Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Неужели это пессимистическое утверждение верно? Сможем ли мы когда-нибудь оставить в прошлом вековую установку: „Любя сына своего, учащай ему раны“? Ханс Джонас, маститый философ и специалист в области этики, полагает, что следует отказаться от обманчивых утопий и, вместо того чтобы стремиться к абсолютному благу, постараться хотя бы избегать абсолютного зла; ученый настаивает на необходимости „методики страха“, ведь она помогает справляться с проблемами, угрожающими судьбе человечества. Представьте себе беспечных обитателей благополучного города, которые не ведают, как зыбко это благоденствие. В их душах обязательно нужно посеять страх. Легкомысленное отношение к изменениям климата может послужить отличным примером подобной беспечности. Но неужели устрашение — единственное средство спасения? Нельзя забывать, что надежда, мощное противоядие от страха, тоже способна сподвигнуть людей на активные действия, как утверждал оптимистически настроенный философ Эрнст Блох.

Да, вопрос непростой. Никому, скажем, не придет в голову отменять уголовный кодекс, а ведь он удерживает людей от преступных действий именно под страхом кары. Роль наказания состоит не только в восстановлении справедливости, но и в устрашении. Жан-Мари Карбасс в труде по истории уголовного права цитирует свод территориальных правовых норм, Новый кутюм Бретани: 637-я статья гласит, что „наказания следует исполнять незамедлительно и при возможно большем стечении народа, ему же в назидание“. Именно такой линии открыто придерживались многие правители. Terribilitàкак правовой инструмент. Плаха становится прочным звеном между государем и подданными. Однако история не раз преподносила нам уроки, показывая, насколько разрушительна логика репрессий и предупредительных мер. Описания наказаний, применявшихся в древности, буквально леденят душу. Говорят, что в IX веке Вильгельм Завоеватель, следуя традиции своих предшественников, решил отменить смертную казнь как чересчур мягкую. Вместо этого император повелел оскоплять приговоренных и выкалывать им глаза. Мишель Фуко в книге „Бдительность и кара“ описывал жуткие пытки, которым Людовик XIV подверг Робера Франсуа Дамьена, покусившегося на жизнь монарха:

Сперва его терзали щипцами, поливали расплавленным свинцом и кипящим маслом, а потом привязали за руки и за ноги к четырем коням, дабы разорвать на части. Однако тут возникли неожиданные осложнения, так как кони были не тягловой породы, и после неудачной попытки вместо четырех поставили шестерых. А когда и эти не справились, суставы и сухожилия несчастного пришлось рубить топором.

Так описывала казнь Gazette d'Amsterdamот 1 апреля 1757 года. Нет ни логических доводов, ни психологических мотивов, способных смягчить зверство палачей. Такое под силу только доводам этического характера — запомни, читатель; в конце книги мы непременно к этому вернемся. Сен-Жюст, апостол якобинской диктатуры, вопрошал: „Чего же хотят те, кто не стремится к добродетели и одновременно желает избежать террора?“ И действительно, одно из основных предназначений этики заключается в том, чтобы ограждать нас от насилия.

Раз уж зашла об этом речь, зададим себе вопрос, не имеющий прямого отношения к теме книги: а можно ли вообще обойтись без наказания? Возможна ли педагогика без страха? Труднейшая проблема, и в ее разрешении нам на помощь приходит Спиноза: цель государства, пишет он в „Богословско-политическом трактате“, „не в том, чтобы держать людей в страхе, подчиняя их праву другого человека, а в том, чтобы каждого человека освободить от этого страха, дабы он жил в спокойствии и безопасности“. Нет, философ не отрицает эффективность страха, но считает ее обманчивой, ибо страх усмиряет зло, одновременно утверждая его. Политика устрашения укрепляет уверенность в том, что люди по природе своей безнадежно дурны — этакая massa damnata [29]. По мысли Спинозы, страх плох тем, что нивелирует благотворный созидательный потенциал личности.

Воспитание отличается от простого желания властвовать тем, что, направляя чужое поведение, стремится не подчинить воспитуемого, а помочь ему стать свободным. Воспитание на благо свободы — вот что нужно людям.

Всякая власть ограничивает возможности подчиненного. Наставник же призван развивать потенциал подопечного. Но не следует забывать, что и властитель и воспитатель пользуются одними и теми же методами: наказывают, поощряют, воздействуют на убеждения и эмоции. Разумеется, этот последний компонент более всего присущ наставничеству, однако, к сожалению, убеждение, апелляция к чувствам и управление мотивацией не всегда производят должный эффект. Значит, остаются только наказание и поощрение. Поощрение предпочтительней, поскольку подталкивает к повторению действий, вызвавших одобрение и достойных похвалы. Наказание же, напротив, только подавляет активность, но не формирует позитивной модели, а это может привести к серьезным последствиям. Правда, если ребенок настойчиво пытается сунуть пальцы в розетку, бесполезно уговаривать его или совать конфетку всякий раз, когда он отказывается от своего намерения. Гораздо эффективнее будет хлопнуть шалуна по руке или — о ужас! — как следует отругать.

Нет нужды лишний раз предупреждать о том, что тут необходимо чувство меры. Страх всегда разрушители, а потому одним из главных достижений человечества стал отказ от педагогических методов, основанных на устрашении, — всяких там „учащай ему раны“ и прочая и прочая. Тем не менее такой опытный знаток страхов, как Исаак Маркс, со всей серьезностью утверждает: „По всей видимости, для того, чтобы добиться правильного поведения, необходима строго определенная доза страха. Недоберешь — проявишь небрежность, перестараешься — можешь навредить“. Даже такой психолог, как Алберт Эллис, который всегда крайне отрицательно относился к принуждению, а однажды навлек на себя гнев общественности, высказавшись в одной из книг в пользу мастурбации, советует пациентам, желающим побороть тревожность, „применять к себе штрафные меры“. Разумеется, сначала Эллис рекомендует поощрять себя за достигнутые успехи, но тут же добавляет: „В некоторых случаях зависимость легче преодолеть, если наказывать себя всякий раз, когда возникает искушение поддаться панике“. Значит, каждый человек нуждается в дисциплине, а лучше даже в самодисциплине, чтобы обрести свободу, ведь в ней и состоит одна из главных целей воспитания.

Обо всем этом еще пойдет речь в последней части книги, но мне хочется завершить главу забавной историей, рассказанной Кеведо в романе „История жизни пройдохи по имени Дон Паблос“: учитель наказывает главного героя за то, что тот из желания произвести впечатление на своего приятеля дразнит одноклассника Понтия Агирре, называя его Понтием Пилатом.

Он велел мне спустить штаны и всыпал двадцать розог, приговаривая при каждом ударе:

— Будешь еще говорить про Понтия Пилата? Я отвечал „нет, сеньор“ на каждый удар, которым он меня награждал. Урок, полученный за Понтия Пилата, нагнал на меня такой страх, что когда на другой день мне было велено читать молитвы перед остальными учениками и я добрался до „Верую“ — обратите внимание, ваша милость, как, сам того не чая, я расположил к себе учителя, — то, когда следовало сказать „распятого же за ны при Понтийстем Пилате“, я вспомнил, что не должен больше поминать имени Пилата, и сказал: „Распятого же за ны при Понтийстем Агирре“. Простодушие мое и мой страх так рассмешили учителя, что он меня обнял и выдал мне бумагу, где обязался простить мне две ближайшие порки, буде мне случится их заслужить. Этим я остался весьма доволен [30].

Глава III. Субъективный полюс: боязливый характер 

1. Реальность и мир

Я сижу на террасе бара и наблюдаю за прохожими. Я похож на путника, присевшего отдохнуть на берегу реки. Люди идут мимо, разглядывают витрины, ждут зеленого сигнала светофора. Мы с ними пребываем в одной действительности — здесь и сейчас. Но каждый из нас живет в своем собственном мире, погружен в свои переживания, лелеет свои мечты, строит свои планы. Один торопится и нервничает — ему предстоит собеседование на новой работе; другой волнуется, высматривая в толпе любимую девушку; третий, сердито хмурясь, идет платить штраф; четвертый просто коротает время перед киносеансом. Та же улица, тот же светофор, одна и та же реальная, невымышленная действительность. А жизненные сценарии у всех разные. Каждый из нас, точно улитка в раковину, заключен в маленький мирок своего сознания. Вот почему философы, начиная с Канта, проводили различие между объективной реальностью и миром, данным нам в чувственном восприятии, в опыте. В действительном внешнем мире нет цветов, есть только излучения. Пока на земле не появились зрячие существа, никаких цветов не было. Если бы не сетчатка, речь могла бы идти лишь о световых волнах разной длины. Любуясь закатом, мы видим, как разгорается пожар на небосводе, как полыхает небесная твердь, хотя на самом деле никакого свода, никакой тверди нет и в помине.

вернуться

29

Проклятая масса (лат.).

вернуться

30

Перевод К. Державина под редакцией И. Лихачева.

13
{"b":"150630","o":1}