Народ здешний скрытен, язык его весьма коряв и невнятен. Тут неведомы иные притяжательные местоименья, кроме «ихний», об себе говорят во множественном числе и глотают окончанья. Дабы не затруднять Вашу светлость, мой писарь подправил сей ярчайший образец просторечья. В убогом селенье, где изволили переночевать его сиятельство, нет ни одного просвещенного человека, кроме мистера Бекфорда. Несомненно, сей тори стал бы церковным иерархом, не будь все его начальники вигами. Боюсь, ради хлеба насущного вскоре он перейдет в магометанство.

Полагаю, Ваша светлость разделят мое убежденье, что сии края исчерпали себя в сведеньях. Мои изысканья в Бидефорде и сем городишке, откуда имею честь адресоваться к Вашей светлости, увенчались успехом не боле, чем следствие доктора Пет-тигрю. Тем не менее считаю определенным, что его сиятельство здесь были, вот только цели их неведомы. Перед отбытьем сюда я покопался в окруженье его сиятельства, однако не выявил никого, кто соответствовал бы облику мнимого дядюшки иль его слуги. Коль Ваша светлость изволят припомнить, не вызнал я и каких-либо подозрений иль слухов об тайной преступной связи его сиятельства, что прояснило бы личность девицы. Ежели вопреки всему таковая связь имелась и под личиной горничной скрывалась леди, невероятно, чтоб скандальное бегство любовников до сих пор не наделало шуму, а также непонятно, почему они устремились не в Дувр иль какое иное место, пригодное для отплытья во Францию, но в сии неудобные (для этакой цели) края.

Право, я теряюсь в догадках, для чего его сиятельству понадобилось отягощать себя свитой из трех спутников. Ведь путешествие с одним лишь слугой как нельзя лучше отвечало бы тайности замысла. Могу только предположить, что эдакая компания и роль послушного племянника имели целью сбить со следа погоню, ежели были причины таковой опасаться. Видимо, приезд в Девон не что иное, как заячья петля, да простят Ваша светлость подобное сравненье. Бидефорд и Барнстапл ведут оживленную торговлю с Ирландией и Уэльсом, а порой с Францией, Португалией и Кадисом, после заключенья мира весьма укрепившимся. По моим справкам, в первую половину мая из обеих гаваней во Францию не отплыл ни один корабль (но уходили суда в Ньюфаундленд и Новую Англию, ибо навигация в разгаре). Однако маловероятно, что беглецы выбрали столь кружной путь.

Ваша светлость лучше меня знают об взаимной приязни между его сиятельством и Терлоу. Я долго раздумывал и считаю совершенно невозможным, чтоб любящий хозяин способствовал мерзкому деянью иль хотя бы не заявил об несчастии, потребовав разбирательства. Могу лишь предположить, что по неким причинам его сиятельству пришлось отделаться от слуги и продолжить путь в одиночку, но тот, в силу природных изъянов, неверно истолковал его мотивы и после разлуки с хозяином в отчаянье наложил на себя руки. Однако больше не стану утомлять Вашу светлость подобными измышленьями.

Несомненно, Ваша светлость обратят внимание на показанья горничной, из коих явствует, что его сиятельство с собою взяли бумаги и прибор для своего увлеченья – обузу, плохо согласующуюся с бегством любовников иль их романтическим свиданьем. Посему я решил узнать, не обитает ли окрест какой-нибудь любитель математики и астрономии. Стараньями доктора Петтигрю таковой нашелся в Барнстапле – мистер Сэмюель Дэй, состоятельный джентльмен и поклонник естественных наук, имевший сношенье с Королевским обществом и среди прочих с сэром Г. Слоуном. Однако ничего важного он не сообщил, не сумев припомнить никаких значительных штудий, проводимых в здешних краях: «ну разве что в Бристоле, да и те не стоят того, чтоб ради них примчался лондонский корифей». Увы, слуга Вашей светлости вновь забрел in tenebris. Даже если сие дело стало primum mobile путешествия его сиятельства, я, признаюсь, не постигаю, зачем эдак обставлять столь безобидную затею.

Опять же по указке доктора Петтигрю третьеводни я навестил мистера Роберта Лака – школьного учителя, кто слывет изрядным ученым и таким же сплетником. Он безмерно горд тем, что обучил грамоте покойного мистера Гея, и в той же мере слеп к бунтарству, кое прослеживается в творении его давнего ученика. Сей обучатель поэтов всучил-таки мне книжицу Геевых эклог, лет двадцать назад изданных под титлом «Пасторальная седмица», кои он считает наивернейшим изображеньем Северного Девона, и тем же манером снабдил меня экземпляром виршей собственного сочиненья, недавно опубликованных в журнале Кейва и, по словам автора, отмеченных рецензентом. Оба произведенья я пересылаю Вашей светлости, на случай если Вы соблаговолите снизойти до столь ничтожного вздора. Что до моего расследования, то и в нем мистер Лак оказался никчемен, ибо ничего дельного не сообщил.

Завтра я отбываю в Тонтон, где без промедленья найму карету до Лондона, дабы проверить одно зародившееся подозренье. Тешусь верой, Ваша светлость простят мою недомолвку, коей причина в том, что я спешу отправить сие посланье, ибо знаю, с каким нетерпеньем оно ожидаемо, и потому мечтал бы об доставленье оного воистину крылатым Меркурием, но при сем не дерзаю поселять в Вашей светлости беспочвенные надежды. Как только основанья для них окрепнут, об том будет незамедлительно доложено. Полагаю, Ваша светлость достаточно хорошо меня знают и не сомневаются в том, что quo fata tra-hunt, sequamur со всем усердьем, к какому обязывают священный долг и Ваши прошлые милости, оказанные Вашему смиреннейшему и покорнейшему слуге

Генри Аскью.

P. S. Мистер Лак поведал мне последние столичные новости, кои наверняка встревожили Вашу светлость: об позорном вердикте, вынесенном эдинбургскому капитану Портеусу, и бунтах черни, давеча учиненных в Шордиче. Сие здесь полагают результатом «Джинового акта», вызвавшего всеобщее негодованье.

Г. А.

В дверях судебной канцелярии оперся на трость человек в сизом сюртуке и умеренно цветастом жилете, обтягивающем заметное брюшко; визитер примечателен густыми бровями, бородавкой возле носа и нарочитой импозантностью. Вдоль одной стены облицованной деревом комнаты выстроились шкафы, набитые пухлыми папками и пергаментными свитками; здесь же табурет и высокая конторка со стопкой бумаг и аккуратно выложенными письменными принадлежностями. Супротив сияет мрамором холодный камин, на полке которого бюст Цицерона и два не зажженных серебряных канделябра. Теплый утренний покой комнаты пронизан солнышком из южных окон, за коими виднеются еще зеленые кроны. Сквозь опущенные рамы чуть слышны мелодичные выкрики торговки уже поспевшей грушовкой, но в самой комнате висит тишина.

Одетый во все черное, плюгавый человек в парике сидит за круглым столом в дальнем углу комнаты; он углублен в чтение бумаг и даже не поднимает головы. Визитер оборачивается, взглядом ища своего таинственно сгинувшего провожатого, после чего громко откашливается, привлекая внимание нерасторопного копуши. Наконец человек за столом отрывается от бумаг. Старше и тщедушнее посетителя, сложением он напоминает Александра Попа или Вольтера. Демонстрируя учтивость, визитер приподнимает шляпу и отвешивает легкий поклон:

– Имею ль честь говорить с мистером Аскью? Фрэнсис Лейси, сэр, к вашим услугам.

Как ни странно, коротышка не отвечает любезностью, но, отложив бумаги, лишь скрещивает руки на груди, откидывается на спинку высокого кресла, в котором выглядит почти гномом, и слегка наклоняет голову, точно дрозд, готовый клюнуть жучка. В немигающих серых глазах его искрится насмешка. Несколько обескураженный подобным приемом, мистер Фрэнсис Лейси списывает его на забывчивость крючкотвора, не понимающего, кто перед ним.

– Трагик, сэр. Приглашен на встречу с вашим клиентом.

Наконец стряпчий размыкает уста: