– Да, – отвечает Сара.

Я недоуменно гляжу на Анну:

– И ты не упомянула об этом?

– Вы не спрашивали, – шепчет та.

Секретарь выдает нам формы заявления об участии в процессе и вызывает шерифа.

– Верн, – улыбается Сара, – как приятно снова видеть тебя.

О, становится все интереснее!

– Привет! – Шериф целует ее в щеку, пожимает руку мужу. – Брайан…

Значит, она не только сама адвокат, у нее под рукой еще и все слуги общества.

– Воссоединение семьи закончилось? – спрашиваю я, и Сара выкатывает глаза, глядя на шерифа, мол: «Этот парень придурок, но что поделаешь?» – Оставайся здесь, – говорю я Анне и иду вслед за ее матерью к кабинету судьи.

Судья Десальво – невысокий человек со сросшимися бровями, любитель кофе со сливками.

– Доброе утро, – произносит он. – Почему с собакой?

– Это собака-поводырь, Ваша честь.

Не успевает он продолжить тему, как я завожу непринужденную беседу, какими отмечена каждая встреча в суде в Род-Айленде. Штат у нас маленький, еще меньше сообщество служителей закона. Ваша помощница без диплома юриста вполне может оказаться племянницей или невесткой судьи, с которым вы встречаетесь, и это не только вероятно, но, скорее всего, так и есть. Пока мы разговариваем, я поглядываю на Сару, которой нужно разобраться, кто из нас участвует в этой игре, а кто нет. Может, она и была адвокатом, но не в течение тех десяти лет, что я занимаюсь этим делом.

Сара нервничает, теребит край блузки. Судья Десальво замечает ее состояние.

– Я не знал, что вы снова практикуете.

– Я не собиралась заниматься этим, Ваша честь, но истица – моя дочь.

При этих словах судья поворачивается ко мне:

– Что это значит, советник?

– Младшая дочь миссис Фицджеральд просит освобождения от родительской опеки по медицинским вопросам.

Сара отрицательно качает головой:

– Это неправда, судья. – (Услышав свою кличку, мой пес поднимает взгляд.) – Я говорила с Анной, и она сказала, что ничего такого у нее и в мыслях нет. Просто выдался неудачный день, и она захотела привлечь к себе внимание. – Сара пожимает одним плечом. – Вы же знаете, как бывает с тринадцатилетними девочками.

В комнате наступает гробовая тишина. Я слышу биение собственного пульса. Судье Десальво не известно, какими бывают тринадцатилетние девочки. Его дочь погибла в двенадцать.

Сара краснеет. Она знает о судьбе Дены Десальво, как все в нашем штате. Кажется, на ее минивэне есть та самая наклейка.

– О боже, простите меня! Я не имела в виду…

– Мистер Александер, когда вы в последний раз говорили со своей клиенткой?

– Вчера утром, Ваша честь. Она была у меня в кабинете, когда ее мать звонила мне, чтобы сказать, что все это произошло от недопонимания.

У Сары отвисает челюсть, что вполне предсказуемо.

– Этого не могло быть. Она отправилась на пробежку.

Я смотрю на нее:

– Вы в этом уверены?

– Предполагалось, что она на пробежке…

– Ваша честь, – говорю я, – хочу обратить на это особое внимание как на причину, по которой прошение Анны заслуживает удовлетворения. Ее мать не знает точно, где находится дочь в каждое конкретное утро. Медицинские решения, касающиеся Анны, принимаются так же необдуманно…

– Советник, постойте. – Судья поворачивается к Саре. – Дочь сказала вам, что хочет отозвать исковое заявление?

– Да.

Он смотрит на меня:

– А вам она заявила, что желает продолжать процесс?

– Именно так.

– Тогда я должен побеседовать с самой Анной.

Судья встает и выходит из кабинета, мы идем следом.

Анна сидит на скамье в коридоре вместе с отцом. Шнурок на одной кроссовке развязался.

– Я вижу что-то зеленое[14], – слышу ее слова, а потом она поднимает взгляд.

– Анна… – произносим мы с Сарой Фицджеральд в один голос.

Это моя обязанность – объяснить Анне, что судья Десальво хочет переговорить с ней с глазу на глаз. Я должен подготовить ее, чтобы она отвечала правильно и судья не закрыл дело, прежде чем она добьется желаемого. Она – моя клиентка и по определению должна следовать моим советам.

Но когда я называю ее по имени, она поворачивается к матери.

Не думаю, что кто-нибудь придет на мои похороны. Родители, может быть, тетя Занни и мистер Оллинкотт, учитель по обществознанию. Я мысленно представляю то кладбище, на которое мы ходили, когда хоронили бабушку, хотя это было в Чикаго, так что вспоминать его довольно нелепо. Там будут холмы, переливчатые, как зеленый бархат, статуи богов и ангелов и еще огромная коричневая яма в земле, похожая на разорванный шов и ждущая, когда она сможет поглотить тело, бывшее мною.

Представляю свою всхлипывающую мать в черной шляпке с вуалью. Поддерживающего ее за локоть отца. Кейт и Джесса. Они таращатся на блестящий гроб и пытаются выпросить прощение у Господа за все те мелкие пакости, которые сделали мне. Возможно, придет кто-нибудь из моей хоккейной команды, сжимая в руке лилии и стараясь не терять присутствия духа.

– Вот Анна, – скажут они и не станут лить слез, хотя им и захочется всплакнуть.

На двадцать четвертой полосе газеты поместят некролог, может быть, его увидит Кайл Макфи и придет на похороны, его прекрасное лицо омрачится при мысли о том, что было бы, если бы у него была такая девчонка, которой, вообще-то, никогда не было. Думаю, там будут цветы – душистый горошек, львиный зев и голубые шары гортензии. Надеюсь, кто-нибудь споет «О, благодать, спасен Тобой», не один известный всем первый куплет, а весь гимн целиком. Когда минует осень и выпадет снег, мой образ то и дело будет приливной волной всплывать у них в голове.

На похороны Кейт явятся все: медсестры из больницы, ставшие нашими друзьями, и другие больные раком, продолжающие считать свои счастливые звезды, и жители города, которые помогали собирать деньги на ее лечение. Придется отгонять плакальщиков от ворот кладбища. А траурных корзин с цветами принесут так много, что некоторые раздадут бедным. В газете напишут историю короткой и трагической жизни Кейт.

Помяните мое слово, она появится на первой полосе.

У судьи Десальво на ногах шлепанцы, как у футболистов, когда они снимают бутсы. Не знаю почему, но мне от этого становится спокойнее. Хватает того, что я нахожусь в суде и меня ведут в его кабинет где-то в глубине здания. Приятно думать, что не я одна не вписываюсь в обстановку.

Судья вынимает из карликового холодильника банку и спрашивает, чего я хочу выпить.

– От колы не откажусь.

Он открывает банку.

– Ты знаешь, что, если положить в стакан с колой молочный зуб, через несколько недель он полностью растворится? Угольная кислота. – Судья улыбается. – Мой брат работает дантистом в Уорике. Каждый год показывает этот фокус в детском саду.

Я делаю глоток колы и представляю, как мои внутренности растворяются. Судья Десальво не садится за стол, вместо этого он устраивается на стуле рядом со мной.

– Есть она проблема, Анна. Твоя мама говорит мне, что ты хочешь сделать одно. А твой адвокат утверждает, что ты намерена поступить иначе. При обычных обстоятельствах я бы решил, что мама знает тебя лучше, чем человек, с которым ты познакомилась пару дней назад. Но ты никогда бы с ним не встретилась, если бы не искала этой встречи, чтобы воспользоваться его помощью. И это наводит меня на мысль о необходимости услышать твое мнение обо всем этом.

– Можно мне кое о чем спросить вас?

– Конечно.

– Обязательно должен состояться суд?

– Ну… твои родители могут просто согласиться на медицинскую эмансипацию, и на этом дело закончится, – отвечает судья.

Как будто именно так всегда и происходит.

– С другой стороны, если кто-то подает иск, как ты, например, тогда ответчики – в данном случае твои родители – обязаны явиться в суд. Если они действительно уверены, что ты не готова принимать такие решения самостоятельно, то должны представить мне свои доводы, в противном случае я могу вынести вердикт в твою пользу по умолчанию.