Стюарта. Она принадлежала к редкому типу женщин, которые с годами становятся только красивее. Злые языки могли бы приписать это тому прискорбному факту, что герцогиня никогда не была красавицей. Но Стюарт, восхищавшийся герцогиней, и полагал это следствием ее острого ума, железной воли и львиной грации – качеств, которые легко недооценить в молодой женщине, засмотревшись на сияющие глазки и гладкие розовые щечки.

– Боюсь, вы ухватили самую суть, мадам, – ответил Стюарт. – К обсуждению не допустили не только кабинет, но и парламентариев-ирландцев.

Тин покачал головой:

– Неужели поражение восемьдесят шестого года его ничему не научило?

Стюарт промолчал. До начала работы парламента оставалось еще два месяца, а чтения законопроекта о Гомруле были делом и вовсе отдаленного будущего. Однако раскольнические настроения вовсю бродили в умах высших сословий – весьма неблагоприятный знак. Герцогиня спросила:

– Что собирается делать кабинет?

– Попробуем убедить мистера Гладстона согласиться на консультацию, если сумеем. А если нет, попытаемся как можно скорее наложить руки на окончательный вариант билля.

Вдовствующая герцогиня приняла у лакея блюдо с баварским кремом.

– Что особенно вас тревожит?

Стюарта глубоко тревожила вся история с биллем, от начала до конца. Ведь именно ему надлежало контролировать ход принятия билля нижней палатой. Серьезные недочеты в тексте законопроекта затрудняли и без того нелегкую задачу, обещая нешуточные дебаты.

– Деньги, мадам, деньги, как всегда, – ответил он. Какова будет цена вопроса? Каков будет ирландский взнос в государственную казну? Можно ли надеяться, что расчеты мистера Гладстона не содержат ошибок, если никому не дозволено проверять работу Великого Старика? Вдовствующая герцогиня слегка улыбнулась:

– Ну разумеется, деньги.

Стюарт положил в рот порцию баварского крема. Вкусно, как и все, что подавали за обедом, но без божественной искры. Герцогиня гордилась тем, что может позволить себе только самое лучшее. Интересно, чтобы она сказала, узнай, что у Стюарта теперь работает лучшая кухарка в стране? Словно угадав его мысли, ее светлость промолвила:

– В городе ходят слухи, мистер Сомерсет, что вам по наследству досталась кухарка вашего покойного брата.

– Именно так.

– Насколько я слышала, с ней могут быть проблемы. Стюарта не удивило, что герцогиня знает о мадам Дюран. Но его поразила, что ее светлость вообще заговорила о кухарке. Герцогиня не отличалась болтливостью и редко позволяла себе беседовать на щекотливые темы. Стюарт полагал, что упоминать кухарку Берти будет ниже ее достоинства.

– Не идеальная служанка, но ее блюда достойны короля или папы римского. Ради этого я согласен терпеть ее взбалмошный нрав.

Вдовствующая герцогиня пригубила свой сотерн.[16] Когда она заговорила вновь, разговор пошел о мерах, которые Стюарт задумал принять до того, как начнутся чтения билля о Гомруле.

Но покончив с обедом и встав со своего места, герцогиня сделала Стюарту знак следовать за нею. Он взглянул на Тина. Тот пожал плечами. Его мать могла делать все, что ей вздумается. Стюарт нагнал герцогиню в дверях столовой – она поджидала его.

– Есть вещи, которые вам следует знать о своей кухарке, – заявила она.

Снова эта кухарка!

– Вы говорите о мадам Дюран, ваша светлость?

– Десять лет назад ваш брат чуть было на ней не женился. Стюарт молчал. Его словно громом поразило.

– Не могу выдать источник сведений, но, поверьте, все было именно так.

Герцогиня сверкнула ироничной улыбкой, которая тут же угасла, и ее губы сурово сжались. Потом лицо герцогини снова приняло выражение элегантной безмятежности.

– Ясно, – сказал Стюарт.

– Дом вашего брата славился лучшим столом в Англии. Поэтому я считаю, что вы сильно выиграли, заполучив его кухарку. Но будьте осторожны, если в вашем доме будет жить такая женщина.

Интересно, откуда ее светлости было известно, что Берти был выдающимся знатоком хорошей пищи? Гастрономия никогда не занимала важного места среди доблестей англичанина.