– По одному возражению на клиента, если вы не против, – сказала судья. – Так вот, мистер Сетракян, – снова обратилась она к обвинителю, – вы с великой помпезностью установили тот факт, что автомобиль ответчика стоит кучу денег. Сильно сомневаюсь, что это обстоятельство, доносимое вами до нашего сведения с тонким изяществом отбойного молотка, ускользнуло от внимания тех из присяжных, которым пока еще удалось не заснуть.

– Ваша честь, – улыбаясь, произнес обвинитель, – вы сегодня очень суровы со мной.

– Прошу меня простить, мистер Сетракян, – отозвалась судья Картрайт, снова надевая очки и слегка втягивая щеки. – «Из жалости я должен быть суровым. Несчастья начались, готовьтесь к новым».[6] Продолжайте, прошу вас. Продолжайте. Давайте попробуем закончить слушание еще до начала следующего ледникового периода.

После объявления перерыва Бадди отыскал кабинет судьи Картрайт, предъявил охраннику свое журналистское удостоверение и был пропущен внутрь. Судья Пеппер Картрайт стояла за письменным столом. Бадди, замерев на месте, таращился на нее.

– У вас какое-то дело или вы просто поглазеть пришли? – осведомилась она.

– Нет. Извините, – сказал, продолжая таращиться, Бадди.

– Так чем могу быть полезна, сэр?

– Вот эти слова, которые вы сказали обвинителю. «Из жалости суровым должен быть…» Что они означали?

Во взгляде судьи Картрайт обозначилось недоумение.

– Это, видите ли, цитата из Шекспира.

– Шекспира? – повторил Бадди. – Не врете?

– Разумеется, вру. – И судья Картрайт вздернула подбородок. – Вы хорошо себя чувствуете, сэр?

– О да, – ответил Бадди. – Роскошно.

В субботу утром, когда весь прочий мир еще спал, играл в теннис или перелистывал за чашкой кофе утренние газеты, глава персонала Белого дома Хейден Корк сидел, как обычно, в своем рабочем кабинете, внося последние пометки в предназначенные для президента Вандердампа документы, посвященные третьей его (вздох) попытке заполнить (проклятое) место Бриннина.

Поражения, которые они потерпели с кандидатурами Куни и Берроуза, измотали и обессилили Хейдена Корка, однако в жилах его еще пульсировал адреналин. Как правило, он оставался человеком холодно спокойным, но ведь ничто так не возбуждает, как охота за головами, имеющая целью подобрать кандидата на место в Верховном суде Соединенных Штатов. А для президента страны ничто, кроме, быть может, войны, не имеет такого значения, как успех в назначении члена Верховного суда, – факт, на который раз в четыре года неизменно указывает тот, кто завершает предвыборную гонку вторым.

Вчера, перед его отлетом в Кемп-Дэвид, Вандердамп сказал Хейдену, что имя нового кандидата необходимо определить к понедельнику.

– Проверьте, может быть, мать Тереза свободна, – кисло посоветовал он.

– Насколько мне известно, сэр, она умерла.

– Тогда попробуйте папу римского.

– У меня есть одна идея, – осторожно произнес Хейден. – Но боюсь, она вам не понравится.

– Продолжайте.

– Декстер Митчелл.

Обычно безмятежное лицо президента, лицо уроженца штата Огайо, пошло морщинами.

– Митчелл? – переспросил он. – После того, что он сделал с Куни и Берроузом? И речи быть не может. Вы отправили ваш здравый смысл в отпуск, Хейден?

– Послушайте меня, сэр. Как все мы знаем, и знаем слишком хорошо, – сказал, поерзывая в кресле, Корк, – он жаждет получить это место.

– Да, – отозвался президент. – Помню. Он приходил ко мне с этим. И больше я с ним встречаться не хочу.

– Разумеется, сэр. – Воспоминания визит Митчелла оставил и вправду болезненные. – Однако, с вашего разрешения, выдвижение его кандидатуры может принести нам несколько лишних очков на Холме. А, видит бог, хоть какие-то проявления там доброй воли будут для нас нелишними. Кроме того, это было бы настоящей бомбой. Мы бы всех взяли врасплох.

– Хейден, – сказал президент. – Слушайте меня внимательно. Я скажу это только один раз и больше повторять не буду. Так что вы лучше запишите. Пока я остаюсь президентом, Декстер Митчелл заседать в Верховном суде не будет. Записали? Прочтите вслух.

– Я понимаю, сэр. – Минута была решающая – теперь или никогда. – Но такова идея Грейдона.

Хейден Корк знал, что само звучание этого царственного имени заставит президента призадуматься.

– Он считает, что, поскольку большинство сенаторов из комитета Митчелла видеть его спокойно не может, они будут благодарны нам, если мы избавим их от него.

– Сделав его одним из девяти самых могущественных людей страны? Если не Вселенной. Дьявольски интересный способ избавиться от человека.

– Ну, как бы там ни было, сэр, наша непосредственная проблема – это, если говорить напрямик, конгресс… а там, сэр, если смотреть правде в лицо, мы далеко не популярны.

– Меня это не волнует, Хейден. Я пытаюсь сделать что-то полезное здесь.

– Я понимаю, сэр. Я лишь говорю, что Грейдон считает это умным ходом. Собственно, он именно так и сказал. Что это было бы умным ходом.

Президент вгляделся в лицо главы своего персонала.

– Похоже, вы с ним мусолили это долго и основательно, – сказал он.

– Он самый доверенный из ваших старших советников, сэр. Или вы предпочли бы, чтобы я не обсуждал с ним состояние ваших дел?

– В понедельник я должен получить от вас новое имя. Не думайте, что мне так уж хочется испортить вам еще один уик-энд, Хейден. Я знаю, вы и так работаете в полную силу. Однако мне требуется имя. Весь этот цирк немного подзатянулся.

– Хорошо, господин президент.

В то солнечное субботнее утро в досье Хейдена значилось семь имен, принадлежавших: двум (маститым) членам Верховных судов штатов, одному (более-менее маститому) сенатору, трем (вполне маститым) членам апелляционных судов, генеральному (достаточно маститому) прокурору штата, и (определенно маститому, но никаких восторгов породить не способному) декану юридического факультета Йельского университета.

Говоря иными словами: двум женщинам, одному афроамериканцу, двум евреям, одному латиноамериканцу и – Хейден улыбнулся, а глава его собственного внутреннего персонала испустил боевой клич – индейцу.

Коренному американцу, поправил себя Хейден: первому коренному американцу, когда-либо выдвигавшемуся в кандидаты на пост члена Верховного суда страны. Хейден не сомневался, за него-то Вандердамп и ухватится. Вандердамп – американец, и американского в нем столько же, сколько в продаваемом уже нарезанным батоне белого хлеба. А в ком американского может быть больше, чем в человеке по имени Рассел Быстрая Вода? Увидеть бы, какое лицо сделается у Декстера Митчелла, когда он услышит эту новость. Посмотрим, как ты, сукин сын, попытаешься закопать его сердце у ручья Раненое Колено.[7] Хейден разулыбался. За окном пели птички. В покрывавшей изумрудную траву росе сверкали отблески солнечного света. Порхали скринсейверы Природы – бабочки.

На столе Хейдена зазвонил телефон.

– Вас президент, мистер Корк.

«Великолепно», – подумал Корк.

Он сел попрямее – привычка, сохранившаяся даже после двух с половиной лет работы и невесть скольких тысяч президентских звонков.

– С добрым утром, Хейден.

– С добрым утром, сэр.

– Чем это вы занимаетесь в субботу на рабочем месте?

Такой была традиционная маленькая прелюдия их разговоров.

– Пекусь о благоденствии народа, сэр.

– Хорошо, правильно. А как себя чувствуют паруса на корабле нашего государства?

– Наполнены ветром, сэр, наполнены ветром.

Сегодня голос у него был поспокойнее. Влияние Кемп-Дэвида. Все-таки персональный зал для боулинга. От вчерашней наждачной скрипучести в интонациях президента не осталось и следа.

Впрочем, Хейден был не из тех, кто готов потратить весь уик-энд своего шефа на обмен шуточками.