Не знаю, смогла бы мы подружиться. Наверное, да. Если бы успели…

Через два дня после нашего приезда, вечером, к дяде пришли гости. Женщина спешно собралась к подруге, во время сборки судорожно бормоча себе под нос и нервно на меня поглядывая. Перед уходом ткнула пальцами в стоящие на столе чашки, а после напомнила, где лежат мешочки с травяным чаем и сахаром. Я даже не сразу поняла, зачем. Но как только женщина исчезла за порогом, даже стук захлопнувшейся двери не смолк, как дядя крикнул, чтобы я принесла гостям чай.

Я послушалась. Разве можно оставить гостя без угощения? Не знаю, правда, принято ли в городе подавать к чаю печенье, а вот мы с бабушкой всегда подавали. Крошечные такие круглые монетки с ягодой малины или черники посередине. Очень вкусные.

Однако печенья на кухне не нашлось, вот если бы я знала про приход гостей заранее, обязательно бы испекла. Но теперь придется ограничиться пустым чаем.

С такими мыслями я собрала поднос и отправилась в гостиную. Вошла, вежливо улыбаясь, чтобы пришедшие чувствовали себя в нашем доме уютно.

Гости были странные… очень странные.

Бородатый тощий дед с круглым, надутым животом, будто на барабан натянули тканый сюртук. Огненно-рыжий мужчина примерно дядиных лет. Плотный лысый коротышка с густыми усами. И еще один, единственный из присутствующих молодой, темноволосый, с бледными голубыми глазами. Он бросался в глаза, потому что оказался запакован в глухую черную одежду, закрывающую руки до самых запястьев и шею полностью, как будто старался спрятать побольше кожи, как я.

Странные это были гости.

Когда я вошла, они резко замолчали. И ладно бы только это… Но они так смотрели! Не знаю, как удалось ни разу не споткнуться и не выронить поднос. Сразу захотелось побыстрее разлить чай и вернуться на кухню, подальше от неприлично изучающих взглядов. Щеки покраснели, дыхание сперло, и вообще стало удивительно стыдно. Особенно в момент, когда усатый, принимая протянутую чашку, вдруг быстро наклонился ко мне, настолько близко, что пышные усы почти прикоснулись к моей щеке. Я вздрогнула от неожиданности, но чашку удалось удержать и даже не расплескать чай.

– Благодарю, – фальшиво процедил усатый и я, неловко кивнув, поспешила отойти к последнему, молодому.

Он тоже смотрел очень пристально, изучающе, но хотя бы без многозначительной, отдающей пошлостью улыбочки. Наверное, потому, что он сам казался ненамного меня старше, подавая чашку, я рискнула посмотреть ему в глаза.

На первый взгляд, плотно запакованный в черное гость показался удивительно безобразным – слишком ровное, тонко выточенное лицо, недостаточно грубое, чтобы казаться мужественным, слишком узкие губы и длинные волосы. Слишком светлая кожа.

Я отвернулась, поднимая опустевший поднос. Наконец-то можно уйти! И пожалуй, когда дядины гости явятся в следующий раз, я притворюсь больной и приветствовать их не выйду. А уж печенье печь и подавно не буду! Разве что с ядом!

Уйти мне помешали.

– Как вас зовут? – с улыбкой спросил молодой человек.

Я посмотрела на гостя еще раз. Интересно, с чего я решила, что он безобразен? Может, плохо рассмотрела? Ну что же… я была неправа. Он утонченно, невероятно красив. По крайней мере, когда так улыбается.

– Улана.

– Сколько тебе лет?

Я крепко сжала губы. С какой стати дядины знакомые задают мне подобные вопросы? И почему дядя позволяет?

– Ей шестнадцать, – ответил он за меня.

Больше вопросов не задавали, и я с превеликим удовольствием убралась из гостиной. Впрочем, странности на этом не закончились – закрывая дверь, я вдруг услышала, как гости быстро заговорили, торопясь и беспощадно друг друга перебивая.

– Тридцать, – ломкий старческий голос.

– Сорок, – чей-то глухой и прокуренный.

– Имейте совесть! Не меньше шестидесяти! – это дядя возмущается.

– Семьдесят, – молодой, тот, что в черном.

Осторожно прикрыв дверь, я опустила пустой поднос на стол и замерла. Это ведь никакие не гости, верно? Это торговцы, у которых с дядей какие-то общие дела. Только почему он привел их домой на ночь глядя? Почему они позволяли себе так смотреть? Отец предупреждал держаться от незнакомцев подальше, потому что от них может быть уйма неприятностей, неужели дядя об этом не знает? Непохоже…

Думай, Ула, думай, повторяла я, как обычно делала бабушка. Думай и возможно однажды увидишь звезды…

До вполне очевидного ответа додуматься я не успела. Дверь распахнулась, и на кухню торопливо зашел дядя. Он был в хорошем настроении, надо же… Глаза так и сияли!

Он даже подмигнул. Жутковато стало. Сколько помню дядю, не в его привычках веселиться без веского повода, а поводы так редки, что не удалось припомнить ни одного. Разве что случай, когда он обобрал пьяного и долго радовался нескольким медным монетам, не иначе как припасенным для дяди в кармане пьяницы самим небом.

– А ну пойдем, – поманил меня одним пальцем. Игриво подтолкнул в спину, когда я осторожно проходила мимо.

В гостиной остался только один гость, молодой. Он стоял у окна, заложив руки за спину, и внимательно следил за нашими передвижениями. Я остановилась на пороге как вкопанная и удивлено оглянулась на дядю.

– Давай, давай, не бойся, – бодро повторял он. Прошел вперед и уселся в свое кресло. Потом повернулся ко мне и удивительно мягко сказал.

– А теперь, Ула, покажи ему свой рисунок.

Смотрящие на меня в упор холодные серьезные глаза никак не вязались с мягким тоном.

Я не сразу смогла вдохнуть.

– Что?..

Он… как он посмел? Рассказать чужаку о моем происхождении? Пусть даже своему знакомому, это ничего не меняет! Раскрыть мой секрет и дать неизвестно кому в руки возможность распоряжаться моей жизнью? Отец никогда не допустил бы ничего подобного! Это называется позаботиться? Нет, это не забота. А значит, а это значит…

– Ула, мы ждем, – теперь дядя говорил совсем не мягко. – Все уже решено. Я обещал отцу о тебе позаботиться, и я сдержал свое обещание. Ты отправишься с этим человеком, который устроит твое будущее лучшим образом. Ты будешь жить в роскоши и ни в чем не нуждаться.

– То есть устроит? – Я не поверила своим ушам! Странная какая забота – передать племянницу чужаку, открыв перед этим самую большую семейную тайну. Кто я дядиному знакомому? Никто! А значит, он вполне может попытаться извлечь из ситуации выгоду, к примеру, сдать меня тем, кто готов платить деньги за…

Платить деньги! Торговый спор в гостиной. О мать всех звезд, ну что за дура!

– Вы меня продали? – почти беззвучно спросила я.

Дядя имел совесть принять слегка нашкодивший вид. Как будто… как будто кошку пнул, а не продал собственную племянницу, о которой обещал заботиться, как о родной дочери. Да, не хотелось бы быть дочерью такого типа…

– Ула, так будет лучше. Этот человек пристроит тебя наложницей к какому-нибудь знатному вельможе, и ты не будешь ни в чем нуждаться. Для твоего же блага.

– Для моего блага отправьте меня обратно к бабушке!

Губы дяди, который вдруг совершенно перестал быть даже отдалено родным, сложились в прямую жесткую полосу.

– Сейчас ты покажешь ему свой рисунок. А после послушно отправишься, куда скажут. А добровольно это произойдет или нет, решать только тебе. Иначе заставим силой. Ты все поняла?

Руки привычным жестом прижались к груди. Я всегда так делаю, когда чего-то пугаюсь. Нужно бежать, да? Нужно хотя бы попытаться!

– Уважаемый, не могли бы выйти и оставить нас одних? – вдруг вкрадчиво заговорил покупатель. Как я могла считать его красивым? Это же работорговец! Как бы мне хотелось, чтобы сейчас этот незваный гость упал прямо у моих ног и в жутких конвульсиях издох. Если бы разъяренный взгляд останавливал чужое сердце, то его уже давно бы не билось! Еще и чай ему подавала!

Даже не заметила, как дядюшка удалился. И что мы имеем? Входная дверь недалеко и наверняка не заперта, если удастся отвлечь этого… этого… его на пару минут, я смогу выбежать на улицу. Только что дальше? Чем это поможет? Одна, без денег и знакомых. С трудом помню, в какой вообще стороне дорога к бабушке. А иначе. Вот оно… Только что догадалась. Еще один вариант, о котором умолчал отец. Помню, открыл тогда рот, посмотрел в глаза и сник, промолчал. Не рискнул пугать четырнадцатилетнюю девчонку. А я все думала, почему промолчал… Ответ-то простой – шайнарских полукровок любят держать в качестве наложниц, ведь это такая экзотика, когда по твоей обнаженной женщине волной плывет изящное изображение какого-нибудь живого существа. Наверное, подобным зрелищем можно любоваться вечно, я иногда так засматривалась на вьюнок, что часы проходили, пока удавалось оторваться от этого занятия. Неудивительно, что кто-то готов за такое зрелище платить.