– Но я не понимаю, – сказала Минна и, слава тебе Господи, вынула палец изо рта. – Ридленд знал об этом? Я ему ничего не говорила.

Он едва не отмахнулся от этого замечания. Конечно, Ридленд знал, что там был предатель; каждый здравомыслящий человек сообразил бы о существовании предателя, когда Коллинз ускользнул из тюрьмы, и динамит ему для этого не понадобился.

Но когда он начал говорить, то эти ее слова вдруг напомнили ему кое-что: он сам тогда удивился беспечности Ридленда. «Я полагаю, мисс Мастерс имеет некоторые основания опасаться наличия предателя среди нас, – сказал ему тогда Ридленд. – Она не хочет честно признаться мне. Думаю, она надеется обменять свои сведения на надежное возвращение своей матери». А Фин подумал: «Вы зря говорите это мне, эта информация меня не интересует».

– Вы сказали ему, что у вас есть доказательства, – произнес он.

– Нет. – Минна не сводила с него глаз. – Конечно, нет. Я подумала, что именно он может быть этим предателем. Умнее было бы не упоминать об этом.

Ее слова заставили сработать его интуицию, прозвучав как зловещее предупреждение. Если она говорит правду, есть лишь одна причина, почему Ридленд заявил, будто у нее есть сведения, – чтобы привлечь внимание предателя к ней.

Фин провел рукой полипу. Отлично. Пусть ублюдок думает, что у него в рукаве есть козырь. Он использовал ее как наживку, но совершенно по-другому, не так, как заставил думать всех.

«И меня», – понял наконец он. Это был жестокий, но эффективный способ проверить его лояльность. Если она останется в живых, это докажет его невиновность. Если она умрет, это докажет, что он человек Коллинза.

Фин смотрел на нее. Значит, важно, чтобы она осталась в живых.

– У вас есть причина подозревать Ридленда?

Возможно, она заметила, как изменился его тон, но виду не подала.

– Только то, что он тоже был в Гонконге. Я однажды встретила его в клубе.

Этого Фин не знал. Новость была не из приятных.

– Когда?

– Незадолго до вашего прибытия.

Он кивнул. Игра оказалась гораздо сложнее, чем он думал.

– А откуда вы знаете о предателе?

Минна промолчала. Но Фин умеет ждать. Это заложено в человеческой природе: ничто не действует на человека так, как его собственные страхи; на допросах молчание и страх часто позволяют добиться большего, чем пытки, когда нож загоняют под ногти.

Куда завело Минну воображение, остается неясным. Она помрачнела, резко выдохнула, словно пытаясь прогнать свои мысли.

– После вашего побега у меня была возможность многое узнать. Коллинз был… несдержан в своей злости. – Губы у нее искривились, и, пока она колебалась, он почувствовал, как расцветает мрачное любопытство, пуская корни слишком быстро, чтобы он мог его вырвать. Теперь оно было в нем, и не исчезнет, будет разрастаться; теперь он хочет знать, что с ней случилось.

Он ощутил вспышку беспричинной злости, скорее на себя, чем на нее; это заведет его еще дальше.

– Коллинз не единственный, кто отравил вас, – сказала она. – Ваш лицемерный сообщник тоже. Видимо, он решил, будто вы его разоблачили. Коллинз не обращал внимания на меня. Ясно лишь одно: он понятия не имел, что вы не американец, только потом узнал. И он злился, что его марионетка не рассказала ему о вас, не говоря уже о том, что он напортачил с вашим убийством.

Он глубоко вздохнул.

– Имена?

– Не знаю. Я была не в таком положении, чтобы спрашивать. – Минна отвела взгляд. Что-то в нем напряглось. В памяти мелькнуло ее лицо, как она смотрела на него, высунувшись из окна, сильный запах роз. В каком бы положении она ни оказалась потом, приятным его не назовешь. При воспоминании об этом Минна побледнела.

Фин быстро заговорил, чтобы вернуть ее в настоящее:

– Вы еще кому-нибудь об этом рассказывали? От вашей честности многое зависит, мисс Мастерс.

– Нет. Это нужно только вашему правительству.

Намеки стали теперь понятны. Фин отвернулся от нее, зажав рот рукой. Перстень-печатка, холодный и гладкий, прижался к губам.

Он опустил руку, разглядывая перстень. Большую часть своей взрослой жизни он не носил никаких драгоценностей, никаких ярких цветов, ничего примечательного, такого, что могло бы запомниться тому, кто его видел. Его все еще беспокоило, когда Фретгус подавал ему какие-нибудь вещи, которые определенно могли выделить его из толпы. Но неожиданно для себя он привык к этому перстню и больше не расставался с ним.

Воспоминание о своей победе в тот день, головокружительное чувство безграничных возможностей, когда он его надел, показалось внезапно тонким, как золотой листок на этих стенах. Если Ридленд виновен и ему удалось первым найти Коллинза, этот человек никогда не вернется в Лондон живым. Кроме того, Ридленд не сможет положиться на его молчание во время следствия, которое, конечно, приветствовало бы возвращение Коллинза. Но если Коллинза захватили люди честные – а в деле задействовано людей больше, чем мог бы контролировать Ридленд, – он сможет выдать имя своего сообщника. Если он виновен, Ридленду придется действовать скорее, чтобы предупредить события. И, направив мисс Мастерс к Фину, он создавал себе алиби. Если бы она сейчас умерла, Ридленд сказал бы: «Не верьте тому, что говорит Коллинз, верьте фактам. Я сказал Эшмору, что у нее есть доказательства вины предателя. Он убил ее, чтобы защитить себя».

На самом деле ее смерть была бы выгодна Ридленду во многих отношениях. Это дало бы ему возможность разрушить жизнь человека, который, к своему несчастью, стал его протеже, а теперь сделал своим хобби подрыв его власти.

Он обернулся и застал мисс Мастерс потирающей большим пальцем ладонь. Еще один честный жест: их теперь двое, меньше чем за минуту.

Она слишком поздно заметила, что он обратил на нее внимание. Руки у нее опустились, она улыбнулась. Маска у нее хорошая, необходимое оружие в салонных играх. Но не сейчас. В этой игре она была самой слабой пешкой на шахматной доске. Фин даже подумал, что мисс Мастерс говорит правду. Она невиновна в намеренном участии, а это означает, что он очень несправедливо обошелся с ней. Она наблюдательна, пугающе умна, до глупости отважна и опрометчива так, что сердце холодеет.

– Я должен извиниться перед вами, – сказал Фин. Она выгнула дугой бровь, очевидно не заинтересованная его запоздалым признанием этого факта.

– И не один раз.

Он кивнул:

– Значит, несколько раз.

– Почему вы спасли меня в Гонконге?

Минна пожала плечами:

– Я знала, что вы следите за Коллинзом. Вы тут совсем ни при чем, правда.

Нет, конечно, нет. А ему хотелось бы, понял он. Она, без сомнения, одна из самых странных, довольно открытых и, что удивительно, ни на кого не похожих и необычных женщин, каких он когда-либо встречал.

Фин улыбнулся ей. Она, казалось, удивилась, он улыбнулся еще шире. Чертовски приятно узнать, что он не такой уж извращенец, каким себя вообразил.

Прядь волос упала ей на щеку. Он протянул руку, чтобы убрать ее. Жест был бессознательный; себе он сказал, с опозданием, что это было проявлением симпатии. Ее внешность могла бы обмануть многих, но у него был опыт общения с маленькими притворщицами, лгущими по привычке.

Но когда его пальцы коснулись се нежной щеки, он решил не лгать самому себе. Ему просто захотелось коснуться ее. И нет причины не делать этого так часто, как возможно. Фин опустил руку ниже и провел пальцем по ложбинке между ее грудями. Уголки ее губ дрогнули.

Для другой женщины это ничего бы не значило. Но Минна отпрянула от него. Она не так уж равнодушна к нему, как старается показать. От его прикосновения ее маска дала трещину.

Все чувства Фина обострились; густой запах лаванды овевал ее, и он слышал шорох ее волос по стене. Он сказал себе: его намерения вызваны простым расчетом, ведь в ближайшие дни ему понадобится ее поддержка. Если бы он стал объяснять ей, что ему нужно ее защищать, чтобы ему самому не перерезали глотку в каком-нибудь темном переулке, она приняла бы это за приглашение устроить скандал, зная, что ради самого себя он не сможет ни отправить ее прочь, ни обойтись с ней неподобающим образом. Но если разумные причины не могут заставить ее вести себя как нужно, то в его распоряжении есть другие способы. Одним из них они собирался сейчас воспользоваться.