Причард с величайшим вниманием слушал рассказ Мишеля; его имя постоянно повторялось, значит, речь шла о нем.

— Не правда ли, Причард, — сказал ему Мишель, — именно так все и было?

Причард издал звук, который на его языке, должно быть, соответствовал словам «В точности так».

— Да, но второй заяц? — спросил один из присутствовавших. — Вот этот…

И он показал на лежавшего на полу зайца.

— Подождите же, мы как раз до него дошли! — ответил Мишель. — После того как первый заяц был съеден, Рокадор сказал: «Право, я больше не голоден, я хорошо пообедал. По-моему, лучшее, что мы можем сделать — вернуться домой». Но Причард, законченный пройдоха, возразил ему: «Домой?..» — «Да, домой», — ответил Рокадор. «А что нас ждет дома?» — спросил Причард. «Ах, черт!» — воскликнул Рокадор. «Нас отстегают хлыстом; я знаю Мишеля», — сказал Причард. «А я знаю Пьера», — сказал Рокадор. «Так вот, — продолжал этот интриган Причард, — надо их обезоружить». — «Каким образом?» — «Найдем другой след, поймаем другого зайца и отнесем его им». Рокадор поморщился: ему не хотелось охотиться с полным брюхом; но Причард сказал: «Нечего корчить рожи, приятель, ты пойдешь охотиться, и сейчас же, не то будешь иметь дело со мной». И он оскалился так, будто смеялся. Рокадор увидел, что надо покориться. Он снова начал охоту. Они поймали другого зайца. Причард убил его и принес нам; это великий хитрец. Не так ли, Причард?

Слушатели взглянули на меня.

— Господа, — сказал я им. — Если бы Причард мог говорить, он повторил бы вам слово в слово то, что рассказал Мишель: ни убавить, ни прибавить.

— Пьер, — приказал хозяин дома, — отнеси этого зайца в погреб; по крайней мере, жаркое на завтра у нас есть.

Итак, мы оставили нашего друга Причарда торжествующим победу благодаря совершенному им проступку; его выходка была прошена ему, ведь он принес жаркое на завтра. Впрочем, как вы видите, в его воспитании со времен пребывания у Ватрена произошли огромные перемены: прежде он уносил жаркое, теперь приносил.

Но нам пора, не удаляясь от Причарда, начать приближаться к курам, которые являются одним из главных предметов этого увлекательного рассказа.

Шарпийон, помимо любви к своему делу, помимо своей страсти к охоте, помешан на курах.

Ни одна курица на десять льё в округе не может сравниться с самой захудалой из курочек Шарпийона; это доказала последняя выставка в Осере, где его куры получили золотую медаль.

Он выращивает главным образом брам и кохинхинок.

Само собой разумеется, что наш дорогой друг не принадлежит к тем бессердечным птицеводам, которые бесчеловечно поглощают своих питомцев. Попав к Шарпийону, курица, которую сочли достойной его пернатого гарема, могла больше не опасаться ни вертела, ни кастрюли и быта уверена в том, что проведет свой куриный век среди наслаждений.

Шарпийон был до того заботлив, что приказал выкрасить курятник изнутри в зеленый цвет, чтобы заключенным в нем птицам казалось, будто они на лугу. В первые дни после нанесения зеленой краски на стены апартаментов, где обитали эти представители рода куриных, иллюзия была такой полной, что куры не желали вечером возвращаться в курятник, боясь простудиться; но к ним применили силу; их заперли в курятнике, и, хотя куры неспособны к обучению, даже самая безмозглая из них поняла, что имеет счастье принадлежать хозяину, который, будучи знатоком и ценителем максимы Горация, сумел решить проблему, заключающуюся в том, чтобы соединить приятное с полезным.

Уверившись благодаря зеленому цвету стен, что они несутся на травке, куры Шарпийона неслись более доверчиво и, как следствие этого, более обильно; то, что для других кур представляет собой муки, исторгающие у них крик, который мы, в невежестве своем, принимаем за пение, для этих стало забавой, коей они аккуратно предавались утром и вечером.

Так что их слава, сейчас достигшая апогея, в то время начинала распространяться по департаменту.

Когда они выходили прогуляться по той или другой из трех улиц Сен-Бри, кто-нибудь, не ведающий о сокровище бургундского городка, восклицал: «О, какие прекрасные куры!»

И тотчас же кто-нибудь более сведущий, откликался: «Еще бы: это куры господина Шарпийона».

Затем, если говоривший обладал завистливым характером, он непременно прибавлял недовольным тоном: «Еще бы! Куры, которым ни в чем не отказывают».

Итак, не считая лавров, которые они снискали на последней выставке, питомицы Шарпийона достигли той высшей степени известности, какой только могут достигнуть куры, пусть даже кохинхинки.

Но эта слава, не позволявшая им сохранить инкогнито, подчас имела свои неудобства.

Как-то раз к Шарпийону пришел очень смущенный сельский полицейский.

— Господин Шарпийон, — сказал он, — я застал ваших кур в винограднике.

— Моих кур! Вы в этом уверены, Кокле?

— Черт возьми! Разве можно не узнать ваших кур, самых красивых кур департамента Йонна?

— Ну, и как же вы поступили?

— Никак; вот пришел вам сказать.

— Вы не правы.

— Почему?

— Вы должны были составить протокол.

— Но, господин Шарпийон, я подумал, что, раз вы помощник мэра…

— Тем более, как должностное лицо, я обязан служить примером для других.

— О, из-за одного несчастного раза, когда бедные птички подобрали остатки винограда…

— Они виноваты вдвойне. Они здесь ни в чем не терпят нужды; следовательно, если они пошли в виноградник, значит, у них есть шишка воровства, и не надо давать их дурным склонностям развиться. Протокол, Кокле! Протокол по всем правилам!

— И все же, господи Шарпийон…

— Кокле, как помощник мэра, я вам приказываю.

— Но, сударь, кому же мне отнести свой протокол?

— Мэру, черт возьми!

— Но вы же знаете, что господин Генье в Париже.

— Ну, так принесите его мне.

— Вам?

— Конечно.

— И вы примете протокол, составленный против ваших собственных кур?

— Почему бы и нет?

— А, в таком случае, это другое дело… Но знаете ли, господин Шарпийон?

— Что, Кокле?

— Я не очень силен в написании бумаг.

— Не так уж трудно составить протокол.

— Протокол протоколу рознь, господин Шарпийон.

— Ну, давайте! «Я, нижеподписавшийся, давший присягу полицейский, заявляю, что узнал и задержал кур господина Шарпийона, нотариуса и помощника мэра коммуны Сен-Бри, клевавших виноград господина такого-то или госпожи такой-то». Вот и все.

— Это был виноградник господина Рауля.

— Ну, значит: «Виноград господина Рауля» — и подпишитесь: «Кокле».

— Подпись — еще куда ни шло, господин Шарпийон, потому что это я освоил, но писать…

— Да, понимаю: зигзаги.

— О, если бы только это!.. Я один раз видел напечатанную музыку — одни сплошные зигзаги.

— Кто же пишет ваши протоколы?

— Школьный учитель.

— Так сходите за учителем.

— Его нет дома: сегодня праздник.

— Ну, так сходите к нему завтра.

— Завтра его тоже не будет, завтра второй день праздника.

— Кокле, — нахмурившись, сказал Шарпийон, — вы ищете предлог, чтобы не составлять протокол против меня!

— Право же, господин Шарпийон, сегодня вас устраивает, чтобы я составил против вас протокол, — все прекрасно! А вдруг потом вам это разонравится? Мне не хотелось бы ссориться с помощником мэра.

— Хорошо, Кокле, я возьму на себя ответственность, — сказал Шарпийон.

Он достал из ящика своего письменного стола лист бумаги по семь су, составил протокол по всей форме, и папаше Кокле осталось лишь подписать его.

Видя, что его в некотором роде «прикрыл» почерк помощника мэра, папаша Кокле без дальнейших колебаний подписал.

Через две недели вследствие этого Шарпийон предстал перед судом в Осере.