Лохиван поставил лампу обратно.

— Тогда мне, наверное, не следует надоедать тебе. Я могу вернуться днем.

Шарисса не могла не почувствовать что-то неладное. Она знала, что скрыла сама от Лохивана, но нет ли чего-то еще, о чем не сказал ей он?

— Лохиван, что ты знаешь относительно Темного Коня? — Его глаза сказали ей, что она правильно поняла причину его появления здесь. Слишком уж все совпадало — даже если вспомнить предыдущие посещения Лохивана.

Он промолчал, но теперь крошечное пламя — возможно, он в малой степени прибег к магической силе — возникло на кончике его указательного пальца. В масляной лампе ожил огонь…

Шарисса снова перечла свои заметки о составлении планов подземелий. «Ну, теперь все будет в порядке, — думала она. — Лишь бы они только сделали так, как здесь описано, и позволили мне заняться чем-то другим!»

Она оторвала взгляд от своей работы, побуждаемая крайне странным ощущением, что не обратила на что-то внимания — на какое-то событие, о котором ей следует вспомнить. Если учесть, что она взяла на себя многие обязанности своего чересчур загруженного отца, не говоря уже о ее собственных исследованиях, Шариссу не удивило, что она могла о чем-то позабыть. Ее глаза рассеянно блуждали по комнате, пока она пробовала сообразить, что же это.

Ее взгляд остановился на масляной лампе, которая ярко светила, несмотря на то что горела уже несколько часов. Волшебница разглядывала се некоторое время, найдя, что пламя выглядит как-то странно, но она не смогла бы в точности объяснить, что же в нем неестественного.

Следует ли ей потушить лампу? Отчасти она понимала, что масло тратится бесполезно, однако это представлялось настолько маловажным, что едва ли стоило трудиться. Она вполне могла погасить се, когда закончит работу. Это много времени не займет, ведь так?

Все же, когда она вернулась к работе, се мозг отказался оставить лампу в покое. Как будто в этом заурядном предмете сосредоточился смысл се существования.

«Я лишь погашу пламя и уберу эту лампу прочь». Должно быть, она уж очень засиделась, если се настолько заботит подобная мелочь. Шарисса слегка приподнялась со стула, но затем се внимание вновь обратилось к странице с заметками относительно восстановления зданий. Волшебница уселась и начала читать. План имел свои достоинства, но разве она не читала уже нечто подобное? Чем больше она изучала примечания, тем больше недоумевала, откуда ей знакомы эти предложения.

Пергамент выпал из ее руки. В нижней части листа излагался анализ этого плана — ее почерком и с указанием сегодняшней даты!

— Серкадион Мани! — выругалась она. Неудивительно, что текст показался ей знакомым; теперь она вспомнила, как читала его и потом добавляла свои предложения. Как она могла позабыть об этом? Неужели она настолько устала за этот вечер?

Тень на столе плясала, как живая. Шарисса повернулась и посмотрела на лампу, от которой — и она знала это — она в какой-то момент собиралась избавиться.

Волшебница поднялась со своего стула с такой яростью, что сияющий шар, который она создала для того, чтобы осветить комнату, моментально превратился в маленькое солнце, а стул сам по себе опрокинулся назад, словно пытаясь избавиться от нее. Шарисса подавила в себе желание возвратиться к своей работе и начать снова те исследования, которые она уже прекратила.

Чем ближе она подходила к лампе, тем сильнее становилось пламя. Движения молодой волшебницы становились все медленнее и медленнее. Она подстегнула себя, ощущая, что иначе никогда не сможет даже дотянуться рукой до нее.

Шарисса прикрыла глаза, когда ее пальцы приблизились к пламени, потому что оно не только пылало так же ярко, как ее собственный магический шар, но еще и гипнотизировало ее.

— Ты провела меня прежде! Снова это не удастся! — прорычала она безобидного вида лампе.

Пламя поднялось высоко, едва не заставив Шариссу отдернуть пальцы, чтобы не обжечься. Однако она опомнилась и снова потянулась вперед, чтобы закончить сражение с хитроумной ловушкой.

— Не получилось!

Языки голодного пламени лизали ее руку, стремясь закоптить и сжечь ее тонкие пальцы, а затем превратить их в пепел. Так бы и случилось, окажись на месте Шариссы кто-либо другой. Вначале инстинкт заставил ее отдернуть руку, но мозг напомнил ей, что она, в конце концов, принадлежит к наиболее могучим волшебникам своего народа. Эта жалкая вещица перед нею была умно сделанной, но не такой уж и могучей игрушкой, и основная ее сила заключалась в ее неприметности. Теперь, когда она знала, какое оружие выбрал враг, все было легко. Лишь гипнотический свет лампы заставил ее так долго задержаться здесь.

Ее ладонь опустилась на язычок пламени и накрыла его — Шарисса держала ее, пока не появилась уверенность, что угрозы больше нет. Простая проверка с помощью высших чувств уверила ее, что лампа снова всего лишь лампа. Пока та не светила, она не могла воздействовать на разум Шариссы. Именно так волшебница в первый раз и уклонилась от ее коварства — для того, чтобы во второй раз оказаться его жертвой…

«Лохиван!»

Она знала, что гнев и растущая усталость могли привести к опрометчивым выводам в тот момент, когда ей следует мыслить ясно, но это, похоже, становилось неважным, чем больше она думала о предательстве. Лохивана она всегда считала хорошим другом, почти таким же, как Геррод… который предупредил ее, что хорошие отношения с его братом не значат ничего, когда глава клана отдает приказ.

— Лохиван, будь ты проклят!

Тезерени и в самом деле захватили Темного Коня. Она вспомнила теперь все, включая тот краткий контакт между нею и угольно-черным скакуном. Да, Шарисса не могла больше ощущать присутствие вечноживущего, но знала, что след приведет к дрейкам и их повелителям.

— Лохиван, тебе с Баракасом лучше молиться вашему Дракону Глубин, чтобы Темный Конь не совершил побег и не взялся за вас!

Это означало, что следовало бы применить заклинание для телепортации. За многие годы она пользовалась таким заклинанием лишь несколько раз: подсознательное опасение, что она окажется в какой-нибудь обители забвения вроде Пустоты, мешало ей делать это чаще. Однако Темный Конь нуждался в ее помощи. Ей не было известно, почувствовал ли ее отец, что его бывший сотоварищ в опасности, и у Шариссы не было времени, чтобы искать его — во всяком случае, не в ее нынешнем состоянии. Каждое прошедшее мгновение — а их и так уже прошло слишком много, пока она колебалась, — делало спасение призрачного скакуна все менее и менее вероятным.

Она подняла руки и глубоко вдохнула. Пора собраться с мыслями и — в путь.

Чувство тревоги лишь мелькнуло в ее мозгу. Что-то обвилось вокруг ее шеи, почти лишив дыхания.

Позади нее голос — голос Лохивана — спокойно сказал другому невидимому и непрошеному гостю:

— Как раз вовремя. Я же сказал, чтобы вы не сомневались во мне.

Мир Шариссы превратился в гудящее размытое пятно… а затем — пелена безмолвия и темноты.

— Геррод.

Чародей поднял глаза на своего неожиданного гостя; глубокий капюшон позволял скрыть удивление, появившееся на лице отшельника появлением гостя.

— Господин мой Дру.

В свете, который с трудом проникал в хижину, Дру Зери выглядел устрашающе. Глаза Геррода сузились. Волосы волшебника поседели, а лицо избороздили морщины. Да, он несколько постарел; но Геррод распознал кое-что еще — то, на что те, кто видели Дру Зери каждый день, не обратили бы внимания — потому что они и сами, вероятно, претерпевали подобные изменения.

Волшебник старел. Не так быстро, как сам Геррод, но тем не менее старел. Геррод поежился. Это еще раз подтверждало его опасения относительно воздействия этой страны. «И все же, — чародей не мог не подумать с завистью, — Дру Зери, по крайней мере, досталась роскошь обладания нормальной продолжительностью жизни в несколько тысяч лет или около того. Почему же именно я так обманут?»