Мы опять встали. Мой зять и пятеро прихожан подняли гроб на плечи и понесли назад по проходу, на солнечный свет и еще немного через церковное кладбище. Короткий, медленный путь. Мамин последний.

«… прах к праху, земля к земле, имея надежду на воскрешение к жизни вечной».

Папа читал молитву над телом своей жены, которое опускали в могилу. Ванесса бросила на гроб распустившуюся белую розу и кивнула — Джессика и Абигейл сделали то же самое, только их розы были еще в бутонах. Подобным мелочам Ванесса уделяет особое внимание. У меня в руках цветов не было, поэтому я наклонилась к краю могилы, чтобы взять в руку горсть суглинистой земли.

— Клара, мы приготовили это для тебя.

Ванесса опустилась возле меня на колени, испачкав новое черное шелковое платье. Она что-то протягивала мне, я сначала не смогла разобрать что…

— Девочки собрали их сегодня утром, — сказала она. — Твои любимые, не так ли? Раньше были…

Я прищурилась и взяла составленный дома букет. Ванесса помогла мне подняться, как-то мне удалось протянуть руку и разжать пальцы. Я не видела, как упали в могилу стебли с крошечными голубыми цветочками.

Все, стоявшие вокруг могилы, стали бросать горсти сладко пахнущей земли, которая согреет последний приют моей матери. Я безудержно рыдала на плече у старшей сестры, люди останавливались, бросали землю, и казалось: каждый отдает частичку себя, чтобы мама упокоилась в своем долгом одиноком сне.

И когда почти все закончилось, когда незабудки скрылись под слоем земли, я поняла, что наконец сделала для мамы хоть что-то. Я простила ее.

Все приглашенные на поминки разошлись, даже Ванесса с семейством вернулась к себе домой, оставив нам с отцом полный холодильник оставшейся еды и полный дом печали. После позднего ужина, во время которого ни мне, ни отцу еда не лезла в горло, отец отправился отвечать на соболезнования. Его кабинет располагался в задней части дома, окна выходили в сад. Оттуда он не мог видеть, что напротив нашего дома дежурит полицейская машина. Несмотря на заверения Мэта, я понимала, что остаюсь для Таскера главной подозреваемой.

Я поднялась в свою прежнюю спальню. Как и советовал Мэт, я взяла на работе отпуск на неделю и уже стала задумываться над тем, чем же теперь буду заниматься. Работать, спать и бегать. Это было мне знакомо. Я открыла свой ноутбук, вошла в поисковую систему «Гугл» и ввела словосочетание «пытки римлян». Как и предполагал Мэт, ниточка «Уитчеры» никуда не привела. Нужно было подойти к делу с другой стороны.

Система выдала множество ссылок, но ни одна не оказалась полезной. Тогда я набрала на клавиатуре «собака, змея, обезьяна» и, ни на что особо не надеясь, дала команду «найти».

И увидела латинскую фразу, которую тут же вспомнила, несмотря на то что прошло столько лет. «Poena cullei» — наказание кожаным мешком. Как я и думала, подбор животных — змея, собака, обезьяна и петух — имел глубоко символическое значение. Змея, как правило гадюка, считавшаяся одной из самых страшных тварей в Древнем Риме, была выбрана потому, что у этих рептилий рождение потомства часто знаменовало смерть матери. Собака в те времена являлась презренным животным, поэтому самым страшным оскорблением для римлян были слова «хуже собаки». Петух, предположительно, — птица, лишенная всяких родственных чувств, в то время как обезьяна символизировала полностью деградировавшего человека. Презрение? Деградация? Причина смерти собственной матери? В этом был некий страшный смысл, потому что наказание «poena cullei» применяли к осужденным за отцеубийство. Убийство самого близкого кровного родственника — несмываемый грех.

Не слишком-то приятное чтиво, особенно в день похорон матери.

Но какое отношение это могло иметь к Виолетте? Неужели кто-то считает, что она убила близкого родственника? И какое отношение это имеет к происходящему в поселке? Джона Эллингтона нашли в своем пруду, по пояс в воде. Его укусила змея (а может, и не укусила), потом его чуть не утопили. Но…

Я долго ломала голову над этим, но смысл ускользал от меня. Может, ниточка «Уитчеры» никуда и не привела, но «poena cullei» вообще не дала мне ни малейшей зацепки.

Две жертвы плюс две предполагаемые жертвы. Пока малютку Софию оставим в покое (я понятия не имела, как она вписывается в картину происходящего). Но я не могла избавиться от ощущения (о местонахождении тайпана подумаю потом), что истинной целью убийцы в ту ночь был Эрнест Эмблин, самый старший член семьи Паулсонов.

Я вспомнила крики, пронзившие ночную тишину, вспомнила, как Паулсоны стали выбегать из дома: дети плакали, отец едва мог идти, дед пребывал почти в невменяемом состоянии. Всего за несколько часов до этих событий Эрнест Эмблин сидел в доме у Клайва Вентри, был один из той пятерки стариков, что расположились у дальнего конца стола. На их лицах была написана тревога. Нет, не тревога — страх.

Неужели разгадка связана с этими стариками? Таскер и Ноулз интересовались, не охочусь ли я на стариков, не втираюсь ли к ним в доверие. А что, если они правы и на стариков открыта охота? Только с мотивом ошиблись?

Было четыре случая нападения змей. Джон Эллингтон, Виолетта и Эрнест Эмблин — пожилые люди. Я вспомнила кафель на полу церкви, четыре эфеса, образующих круг. Что-то случилось давным-давно, в далеком прошлом, с этими людьми — что-то такое, что их объединило.

«Не спрашивайте меня о той ночи, дорогая. Я так и не узнала, что произошло».

«Что-то странное было в том пожаре».

Я опять вернулась к пожару 1958 года, в результате которого — сразу или чуть позже — погибли четыре человека, а три брата Уитчер покинули поселок. Что же произошло той ночью, отозвавшись эхом пятьдесят лет спустя? Я порылась в сумочке и нашла блокнот. Несколько дней назад в библиотеке я сделала выписки из газетных заметок о пожаре и о смерти Джоэля Моргана и Ларри Ходжеса. Я просмотрела свои записи, потом сошла вниз, прошлась по дому, который казался слишком тихим, и постучала в дверь отцовского кабинета. Открыла ее. Отец повернулся ко мне и попытался улыбнуться. Перед ним лежал чистый лист бумаги. Он не написал и слова.

— Привет.

— Привет, солнышко. Прости, я не должен был оставлять тебя одну, тем более в такой день.

Горе легло на плечи отца тяжким грузом. Казалось неподобающим думать и говорить о чем-то другом, кроме как о маме. Но разве у меня был выбор? Мне тоже было тяжело.

— Можно задать тебе вопрос? — спросила я, усаживаясь рядом с ним. — Это не касается… нашей семьи. Но это очень важно.

Он кивнул, даже немного посветлел лицом, как будто был рад отвлечься. Я рассказала о пожаре, о погибших людях, а потом спросила у отца, чем именно в пятидесятые годы в дорсетской глубинке мог заниматься американский проповедник-пятидесятник.

— В Соединенных Штатах много чего происходило на рубеже двадцатого века, — ответил отец, не решаясь смотреть мне прямо в глаза. Он чуть нахмурился, как будто погрузился в воспоминания о давно забытом. — Образовывались новые течения, происходили расколы, радения «возрожденцев». Появилось много харизматических церквей. Истоки движения пятидесятников, несомненно, следует искать именно там.

— Но пожар случился полстолетия спустя.

Отец поднял руку — проверенный годами жест, требующий, чтобы я замолчала.

— Через какое-то время эти движения умирали, — пояснил он. — Некоторые группы подвергались гонениям, а позже, году в 1945-м, мы стали свидетелями возрождения некоторых движений. Это стало следствием Второй мировой войны. Некоторые секты видоизменились, но всем им были присущи энтузиазм, граничащий с фанатизмом, очень узкое, буквальное понимание положений Библии и вера в то, что Господь Бог наделяет человека сверхъестественными способностями. Ты знаешь, что такое «искра Божья»?

— Дар, если не ошибаюсь. Божий дар.

Отец кивнул.

— Члены этих сект веровали в то, что такой дар ниспослан человеку Богом. Некоторые группы называли это знамением, но все имели в виду одно и то же.