– Прости меня, Аня! – взмолилась она, заламывая руки. – Но ведь ты же все равно бы узнала! Живем-то в одном подъезде…

– Все правильно, тетя Галя. Не переживайте. Я тоже предпочитаю знать правду, чтобы потом не чувствовать себя идиоткой. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца…

Она уложила Стасю, пометалась по квартире и позвонила Вере.

– А помнишь, ты говорила, что заблудшего человека надо простить? Толстого цитировала. И тогда, мол, он, благодарный, образумится и пересмотрит всю свою жизнь? – осторожно спросила подруга.

– Помню, – сказала Аня. – Но я не говорила, что я могу простить. Я не могу…

– А я могу! – истово сказала Вера. – Могу! Знаешь, раньше я везде фотоаппарат с собой таскала. Жизнь казалась такой прекрасной, что хотелось запечатлеть каждое ее мгновение. А теперь мне все немило. Просто я, наверное, собственница. Не понимаю, что у него есть право на личную жизнь. Не могу себе представить, что мой муж и отец моего ребенка может стать еще чьим-то мужем и отцом. Для меня это так же дико, как если бы мои рука, нога или желудок сказали мне: «Извиняйте, хозяйка, но вон та королева красивее, моложе и может подарить нам более острые ощущения. Поэтому корячьтесь тут, как хотите, а мы пойдем служить ей верой и правдой».

Они сидели за столиком в летнем кафе. По дорожкам парка носились дети и чинно прогуливались пенсионеры. Молодые мамы катили коляски. Играла музыка, и никому не было никакого дела до чужого горького горя.

– Тебе-то хорошо, – вздохнула Вера. – Артем ушел, а ты зализываешь раны. Залижешь – и начнешь строить новую счастливую жизнь.

– Да, мне очень хорошо, – сардонически усмехнулась Аня. – Ну просто лучше не бывает. А главное, Артем-то недалеко ушел – всего-то поднялся на два этажа.

– Все равно, он принял решение, а значит, самое страшное уже позади. А Лешка торчит, как гвоздь в табуретке, – ни туда ни сюда. Что это за мужик?

– А как он вообще?

– Да как арбуз, – злобно ощерилась Вера. – Живот растет, а хвостик сохнет. Хотя я уже и не помню, когда в последний раз видела его хвостик.

Они невесело посмеялись.

– Ты хотя бы ничего не знаешь об этой сучке. А у меня все на виду. Так тяжело… – вздохнула Аня.

– Да все я о ней знаю! У нас же народ отзывчивый. Воспринимает чужую боль как свою собственную. Знаешь, когда она мне позвонила, я чуть умом не тронулась. Хорошо, свекровь вернулась – держала меня за руки. А я все думала, как же мы с ним объясняться будем? Ведь расплачусь, как последняя дурочка. И решила я написать ему письмо. Мы теперь только так и общаемся – в эпистолярном жанре.

Ну и написала, что, мол, позвонила мне некая Катя и поведала, что у вас с ней большая и светлая любовь, вы мечтаете жить вместе, а я мешаю вашему счастью, особенно теперь, когда она, то бишь Катя, глубоко и невозвратно беременна. Не могу поверить, что все это время была так слепа! Чего только не придумывала себе! Кризис среднего возраста, обиду, усталость. А оказалась обычная грязь и похоть. Никогда, мол, не думала, что ты унизишь меня так жестоко. Представляю, как веселились вы с Катей над глупой бабой, которая глотает лживую чушь и гладит тебе рубашки.

Написала, что была, наверное, не самой хорошей женой, но любила его и не заслужила циничной возни за своей спиной. Что он вовсе не мачо, каким, видимо, себя воображает, а всего лишь фантом, на который нельзя опереться ни женщине, ни ребенку. Что, судя по Катиному звонку и тону, которым она со мной говорила, пошлая девица станет ему идеальной парой, правда, ненадолго. Да он и сам это знает. Что, конечно, нам с Машей будет поначалу трудно. Но мы справимся, потому что рядом наши близкие, которые не предадут и не бросят, не ударят в спину. И мне жаль его, несчастного человека. И Катю его мне тоже жалко – за детские слезы дорого платят.

Ну и сказала, чтоб завтра утром здесь не было ни его, ни его вещей, а иначе я их просто выставлю в коридор. И надо было мне тогда довести свою угрозу до конца. Надо, надо, надо! Но так мне было плохо, что я пошла к психологу. И все покатилось совсем по другому сценарию. Двести евро в час – и ты на правильном пути.

– Двести евро! – поразилась Аня. – Нехило!

– Да. Зато действенно. Пришла к ней мертвая, ушла живая.

– И чем же, интересно, она тебя воскресила?

– Сказала: «Если хочешь сохранить семью, прости и терпи. Такое поведение заложено в природе мужчины, и – хочешь не хочешь – он его реализует. А посему делай вид, что ничего не случилось. И не гони его из дома – это должно быть его решение, а ты не вправе распоряжаться чужой жизнью. Выполняй свою работу, свою задачу и жди. Максимум через год гормоны успокоятся, и он вернется». Через год, представляешь?

Я в церковь! А батюшка говорит: «У тебя венчаный брак. Прости и терпи – неси свой крест». «Ну, – думаю, – тысячелетняя мудрость плюс научный подход. Буду терпеть, бороться за свою семью, за своего мужчину, ради себя, ради Машки».

А он на нее и не смотрит, едва парой слов перекинется. А я носки стираю, рубашки глажу, делаю вид, что все в полном порядке, вьюсь вокруг него и так и этак. А он морду от меня воротит, как от назойливой мухи. Домой приходит под утро – трусы поменять, в выходные линяет. И врет, врет, врет. И спит теперь отдельно.

«Да что ж это такое! – думаю. – В тридцать семь лет соломенная вдова! А он свою сучку трахает и в хвост и в гриву, возит ее на нашей машине, Новый год с ней встречает. Меня за все годы ни разу на море не свозил, а эту свою – в Грецию!» В общем, растравила себе душу до нервного срыва. Свекровь моя все глаза выплакала, бьется с ним не на жизнь, а на смерть. «Что ж ты, – говорит, – сынок, делаешь? Сладко тебе там? Так иди! Никто уже не держит!» «Нет, – отвечает, – я еще не принял решения». И все я, я, я!

– А Татьяна Федоровна на твоей стороне?

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru