— Отнюдь, — решительно заявил Даниэль, вставая и отыскивая рукой свой костыль. — Очень даже интересно. — Он сделал неверный шаг вперед и вытянул перед собой свободную руку. — Идемте в мой кабинет, и пусть твой отец расскажет, что с ним стряслось.

Лесли в отчаянии переводила взгляд с одного мужчины на другого. Губы Даниэля были плотно сжаты, не оставалось сомнений в том, что он твердо вознамерился выяснить, в чем здесь дело. Ее отец продолжал развязно улыбаться.

— В таком случае не будем терять времени, — согласился Джек. Он взял руку дочери и положил ее на протянутую руку Даниэля. — Этот человек хочет помочь. Самое малое, что ты можешь для него сделать, — это отвести его в дом.

К тому времени, когда Джек Стиворт приблизился к концу своего рассказа, он уже в значительной мере протрезвел. Лесли, впав в какое-то странное оцепенение, сидела рядом, держа его за руку. Слова отца доносились до нее как будто издалека. По дороге в кабинет она тщетно пыталась убедить мужчин в том, что случившееся — их семейная проблема, не имеющая к Даниэлю никакого отношения. Она даже порывалась уйти, оставив их одних, но не решилась, опасаясь, что, воспользовавшись ее отсутствием, отец расскажет Даниэлю непоправимо много.

Историю эту Лесли слышала уже много раз. Букмекер предложил отцу пять к одному, и тот не смог устоять.

— Сколько вы проиграли?

Джек и Лесли одновременно подняли глаза на Даниэля. По всей видимости, рассказ Стиворта нисколько его не шокировал. У него был вид человека, чьи давние подозрения о низменности человеческой натуры только что получили блестящее подтверждение. Лесли, смутившись, вновь опустила голову.

— Сколько? — повторил вопрос Даниэль.

— Пять тысяч долларов, — неожиданно покраснев, буркнул Джек.

— О, папа! — закрыв лицо руками, воскликнула Лесли. — Как ты мог!

— Но он предложил мне пять к одному! — Если Джека мучило раскаяние, по его голосу это не было заметно. — Выиграй я, и мы получили бы двадцать пять тысяч! Ты знаешь, что бы это для нас значило.

Разумеется, она знала.

— Но ты проиграл, — проговорила она тихо, не поднимая глаз на отца. — Ты всегда проигрываешь.

— Неправда! — вскинулся тот. — Обычно я выигрываю. Я…

— Папа! — попыталась урезонить его Лесли. — Пойдем в мою комнату, Даниэля все это не касается. Попробуем что-нибудь придумать.

— Обычно я выигрываю! — не обращая внимания на ее слова, продолжал Джек. — Это дало мне возможность оплатить твое образование. Конечно, колледж был не тот, какого ты заслуживаешь, но… — Он замолчал, и на глазах его показались слезы.

— О, папа, разве я могу забыть, что ты для меня сделал! — с благодарностью сказала Лесли, и это не было притворством.

Безусловно, отец помогал ей, хотя тех сумм, которые он присылал (что случалось крайне редко), едва хватало только на учебники. Однако понимая, как нелегко ему было выделить даже такие ничтожные деньги, Лесли испытывала искреннюю признательность за это проявление любви и заботы. Средства на учебу она добывала сама, перепечатывая по вечерам диссертации, а в выходные подрабатывала официанткой. Кроме того, она хорошо училась, и обычно ей удавалось получать стипендии из тех или иных государственных и частных фондов.

Сейчас отцу явно хотелось лучше выглядеть в глазах Даниэля, и Лесли, как всегда, не стала портить ему игру.

Голос Даниэля, когда он заговорил, звучал холодно и отстраненно:

— Позвольте уточнить. Правильно ли я вас понимаю: вы хотите, чтобы этот долг уплатила Лесли?

Джек нервно заерзал в своем кресле.

— Не могу выразить, как мне тяжело обращаться к ней с такими просьбами…

— Тем не менее вы это делаете, — мрачно закончил Даниэль.

— Но к кому же я еще могу обратиться? — На глазах отца продолжали блестеть слезы, и сердце Лесли болезненно заныло. Ей было неприятно видеть его унижение. И было нестерпимо думать, что Даниэль мог решить, будто отец всегда был таким жалким, несчастным, потерянным…

Откуда ему было знать о тех годах, когда отец растил ее в одиночку, о бессонных ночах, которые он проводил у постели больной дочери, напевая ирландские колыбельные, о неоплачиваемых отгулах, которые отец брал, чтобы присутствовать на конкурсах по ораторскому искусству, потому что она в них участвовала? Откуда ему было знать, какой гордостью светилось лицо отца, когда он далеко за полночь ждал ее у ворот колледжа после окончания выпускного бала?

Даниэлю невдомек, какие усилия прилагал отец, чтобы не пить, и как он ненавидел себя, когда ему это не удавалось.

Лесли крепко сжала руку отца.

— Я хочу, чтобы он обращался ко мне, — решительно заявила она. — У отца нет необходимости искать помощи у кого бы то ни было еще.

— Да мне больше и не к кому обратиться, — подтвердил Джек Стиворт.

Даниэль чуть наклонил голову.

— После гибели моего брата, вы хотите сказать?

Было в его голосе нечто такое, от чего Лесли невольно вздрогнула как от пощечины. До отца дошло не сразу, но через несколько секунд его бычья шея и щеки начали наливаться кровью.

— Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду, — сдавленным голосом произнес он.

— Симон оплачивал долги твоего отца, не так ли, Лесли?

Лесли вдруг захотелось посмотреть на себя со стороны: покраснела ли она так же, как ее отец. Приложив ладонь к лицу, она решила, что, видимо, нет. Щеки были холодными как лед. Скорее всего она, напротив, здорово побледнела.

Впрочем, Даниэля сейчас это нимало не волновало. Да и к делу не имело никакого отношения, как вопрос о разнице между звездными небесами Калифорнии и непроницаемо-черным небом джунглей. Боже мой, растерянно подумала Лесли, глядя на закрывающую его глаза повязку, сколького же он не может видеть! Сколького же он не может понять!

— Видите ли, — начал было отец, стараясь, чтобы в голосе его звучало достоинство. — У нас с Симоном были общие дела…

— Я спрашивал Лесли, — холодно перебил его Даниэль. — Так платил он его долги?

— Да, — спокойно ответила она, глядя поверх его головы в окно. Удивительно, как быстро все там переменилось. Звездное небо было теперь затянуто тучами. Деревья больше не казались сделанными из серебра — они потемнели, приобрели какой-то грязный оттенок, и поникшие листья безжизненно свисали с их ветвей.

Но это те же самые деревья, напомнила она себе. Происшедшая с ними метаморфоза — всего лишь игра света. Иллюзия.

— Да, — повторила она с большей непреклонностью в голосе, и опять перевела взгляд на Даниэля. Изменился только он, и виной тому была вновь вставшая между ними черная туча прошлого. — Да, Симон платил его долги.

— Сколько?

— Семнадцать тысяч долларов, — ответила Лесли и с гордостью почувствовала, что голос ее не дрожит. Отец сидел, потупив глаза. Сейчас он напоминал воздушный шар, из которого выпустили воздух. Ему не нравилось, что дочь безжалостно назвала точную цифру. Он бы сказал что-нибудь вроде: «Не так уж и много» или «Несколько тысяч». А может быть, и просто солгал бы.

Тут Лесли со стыдом осознала, что была неточна. Семнадцать тысяч Симон уплатил букмекерам, но оставались еще проигранные отцом двадцать пять тысяч, которые принадлежали компании…

Ложь недосказанности. Но тем не менее — ложь.

У нее просто не хватило смелости признаться Даниэлю еще и в этом. Несмотря на то что произошло в саду, она не смогла. В саду был минутный порыв, всплеск желания. Он хотел ее в ту минуту. Из чего вовсе не следовало, что он ее любит. Или доверяет ей. Или верит хотя бы единому ее слову.

— Семнадцать тысяч долларов, — растягивая слова, как будто пробуя их на вкус, повторил Даниэль. Кривая усмешка, появившаяся на его губах, свидетельствовала о том, что вкус оказался горьким. — А вы дорого стоите, прекрасная леди.

Руки Лесли словно примерзли к подлокотникам кресла, некоторое время она сидела очень спокойно. Но это было обманчивое спокойствие. В груди у нее поднялась настоящая буря таких чувств, о наличии которых в себе она даже не подозревала. Даниэль позволял себе слишком многое! Слишком! Даже ее отец не смог снести этой насмешки.