— Несчастный. Что же случилось с его руками?

— Скорее всего потерял в веках, — предположил Элайджа. — Хорошо хоть, что фиговый лист сохранился. Всякий мужчина, не говоря уж о боге, предпочитает держать некоторые части своего тела прикрытыми.

— Какой-то он тощий, — критически отозвалась Джемма. — Твои ноги значительно стройнее и красивее. Кто знает, что там прячется? Тебе бы понадобился листок раза в два больше.

— Тсс! Оскорбляешь бога, да еще на его территории. Ну вот, готово. Элайджа украсил волосы последним цветком. — Надо вести себя хорошо, а то Аполлон оживет и заявит на тебя права.

— Кажется, бедняге не слишком-то везло с женщинами. Дафна так не хотела ему принадлежать, что предпочла превратиться в дерево. И теперь понятно почему. Все дело в костлявых коленках и крошечном фиговом листке. — Джемма села. Элайджа проворно вскочил и протянул жене руку. — Готова вернуться к образу жизни обычной герцогини, особенно если это позволит согреть промокший зад.

— О, с радостью помогу! — с энтузиазмом воскликнул Элайджа и положил ладонь на замерзшую часть тела. Юбка действительно оказалась мокрой и не скрывала волнующих очертаний. — Эх, до чего же я везучий парень!

В прекрасных глазах Джеммы вспыхнула чарующая улыбка, и герцог не удержался от поцелуя.

— И счастливый, — уточнил он спустя мгновение.

Она смущенно склонила голову.

— Люблю тебя, — прошептала она тихо, однако не добавила, что тоже счастлива.

— И я люблю тебя, — пылко, искренне признался Элайджа и для убедительности повторил: — Люблю тебя, Джемма. Люблю.

Лицо жены осветилось радостью, и ему стало стыдно.

— Обрести блаженство на закате дней, — задумчиво произнес он, сжимая возлюбленную в объятиях. — Право, я тебя не заслуживаю, как не заслуживаю и твоей преданности.

— Может, это еще не конец, — упрямо возразила Джемма.

— В любом случае последняя неделя подарила мне больше радости чем вся прошлая жизнь.

Джемма обвила руками шею мужа и прошептала что-то так тихо, что Элайджа не расслышал. Должно быть, еще раз призналась в любви, но об этом он и так уже знал.

Герцог Бомон оделся, снова поцеловал герцогиню и повел к маленькой зеленой калитке, за которой супругов ожидал экипаж.

В тот же вечер

Элайджа отпустил дворецкого и слуг, и за обедом они остались вдвоем — в конце длинного, торжественно мерцающего серебряными приборами стола.

— Понятия не имею, как с этим жить, — печально призналась Джемма после нескольких минут бесцельного ковыряния в тарелке. Стоило ей взглянуть на мужа, как горло сжималось, а к глазам подступали слезы.

— Живу и не задумываюсь, — спокойно отозвался Элайджа.

Отсутствием аппетита он явно не страдал. Как можно есть в такой ситуации? Как вообще можно что-то делать: спать, думать, работать? Неужели нет способа помочь? Неужели никто, ни один доктор не знает, что делать?

— Ты обращался к врачам? — спросила Джемма.

— Бесполезно.

— Но хоть один из уважаемых специалистов тебя осматривал?

Несносный упрямец лишь пожал плечами:

— Недавно Вильерс возил к какому-то светилу. Тот сказал, что есть шанс прожить несколько лет.

— Или не прожить.

— В Бирмингеме работает доктор, о котором говорят, что он способен творить чудеса. Леопольд уже послал за ним карету.

— Какая удивительная щедрость! — недоверчиво воскликнула Джемма и позвонила. — Фаул, будьте добры, отправьте посыльного к герцогу Вильерсу. Поручите узнать, когда тот ожидает возвращения своего экипажа из Бирмингема. Ответ нужен немедленно.

Дворецкий испарился с поспешностью человека, которому известно, как выглядит женщина на грани истерики.

— Дорогая, — начал было Элайджа.

— Не надо. Не сейчас. — Мысли Джеммы кружились в бешеном хороводе. — Должен существовать какой-то выход. Непременно. Приедет этот человек из Бирмингема и вылечит тебя.

— Тебе необходимо поесть, — строго заметил Элайджа.

Джемма покачала головой.

— Когда Вильерс отправил карету? Мне недавно тоже довелось прочитать об одном очень хорошем докторе.

— Да-да, в «Морнинг пост», — подтвердил Элайджа и отправил в рот очередную порцию спаржи. — Отлично справляется с переломами конечностей.

— А что, если он…

— Иди сюда. — Элайджа отодвинул стул и раскрыл объятия.

Джемма устроилась на коленях мужа, но сердце отказывалось успокаиваться и взволнованно стучало. Быстрее обычного, но ровно, как часы. А в горле таился готовый вырваться на свободу крик.

Герцог гладил жену, словно испуганную кошку.

— Все в порядке, милая.

— Нет, не в порядке. — Слова пришлось выталкивать силой.

Секунду-другую оба молчали.

— Ну, если и не в порядке, то…

— Только не говори, что терпимо, — резко оборвала Джемма. — Нетерпимо и неприемлемо.

— Но ведь изменить все равно ничего невозможно. — Откровенная боль в голосе любимого заставила замолчать. — Как бы мы ни старались.

— Но почему ты не рассказал о болезни сразу, как только я вернулась из Парижа? — прошептала она, уткнувшись лбом в его грудь. — Все знал и страдал… в одиночестве. А ведь ничто не мешало разделить боль!

— Ты была увлечена шахматным матчем с Вильерсом, и мне хотелось тебя завоевать.

— Но ты завоевал меня давным-давно, — с горечью возразила Джемма. — Я всегда принадлежала тебе.

— Хотелось обладать целиком, без остатка. А во время матча с Вильерсом представилась возможность попытать счастья.

— И все равно мог бы сказать, — упрямо повторила она.

— А дальше что? Разве ты влюбилась бы в меня снова, как это случилось? — Ответа не последовало, и он настойчиво повторил: — Разве смогла бы влюбиться?

— Я тебя уже любила, — тихо призналась Джемма.

— А я хотел, чтобы влюбилась, как в первый раз.

— И в итоге повел себя, как настоящий эгоист. Даже не подумал, что мне хотелось быть рядом.

— Простишь меня?

Джемма всхлипнула и уткнулась в плечо мужа.

— Нет.

— Я никогда не был так счастлив, как в эти последние дни. Когда ты со мной кокетничала. Когда смотрела с интересом и с восхищением. Когда смеялась и позволяла себя любить. Когда любила сама.

— Но ведь все это можно было сделать еще год назад, — пробормотала Джемма сквозь слезы.

— Возможно, у нас в запасе еще целый год. Обморок в палате лордов случился больше года назад.

Едва уловимые нотки печали в голосе подсказывали, что он сознает горькую ошибку и намеренно выдает желаемое за действительное. Слезы уже текли по щекам и даже ощущались на губах.

— Ты подарила счастье, о котором трудно было даже мечтать, — продолжал Элайджа.

— Не смей говорить так, будто собираешься умереть завтра! — закричала Джемма. — Это невыносимо! Жестоко!

— Но ведь ты — моя герцогиня. У тебя хватило мужества принять нелегкое решение и уехать из Лондона, а потом — когда я позвал — вернуться. При необходимости сможешь заботиться и о доме, и о поместьях, и о приюте на Кэки-стрит. Не сомневаюсь, что ты справишься.

— Нет, ни за что!

Объятия стали еще крепче.

— Не надо плакать.

— Буду плакать, сколько захочу! — упрямо заявила Джемма. — О Господи, кажется, я начинаю понимать вдовий траур.

— Но зачем же…

Она не слушала.

— Потому что, если ты умрешь, мне никогда в жизни не захочется носить какой-нибудь цвет, кроме черного. — Из груди рвались рыдания. — Да, год и один день буду ходить во всем черном и плакать не переставая. Никто, никто не сможет меня осудить. А ведь еще недавно я не понимала, почему Хэрриет до сих пор оплакивает мужа, хотя тот умер почти два года назад.

— Хватит! — нетерпеливо крикнул Элайджа.

Но Джемма, сраженная несправедливостью судьбы, рыдала по-настоящему — некрасиво и бурно. Герцог прижал ее к груди, пытаясь согреть и успокоить.

— Этого не может быть! — твердила она, ничего не видя и не понимая. — Неправда, неправда, все неправда!